- Зато я слышал, как в сентябре Шостакович по радио выступал. И рассказывал, что наш великий патриотический долг - драться с фашизмом. А через три недели он уже в Куйбышеве, кашку кушает.
- Он же не виноват. Они ж не хотели, чтобы он погиб, вот и заставили. Сам подумай, как было бы скверно для боевого…
- Ой, ну еще бы, какая трагедия. - В голосе Коли зазвучали профессорские нотки, которые он приберегал для самого ядовитого сарказма. - Великие не должны умирать. Дайте мне власть - я все бы сделал наоборот. Самых известных - на передовую. Шостакович пулю в голову получил? Зато какая в народе ярость всколыхнется! По всему миру! "Фашисты убили прославленного композитора". И Ахматова по радио выступала, помнишь? Все ленинградки должны быть мужественны, надо учиться стрелять… Ну и где она сейчас? В немцев палит? Да нет, что-то не верится. На Кировском гильзы точит? Куда там, в Ташкенте она, стишки про себя, любимую, кропает, которыми и прославилась.
- У меня мать с сестрой тоже уехали. Что ж они теперь, предатели?
- Твои мать с сестрой по радио не выступали, не рассказывали, какими мужественными нам всем надо быть. Слушай, я не рассчитываю, что все поэты и композиторы будут смельчаками. Я лицемеров не люблю.
Он потер перчаткой нос и посмотрел на юг, где небо освещали всполохи взрывов.
- Ну где уже этот твой чертов дом?
Мы только что свернули на Воинова, и я показал. Но не Дом Кирова, а пустоту. Однако сразу опустить руку мне в голову не пришло. Там, где раньше стоял Киров, высилась только груда битого камня, крутая гора цементных разломанных блоков, осыпи щебня и кладки, торчали гнутые прутья арматуры да под луной посверкивало битое стекло.
Будь я один, глядел бы на эти руины часами - и не понимал. В Доме Кирова прошла вся моя жизнь. В нем были Вера, Олежа и Гришка. Любовь Николаевна, старая дева с четвертого этажа, - она гадала по руке и штопала всем платья. Однажды летним вечером увидела, что я на лестнице читаю Герберта Уэллса и на следующий день подарила мне целую коробку книг: Стивенсон, Киплинг, Диккенс. Дворник Антон Данилович - он жил в подвале и орал на нас, когда мы во дворе кидались камнями или плевали с крыши, лепили неприличных снеговиков и снеговиц - морковки вместо писек, стерки вместо сосков. Заводилов… говорили, что он бандит, на левой руке у него не хватало двух пальцев, и он вечно свистел проходившим девушкам, пускай и дурнушкам. Дурнушкам он свистел даже громче, чтоб не унывали, наверно… У Заводилова пьянки-гулянки длились до зари, всегда играли самые новые джазовые пластинки - Варламов с его "Семеркой", Эдди Рознер… В коридор с хохотом вываливались танцующие мужчины и женщины в расстегнутых блузках, старики на него злились, а все детишки хотели, когда вырастут, стать такими, как Заводилов…
Мерзкий старый дом - в нем всегда воняло хлоркой, но это был мой дом, и я даже помыслить не мог, что когда-нибудь его не станет. Я побрел среди обломков, нагибаясь и отбрасывая куски цемента. Коля схватил меня за руку:
- Лев… Пойдем. Я еще место знаю, где можно переночевать.
Я вывернулся из его хватки. Я разгребал мусор руками. Коля опять схватил меня - и уже не отпускал.
- Здесь никого в живых не осталось.
- Откуда ты знаешь?
- Вон смотри, - тихо ответил он и показал на колышки с красными лоскутами, тут и там торчавшие из щебня. - Здесь уже раскапывали. Наверное, бомба упала еще вчера ночью.
- Я тут был вчера ночью.
- Вчера ночью ты был в "Крестах". Пошли. Пойдем со мной.
- Но люди же выживают. Я читал. Иногда по многу дней в завалах.
Коля еще раз оглядел руины. Ветер нес смерчики цементной пыли.
- Если кто и жив, голыми руками их не выкопать. А если будешь рыть всю ночь, до утра не доживешь. Давай. У меня друзья тут рядом. Нам надо переночевать.
Я покачал головой. Ну как мог я бросить свой дом?
- Лев… Ты сейчас главное - не думай. Ты просто за мной иди. Понял меня? Иди со мной.
Он за рукав стащил меня с горы битого камня, а я вдруг так ослаб, что даже не сопротивлялся. Усталость одолела во мне и скорбь, и злость, и отчаяние. Мне хотелось согреться. Хотелось есть. Мы брели от развалин Дома Кирова, и я не слышал своих шагов. От меня остался только призрак. Во всем этом городе больше никто не знал моей фамилии. Но себя мне жалко не было - на меня навалилось тупое любопытство: почему это я еще не умер? Вот пар изо рта идет, а рядом со мной шагает этот казацкий сын, то и дело поглядывает на меня, чтоб я не отставал, да смотрит в небо, не летят ли бомбовозы.
7
- Заходите, - сказала она. - Заходите же, вы совсем замерзли.
Сразу было видно, до блокады Колина подруга была очень красивой. Ее светлые волосы, теперь немытые, спускались на спину, губы еще не утратили полноты, а на левой щеке была ямочка полумесяцем - проступала, когда девушка улыбалась. На правой щеке ямочки не было, что странно. И я поймал себя на том, что дожидаюсь этих ее улыбок, только чтобы еще раз посмотреть на ямочку.
Коля расцеловал девушку в обе щеки, когда она открыла дверь, и девушка залилась румянцем. На секунду показалось, что она здорова.
- Говорили, ты умер!
- Пока нет, - ответил Коля. - Это мой друг Лев. Ни отчества, ни фамилии не сказал, но, может, тебе скажет. У меня такое чувство, что ты как раз в его вкусе. Лев - Софья Ивановна. Одна из моих первых побед и по-прежнему дорогой друг.
- Ха! Ненадолго же ты меня покорил, а? Как Наполеон Москву.
Коля усмехнулся мне. Он по-прежнему обнимал Софью Ивановну за талию и от себя не отпускал. На ней были мужская шинель и три-четыре свитера, но и под одеждой заметно было, как она исхудала.
- Классическое соблазнение. Познакомились на истории искусства. Я ей все объяснил про извращения мастеров живописи - от мальчиков Микеланджело до ног Малевича… А ты не знал? По утрам он делал наброски с ног своей домработницы, а по вечерам на них дрочил.
- Какое вранье. Эту историю больше никто во всем мире не знает, - сообщила мне девушка.
- Так она узнала про похотливых художников, ее растормошило, потом пара стопок водки - и с концом. Пришел, увидел, победил.
Софья Ивановна подалась ко мне поближе, коснулась рукава моей шинели и доверительным театральным шепотом произнесла:
- Ну, пришел-то он точно с концом. Этого у него не отнимешь.
Я не привык к тому, что женщины говорят о плотской любви. Знакомые мальчишки насчет нее не затыкались, хотя среди них, похоже, настоящих знатоков не было. А вот девчонки говорили только где-то между собой. "Интересно, - подумал я, - Гришка Веру уже завалил?" И тут вспомнил, что и Гришка, и Вера погибли и похоронены под надгробиями из битого цемента. Соня заметила, должно быть, каким жалким стало у меня лицо, и решила, что меня смутил их откровенный треп. Тепло улыбнулась мне - опять этот полумесяц ямочки.
- Не волнуйся, милый. Мы не такая уж и богема, как нам самим кажется. - Она повернулась к Коле: - А он приятный. Где ты его нашел?
- Он жил в Кирове. На Воинова.
- В Кирове? Это который вчера разбомбили? Ох, миленький…
Она обняла меня. Как будто обхватило руками огородное пугало - тела под одеждой не чувствовалось вообще, одни слои дымчатой шерсти. Но все равно мне стало хорошо - женская забота. Пускай из вежливости, все равно хорошо.
- Пойдем, - сказала она, беря меня за руку - варежкой за варежку. - Теперь твой дом здесь. Надо переночевать или пожить - живи. Завтра поможешь мне воды с Невы принести.
- Завтра у нас работа, - сказал Коля, но Соня не обратила внимания и ввела нас в гостиную. Вокруг буржуйки, в которой горели дрова, полукругом сидели шестеро. По виду - студенты. У парней - причудливые бачки и усы, у девушек - короткие волосы и цыганские серьги. На всех было по нескольку толстых одеял, все прихлебывали жидкий чай из кружек и глядели на нас, новоприбывших, без единого слова привета. Я понимал, чем они недовольны. Чужаки теперь в лучшем случае раздражали, в худшем - были опасны. Если и не хотели ничего дурного, есть они хотели всегда.
Соня всех познакомила - назвала сидевших по именам, - но никто не заговорил, пока Коля в знак дружбы не развернул свою "библиотечную карамельку" и не передал ее по кругу. Удовольствия ноль, но хоть какая-то еда, хоть что-то разгоняет кровь. Вскоре завязался разговор.
Сонины друзья оказались хирургами и медсестрами, а никакими не студентами. Они только вернулись с суточной смены - ампутировали руки и ноги, выколупывали пули из раздробленных костей, пытались залатать изувеченных бойцов. Без наркоза, без крови для переливания, без электричества. Им не хватало даже кипятка стерилизовать скальпели как положено.
- Лев жил в Кирове, - объяснила Соня, сочувственно показав на меня. - Тот дом на Воинова, в который вчера попало.
Кто- то пробормотал соболезнования, кто-то просто покивал.
- А ты там был, когда бомба прилетела?
Я покачал головой. Посмотрел на Колю - он что-то царапал огрызком карандаша у себя в дневнике, на нас внимания не обращал. Я перевел взгляд на врачей с медсестрами - те ждали ответа. Чужие люди. Зачем вываливать на них правду?
- Я у друзей был.
- Нескольким удалось выбраться, - сказал хирург, которого звали Тимофей. Похож на художника, в очках без оправы. - В госпитале рассказывали.
- Правда? Много спаслось?
- Не знаю. Я не прислушивался. Извини, просто… жилые дома каждую ночь бомбят.