- Не приходилось! - буркнул матрос - в год, как та война началась, я малолетком был, как этот вот поэт! В подвале родился - там же вырос. К мамке, пьяные приходили - меня, на улицу, в дождь ли, в снег. А после, на деньги те, она мне - хлебушек, теплый еще! Я тоже, как подрос - добывал, что, где и как мог. Сытых и чистых - ненавидел, люто! В день тот, мне семнадцать стукнуло - и мамка мне двугривенный, на кинематограф. Билет уже купил - до сих пор, обидно! А тут этот, с барышней, в костюмчике, одеколоном воняет, тросточкой меня, хлесь! И говорит, со скукой - посторонись, шлюхин сын, дай пройти! Во мне как взорвалось все - ах ты!!! Хорошо засадил тому в рыло - он аж полетел! Мамзеля в крик - и ей в морду! Городовой подбегает - ну, все, думаю, засудят - и ножиком его, в пузо, хороший ножик был, не раз меня так выручал! И деру, через дворы - а сзади крики, свистки! А дальше что - найдут ведь, знают меня, запомнили - сколько прежде в участок водили! К мамке заскочил, проститься, перед тем как в бега - а она и надоумила: лучше сколько-то лет на службе воинской, чем десять на каторге гнить - и чист будешь перед законом, если добровольно завербовался! Я послушал, год себе приписав - и вот… Через неделю уже - и война! Нашли меня все ж - бумага пришла, да только сказал наш господин капитан второго ранга - пусть шпаки ордером тем подотрутся! А после меня вызвал - и отделал, как бог черепаху, кулаком и сапогом! И обещал после - это пока лишь завтрак тебе, за то что я тебя, шпакам не отдал - коли плохо будешь государю и Отечеству служить, я тебе такой обед с ужином устрою, пожалеешь, что родился! Что делать - стал смирно, зубы выбитые сплюнул - так точно, вашбродь! Ну, отъелся на харче казенном, даже нравится начало - мечтал по молодости, как гансов разобьем, и я к мамке, унтером бравым, с двумя крестами, любому городовому - в рыло! Только узнал я, что есть такой социализм, при котором - кто был никем, тот станет всем! И случай подвернулся, одному товарищу, из Партии нашей, помощь оказать, какую не скажу, потому как секрет. И что-то расхотелось мне за буржуазию кровь проливать - сумел подсуетиться, чтобы в роту обеспечения перевели, при учебном отряде. А товарищ тот меня крепко запомнил - и в Партию рекомендовал. А с господином капитаном второго ранга - самолично я после счеты свел. За зубы выбитые - и за мамку свою: зарезали ее через месяц, как я ушел. Потому, целью жизни своей считаю - истребить буржуазию как класс. Чтобы, когда небесный фельдмаршал призовет, сказать - меня ты достал, гнида, но и сволочь свою, которую я к тебе отправил, обратно на землю даже ты не вернешь! А значит людям - жить чуть легче, если сволочи меньше по земле ходит.
- Однако ж, из чрезвычайки тебя вычистили! - насмешливо заметил перевязанный - значит, не того все ж отправил?
- Я и сейчас убежден, что тех гадов в расход вывел правильно: чего разбираться, когда и так видно, что контра? - зло бросил матрос - только сказала мне партия: классовую ненависть твою ценим, однако иди теперь лучше туда, где никого стрелять не надо - на борьбу с беспризорностью. Сперва я конечно, огорчился - но понял потом, подумав, какое это большое дело: сколько ребятишек война осиротила, и всех их надо учить по-новому жить, в равенстве и счастье. Чтобы в строй наш они скорее встали, что на трудфронт, что в битву.
- Надо - поддержал кто-то из бойцов - у меня вот трое малых дома ждут: без отцовского взгляда да солдатского ремня горько жене придется. Ничего - скоро уже. Письмо пришло - ждут. Голодно, конечно - но все живы.
- А мои молчат - мрачно сказал еще один боец - все писал им, и без ответа.
- Найдутся, дай боже - ответил тот, кто говорил до того - а если нет, вон сколько жен безмужних осталось… И детишек - которых в детдома не успели забрать.
- В детдоме хоть кормят - заметил еще кто-то - моя вот зимой сама сына нашего отвела: думала, уж если помирать с голодухи, так себе одной. Обошлось - хотела в мае обратно взять, так не отдают! Я и написал в ответ - ладно, пока пусть побудет, а как я вернусь, так вместе и пойдем. Ведь не может быть такого закона, чтобы живым отцу и матери сына не отдавать!
- Партия лучше воспитает - сказал матрос - как строить светлое будущее. Как вернусь - пост назначенный приму, с детишками работать. А кто у меня учиться не захочет - того я живо в бараний рог согну!
- Гни, да не сломай! - заметил перевязанный - перегибы, они и есть перегибы.
Горел костер, освещая лица людей, блеск оружия; дальше все тонуло во мраке. К бескрайнему чистому небу с треском летели искры, как маленькие звезды; такие же звезды загорались высоко над головой. Под звездным небом вокруг огня сидели люди на голой земле, и мечтали о прекрасном будущем. Внизу искрилась речка, а за ней небо словно сливалось с землей - горизонт не был виден; тьма обступала со всех сторон, разгоняемая багровыми отблесками пляшущего огня.
- Какая жизнь настанет, как коммунизм придет! - сказал матрос - где не будет мерзавцев, трусов, подлецов и иуд. У каждого спросим: что ты сделал для победы? Лучших - всех в лучшую жизнь возьмем. Мразь всю - сразу в расход. А о прочих, равнодушных и бесполезных, даже рук марать не станем - в рудники Карские, или на торф, для общей пользы, чтобы хоть что-то с них. Мы построим светлые города, как в книге, и жить там будем, как герои Гонгури - а они вымрут все, как когда-то звери динозавры. Не стоят они ни памяти нашей, ни слов!
- Это верно! - заметил кто-то - бабы наши совсем на торфе надорвались: пора им и отдых дать. Мою вот как забрали весной еще - так до сих пор не отпускают.
- Отставить! - сказал матрос - после победы о бабах и цветочках поговорим. Ну-ка, молодой, спой нам, чтобы воодушевило.
Это было время, когда песни сочинялись не в залах консерваторий, а у походных костров; их пели на привалах между боями, в марше или даже в атаке - шагая, пока вражья пуля не вырвет из рядов; песни эти были не о красоте, любви и прочем - а о славных и великих делах, и о еще более великом и прекрасном будущем, ради которого не жаль погибнуть. Гелий взял гитару - как на каждом привале до того. Все повернулись к нему, приготовившись слушать, или даже подпевать.
Там вдали за рекою пылали огни -
Как заря в небесах догорала.
Сотня юных бойцов, против вражьей брони,
У моста всю ночь насмерть стояла.И сказал командир, обернувшись к бойцам -
Про тот берег забудьте, ребята!
Если дрогнем - пойдет враг по нашим тылам.
И лишь мы будем в том виноваты.И бросались под танки с гранатой в руке -
В ночи битва грозою гремела.
Отражались зарницы в кипящей реке.
И земля, будто уголь, горела.До рассвета держались - но нет больше сил.
Дальше биться - и некем, и нечем.
Снова танки идут, час последний пробил.
В небесах гаснут звезды, как свечи.И погибли герои, все сто, как один.
Пали с честью во славу народа.
Отдал каждый из них свою юную жизнь,
За великое дело свободы.Уж давно за рекою погасли огни.
И на небе заря догорела.
Эй, товарищи! Встанем же все, как они -
В битве насмерть, за правое дело.- У нас по другому пели - сказал кто-то - начало такое же, а дальше:
И градом снаряды, и мины летят,
И танки врага перед нами.
Идут, надвигаются за рядом ряд -
Земля вся дрожит под ногами.Прощайте, товарищи, час наш пробил -
Держаться и некем, и нечем.
От нас не останется даже могил -
Сгорим мы в окопах, как в печи.Не скажет никто, где навек мы легли,
В любви к трудовому народу.
Мы отдали все для него, что могли,
За жизнь его, честь и свободу.
- Как кому нравится, так и поют! - заметил товарищ Итин - главное, чтобы суть революционная осталась неизменной, ну а что на виду, то как кому удобнее меняй!
- Скоро уж другие песни будут - сказал кто-то из бойцов - как война кончится, и по домам. Это правда, что на Июль-Корани себя не жалели - потому что думали, что в последний раз. А вот поди ж ты - уж скоро осень.
- Не будет больше зимы голодной и холодной - решительно произнес товарищ Итин - говорил я с Вождем перед самой нашей отправкой, и сказать могу - до зимы войну мы закончим. И начнем сразу строить - как в книжке той.
- А что еще Вождь сказал? - тотчас же спросил боец - о революции мировой, о помощи пролетариата? Когда они там нас поддержат, чтобы не все одним тянуть?
- И как с хлебом будет? - спросил другой - сразу хлебосбор отменят? Чтобы по правде - кто больше работал, тот и лучше ел?
- А нас сразу по домам - или еще придержат? Понятно, без армии народной нельзя - но и дома заждались. Закон значит должен быть - кому куда.
Все придвинулись ближе. Горел костер - в далекой, забытой богом степи. А где-то далеко был красный Петроград, где уже строили Дворец Труда и Свободы - такой, как в книге Гонгури. Сто этажей - до самого неба. Залы собраний - где Партия будет решения судьбоносные принимать. Театр - где не пьески слезливые будут показывать, а феерии героические, как революция совершалась. Музей - где не пейзажи будут выставлены, а достижения трудфронта. И конечно, квартиры с госпиталем - для тех, кто ради дела великого здоровья своего не жалели. А на крыше - статуи мраморные, всех борцов за свободу народную, начиная от Спартака. И звезды рубиновые - с электричеством внутри, чтобы небесные звезды затмевали. Дворец, огнями сверкающий, до небес - после грязных трущоб, из прежней жизни.
- Тихо, тихо! - ответил Итин - не все сразу. Говорили мы с Вождем долго, и обо всем. Трудные годы позади остались - но другие дела нас ждут, тоже нелегкие. Но сказать обо всем сейчас никак нельзя, потому что не положено. Не всем подобает знать.