У самой двери справа, невидимый изнутри, стоял солдат - самое обычное, курносое и веснушчатое лицо под низко надвинутым стальным шлемом, и какой-то странный, бесформенный черно-зеленый балахон поверх мундира, весь в пятнах и полосах. Второй солдат, длинный и белобрысый, обнаружился поодаль слева; он был в таком же черно-пятнистом, с закатанными по локоть рукавами, в лихо заломленном набок черном берете. Оба держали наготове десантные "штурмгеверы" с рожком на сорок патронов. У белобрысого был виден сержантский шеврон, у курносого - две полоски обер-ефрейтора.
- Обученные, гады - подумал комиссар - ничего: и не таких били! С осторожностью - ведь боятся нас, даже безоружных!
- Не бойсь! - сказал ефрейтор - сперва вас спросят: коммунисты вы, или как? Мы не звери, лишнего греха не берем. Если не партийцы - может быть, еще поживете.
- Не поживут - сказал сержант - у обоих билеты нашли. У того партийный, у меньшого "сокола". Языки развяжут - в конце просто по пуле. А будут долго упорствовать - долго и помирать!
На месте сарая было пепелище. Сгорели еще две избы, забросанные гранатами вместе с защитниками; однако видимых следов ночного боя было на удивление мало. Скрытый яблонями, стоял восьмиколесный броневик, направив на дорогу ствол крупнокалиберного пулемета; двое солдат в пятнистом сидели и курили, свесив ноги в десантный люк. Еще один броневик перегородил улицу с другого конца деревни; солдаты сноровисто таскали канистры с бензином; кажется, какая-то техника стояла еще и за домами - видно было плохо. Занятые делом, пятнистые солдаты с автоматами мелькали по деревне то здесь, то там, заходили и выходили из домов, стояли у колодца, о чем-то говорили с мужиками. Амбар, куда сложили вчера собранное, был открыт, и там толпились мужики и бабы, волоча припасы по домам; стоял шум, вспыхивали споры, кто-то кого-то брал за грудки, замахивался кулаком. Бесчинства и разбоя не было видно - хотя солдатам армии эксплуататоров-буржуев полагалось грабить, насиловать, жечь и убивать, а трудовому народу - бросаться на врагов с вилами и топорами, или хотя бы сверкать ненавидящими взглядами, сжав кулаки.
- Товарищи, что же вы! - крикнул вдруг Гелий толкущимся мужикам - бейте белопогонную сволочь, чем можете: лучше умереть, чем жить в рабстве!
Никто не ответил - кто-то отвернулся, а кто-то усмехнулся злорадно. Гелий ждал за свои слова удара - или даже пули. Но ефрейтор лишь сказал лениво:
- Глотку не рви! На допросе сгодится. Еще орать будешь - горло сорвешь. Или просить - чтобы добили.
- Командир наш сначала всегда вежливо - усмехнулся сержант - будто интересно ему, совесть у вас еще осталась? "Вы в самом деле коммунист - или вас оговорили?" Послушает - а затем такое прикажет, что даже нам, грешным и все повидавшим, иногда не по себе. Не звери мы - бывает, честно предлагаем: отречешься, в подтверждение тайну какую выдав, или своего в расход - отпустим под слово больше против нас не идти. А коль уж сам выбрал иное - наша совесть чиста. Сам знал, на что шел.
Их подвели к церкви - тому же месту, где вчера крестьяне слушали речь. На ступенях церковного крыльца сидел человек в таком же пятнистом, как все солдаты - лишь с висящим на поясе парабеллумом и офицерским планшетом. Лицо его было страшным - похожим на оскаленный череп.
- В танке горел: жаль, что до конца не сгорел, сволочь! - подумал Итин - раз нас вместе привели, значит будут друг перед другом бить, как жандармы любили делать.
Против ожидания, первым вперед вытолкнули Гелия. А комиссар остался поодаль под охраной сержанта. Главарь оглядел Гелия с ног до головы, и приказал:
- Говори. Разрешаю. Сразу не убью - не бойся.
Гелию было страшно. Еще и потому что он не мог видеть старшего товарища, оставшегося за спиной. Зная, как подобает вести себя бойцу революции, Гелий хотел прокричать в лицо врагу что-нибудь вроде:
Вставай в надежде мир проклятых,
Бездомных, нищих и рабов.
Весь гневом праведным объятый,
На смертный бой идти готов.
Но голос подвел его, в первый же миг сорвавшись на кашель. Враг усмехнулся и сказал:
- Бодришься, герой - это хорошо. Потому что чем больше гонору снаружи - тем больше страха внутри. Честно отвечай - боишься? Ну?
Гелий не мог говорить - язык будто свело. И кивок головой вышел совершенно непроизвольно.
- И правильно боишься - сказал горелый главарь - это ведь все правда, про отрезание ушей, пальцев, и всего прочего, а также каленое железо и шомпола. Такие уж мы мерзавцы и палачи. И очень любим ставить научные эксперименты, как например - живот тебе разрежем, без всякого наркоза, чтобы глянуть: там высокие идеи, или такое же дерьмо, как у всех? Или полведра бензина - определить, кто ты есть: человек, который звучит гордо, или топливо живое для костра? После твой труп в канаве будут жрать бродячие псы - а мы уйдем дальше, жить и творить свои грязные дела. Сколько передо мной стояло - ваших.
Он взял лежащую рядом полевую сумку. Она была доверху набита красными книжечками - теми самыми, какие носят у сердца.
- Моя коллекция - пояснил враг - сюда я помещаю не просто уничтоженных мной лично, но лишь всяких так комиссаров, политруков, председателей с секретарями, ну и на худой конец, не ниже ротных - тех, о ком ваша партия и власть будет искренне горевать. Интересный процесс - превращение героев в мясо. Даже любопытно - попадется мне хоть кто-то, кто выстоит до конца, как на плакате вашем? Нет, в итоге все - лишь голая физиология без разума и воли. Так что, тебе очень повезло, что я не буду выпытывать у тебя ваших военных тайн - что ты можешь сказать, неизвестного мне? Впрочем, если ты знаешь что-то - тебе зачтется.
Гелию вдруг стало спокойно. Будто он стоял перед врагом - и в то же время отстраненно смотрел откуда-то. Он шагнул вперед, как в воду. Ефрейтор дернулся было следом - но главарь сделал еле заметный жест, и враг остался на месте. Делая шаг, Гелий больше всего боялся, что револьвер выпадет, или окажется слишком крепко привязанным к ноге. Даже перед зеркалом у него никогда не получался так слаженно этот знаменитый прием сыщика фон Дорна - при шаге левой нога чуть выше, правая рука бьет изнутри по лодыжке - чтобы, ступая на ногу, одним встречным движением задрать штанину, обхватить рукоятку и вскинуть руку вверх.
Главарь что-то почуял, начал было подниматься - но у него не было уже ни времени, ни расстояния. Ефрейтор вскинул автомат - но стрелять не мог, потому что Гелий и главарь оказались перед ним почти на одной линии, и очередь свалила бы обоих. Итин не успел пошевелиться, как сержант одним движением сбил его наземь, придавил ногой и упер в затылок ствол - все же эти битые фронтовые волки были на удивление опытны и быстры. А главарь был лучше всех - но не настолько, чтобы обогнать пулю с трех оставшихся шагов.
Все застыли. Солдаты и крестьяне в отдалении - тоже. Замер и Гелий - держа врага на мушке.
- Ну? - первым спросил горелый главарь - что дальше?
Он смотрел без страха - с любопытством, даже веселым интересом. Будто не его отделял от смерти один миг короткого движения пальца.
- Стреляй! - прохрипел Итин, глотая пыль - стреляй!
Он еле повернул голову - сморщившись от жестокого тычка стволом. Однако теперь мог хоть как-то видеть происходящее.
- Машину нам и оружие! - звенящим голосом выкрикнул Гелий, совсем как в читанных им романах о приключениях фон Дорна - прикажи своим! Ты - поедешь с нами!
Он уже видел себя героем. Все становилось, как должно - орден из рук самого Вождя за спасение товарища Итина и захват злейшего из врагов революции. Затем Гелий представлял, как он, в хрустящей новой кожанке и с маузером в руке ведет свой отряд на штурм последнего вражеского оплота. После он возвращается к отцу - молодым комиссаром, и отныне говорит с ним, как равный. Затем он работает на трудфронте, строя заводы и города - а по вечерам пишет книгу об этом прекрасном времени.
- Дурак - лениво сказал главарь - стреляй.
И враг встал и тоже шагнул вперед - не спеша, совсем мирно. Теперь их разделяло всего два шага. Лицо врага оставалось недвижной маской. А глаза были - умные, оценивающие, живые.
- Мне терять нечего - сказал главарь - ваши же меня сразу к стенке. Хочешь - стреляй. Попробуй. Только - вас же потом живыми на ремни порежут. Очень погано будете помирать, и долго.
- Стреляй! - сипел Итин - стреляй, черт!
Гелий крепче сжал револьвер. Ладонь вдруг вспотела. Раньше он много раз пытался представить - первого своего убитого врага. Перед отправкой отряда, он как и все стрелял в тире, представляя живых врагов вместо фанерных мишеней. Но сейчас что-то мешало ему - палец на спуске будто одеревенел, не повинуясь.
- Трудно в первый самый раз, в живого человека - сказал враг, сделав еще шаг - по себе знаю. И не успеешь.
Он только что был перед дулом - и вдруг оказался сбоку и рядом, так стремительно, что даже неуловимо для глаза. Гелий вдруг почувствовал, как рука его уходит вверх и больно заворачивается назад, так что все еще зажатый в ней револьвер смотрит ему же в лоб - а сам он оседает вниз, подкашивая колени.
- Бабская штучка, без самовзвода - сказал главарь, небрежно вертя в пальцах отобранный револьвер - и курок спущенный хорошо виден. Надо было сначала сделать - вот так. Ты бы не сумел выстрелить - даже если бы решился. Надо знать свое оружие - поэт! Ты хоть раз из него стрелял?
Он небрежно бросил револьвер - в траву. Гелий не успел обернуться - а Итин все ж заметил место, всего в шести шагах в сторону. Только сейчас к Гелию подскочил ефрейтор, занес было приклад.