И в эту минуту дед моей девушки уже не казался мне чудовищем-погромщиком, достойным лишь отвращения и презрения. Я действительно испытывал к графу Ягужинскому симпатию. Нет, не только из-за предоставляемого мне шанса отличиться на футбольном поприще. Просто Борис Глебович действительно казался мне хорошим, отзывчивым, интересным и интеллигентным человеком.
А рядом с дедом, как и три дня назад, сидела Катя. И я видел, что она буквально сияет, заметив на моем лице искреннюю благодарность и прочие добрые чувства.
* * *
Действительно, в воскресенье вечером мне позвонили. А в понедельник я уже сидел в автобусе и ехал на загородную базу "Гладиаторов".
На базе, кроме тренера, не было никого.
- Ну, здорово! - сказал он мне с таким видом, как будто всю жизнь мечтал со мной познакомиться. - Рад тебя видеть! Тебя Сашкой зовут, да? А меня Леонид Иванычем. Ты как, Бориса Глебыча давно знаешь? Недавно? Но крутишь любовь с его внучкой, верно?
Задав этот вопрос, он хитро подмигнул, а я лишь промычал в ответ что-то нечленораздельное. Впрочем, Леониду Ивановичу мой ответ был и не нужен - он явно умел поддерживать разговор и без реплик собеседника. Слова сыпались из него, как картошка из мешка с большой дыркой.
- А я Борис Глебыча давно знаю, еще с пеленок. Моих, конечно, пеленок, не его. Он человек хороший, так?
- Так, - не стал я возражать тренеру.
- Он к нам часто заходил, когда еще батя мой был жив, царствие ему небесное. Бывало, сядет дядя Боря в кресло - и меня трехлетнего на коленке качает, как сейчас помню. А так мы с ним давно не виделись, но вчера-то уж по телефону наговорились сполна. А все благодаря тебе, Сашка. Так что спасибо тебе большое. Ну да ладно, до тренировки еще час остался, я ж тебя специально заранее позвал, чтобы поглядеть, какой из тебя футболист. Иди вон переоденься - а потом вот туда. Там и посмотрим.
Оставшийся до тренировки час я занимался под присмотром Леонида Ивановича бегом, ударами по мячу и прочими упражнениями. Судя по всему, моя скорость и прочие футбольные параметры пришлись ему по душе.
А там уж приехали и остальные "Гладиаторы" - десятка два с половиной человек, с которыми я тут же перезнакомился. Конечно, добрую половину имен я немедленно позабыл - но так ведь бывает всегда, когда вливаешься в новый коллектив.
Сама же тренировка началась с двусторонней игры, которая длилась около часа. Играл и я - причем забил три гола, чем сразу заслужил уважение товарищей (по крайней мере тех, кто играл со мной в одной "команде").
- Ну что ж, not bad, - сказал мне на прощание Леонид Иванович. - Следующая тренировка послезавтра в то же время. Приходи. Придешь?
Я понял, что просмотр получился удачным.
* * *
Мы с Катей вышли из кино. Очередной Джеймс Бонд - два с лишним часа месиловки и шпионских трюков. Удовольствие одноразовое - один раз посмотреть и тут же забыть. Увы, Тимоти Дальтон - Бонд еще тот. Что же до противостоящих ему злобных гестаповцев во главе с генералом Гёте, то они, как всегда, были ужасно карикатурны и совершенно не похожи на тех немцев, которых я хорошо помнил по СССР. Чуть лучше выглядели два узника гамбургской тюрьмы, которых Бонд в конце фильма спас и увез с собой. Один из них был парижанином, другой - москвичом. Поскольку играли их квебекуанец и дальневосточник, получились эти герои куда правдоподобней своих немецких мучителей.
- А ты ему понравился, - сказала Катя.
- Кому? - не понял я. - Бонду?
- Да нет, дедушке. Он о тебе уже несколько раз хорошо отозвался.
- Представляю, - хмыкнул я, - как он обо мне отзовется, когда узнает…
- Значит, нужно, чтобы он ничего не узнал, - сделала логический вывод Катя.
- А тебе не кажется, - вздохнул я, - что мы ведем себя по отношению к Борису Глебовичу не очень-то порядочно? Он помог мне попасть в "Гладиаторы", а я его обманываю самым бессовестным образом.
- Саша! - повысила голос Катя. - Ты же прекрасно понимаешь, почему мы вынуждены скрывать…
- Послушай, Катя, - твердо сказал я. - Я прекрасно понимаю твои чувства, но давай рассуждать логически. Твой дед хорошо ко мне относится, но в то же время терпеть не может евреев. Так?
- Так, - кивнула Катя, не понимая, к чему я клоню.
- В то же время ты боишься, что если он узнает правду о моей национальности, то разозлится и запретит тебе со мной встречаться. Верно?
- Верно.
- Но ведь если лично ко мне он испытывает симпатию, то почему же он должен меня возненавидеть из-за моей "пятой графы"?
- Из-за чего? - не поняла Катя.
- Так у нас в Союзе называли национальность. Ведь даже будучи евреем, я останусь тем же человеком, которого он уже знает с хорошей стороны. Тем же Александром Морозовым. Ну, пусть себе ненавидит абстрактных "жидов" - это, конечно, прискорбно, но тут уж ничего не поделаешь. Но я-то ему уже понравился, как ты сама уже изволила сегодня заметить.
- Нет, Саша, нет, - покачала головой Катя, - это слишком большой риск. Не надо. Прошу тебя.
- Гут, Катя, - вздохнул я, - допустим, Борис Глебович все же осерчает и потребует, чтобы ты со мной больше не виделась. И я прекрасно понимаю, что ты его очень любишь, и что тебе хотелось бы получить его, так сказать, прародительское благословение. Но ведь даже если ты Бориса Глебовича ослушаешься, то все равно останешься его любимой и единственной внучкой, и вы по-прежнему будете нежно любить друг друга. А запретить тебе быть моей девушкой он не может - тебе уже восемнадцать, ты уже совершеннолетняя.
Закончив приводить эти неотразимые аргументы, я замолчал, ожидая Катиного ответа. Однако Катя с ответом не спешила - она явно что-то обдумывала. Так что я был не настолько наивен, чтобы принять ее молчание за согласие.
- Мне кажется, нам бояться нечего, - сказал я. - Или я чего-то нихт ферштейн? Может быть, есть еще какая-то причина? Тогда вас ист дас?
- Хорошо, Саша, - ответила Катя со вздохом, - так и быть, я расскажу тебе, в чем тут дело. Когда моя бабушка умерла, дедушка женился вторично…
И Катя рассказала мне о некоей госпоже Шереметевой, которая уехала из Петрограда в Америку совсем молодой девушкой - причем сделала это еще летом 17-го года, за несколько месяцев до Октября. Поэтому ей удалось без труда взять с собой фамильные драгоценности, которые на другом берегу океана она немедленно продала и пустила в оборот. Ей очень повезло с капиталовложениями, и к 40-м годам ее состояние уже насчитывало несколько миллионов долларов. А в 1951 году госпожа Шереметева решила наконец побывать в России. Конечно же, не в СССР - у Союза с Америкой тогда уже не было дипломатических отношений - а в сравнительно новом дальневосточном русском государстве. Там-то (вернее, тут-то) она и познакомилась с Борисом Глебовичем, который как раз скоропостижно овдовел. Они поженились - и прожили в любви и согласии тридцать лет, до самой смерти госпожи Шереметевой. Что же до ее огромного американского состояния, то оно за это время выросло миллионов так до сорока. Поскольку потомства госпожа Шереметева-Ягужинская не оставила, все эти миллионы унаследовал Борис Глебович. Теперь я наконец понял, откуда у него такой дворец с мраморными колоннами и почтительными слугами.
-…и вот теперь у дедушки в банке целых сорок пять миллионов, - закончила свой рассказ Катя. - И я - его единственная наследница. Но если я пойду против его воли…
- И ты хочешь променять меня на эти миллионы? - гневным тоном сказал я.
Сказал - и тут же об этом пожалел. К счастью, Катя даже не рассердилась.
- Ох, Сашенька, ну какой же ты подчас глупый, - печально усмехнулась она. - Вроде умный-умный, а иногда такую ерунду скажешь, что уши вянут. Ну почему же "променять"? Для кого, по-твоему, предназначаются эти деньги? Для нас с тобой! Разве ты не хочешь быть обеспечен до конца дней своих? Или ты собрался всю жизнь работать программистом?
- А что тут плохого? - удивился я. - Я действительно люблю программирование.
- Но ведь если у нас будут такие деньги, то ты сможешь открыть собственную компьютерную фирму! А еще ты любишь играть в футбол - так на эти деньги ты сможешь купить любую футбольную команду! Ну разве зазорно быть богатым, Саша?
- Разумеется, ничего зазорного тут нет, - признал я, - но очень уж велика плата за это богатство…
- Да почему же велика? Ведь тебе даже делать ничего не надо, только молчать.
- Ладно, - вздохнул я, - будем молчать. И все же я бы с удовольствием записал эту нашу беседу на магнитофон и дал ее послушать миллионам антисемитов.
- Зачем? - не поняла Катя.
- А чтобы нанести удар по их стереотипам. Посуди сама, ну где это видано? Еврею деньги не нужны, а русская дворянка жить без них не может.