Враги напали перед самым рассветом. Часовые погибли на постах, не успев поднять тревогу. Разбуженный стрельбой, товарищ Итин выбежал из дома с маузером в руке. Ночь разрывалась выстрелами, беспорядочно, со всех сторон - сухо щелкали винтовки, в ответ раздавались короткие автоматные очереди, по уставу на два-три патрона, идущие точно в цель. И это было очень плохо, потому что прошедшие фронт бойцы, даже застигнутые врасплох, должны были собираться вместе, организуя рубежи и очаги обороны - значит, враг уже ворвался в деревню. Сарай с сеном ярко пылал, и кто-то кричал внутри - однако из-под уже занявшейся огнем крыши вдоль улицы бил отрядный пулемет, длинными очередями, не жалея патронов. Врага нигде не было видно - и это давало надежду отбиться. Банды, каких много было на ничейной территории, не отличались упорством в бою - обычно же целью их было скорее уйти с захваченной добычей.
- За мной! - крикнул комиссар двоим полуодетым бойцам, выскочившим следом - помирать, так с музыкой! Айда, ребята - вперед!
Он хотел собрать людей и идти на помощь тем, кто отстреливался в горящем сарае. Затем - занять оборону у амбара с продуктами, не дав его захватить. Кто бы ни были, бандиты уйдут с рассветом; казалось несложным продержаться лишь остаток ночи до уже близкого утра.
- Ко мне, товарищи! - кричал Итин, наугад стреляя из маузера в мечущиеся по сторонам тени - врешь, гады, не возьмете!
В ответ из темноты летели пули. Один из бойцов вдруг упал, раскинув руки. Впереди рванула граната - и пулемет замолчал. Затем рухнула крыша, подняв к небу сноп искр. Стрельба в деревне тоже почти прекратилась - бой затихал. Второй боец куда-то исчез. Итин остался среди улицы один. Увидев у амбара людей, он бросился туда - но это оказались не его бойцы, а крестьяне; они пытались сломать замок и открыть дверь.
- Не сметь! - крикнул Итин, размахивая маузером - хлеб народный, не дам! Чего стали - ведра берите, поливайте стену, чтобы не занялось!
Выполнять приказ мужики не спешили. Они двинулись навстречу, к Итину, кто-то пытался зайти сбоку; в руках у многих были колья и топоры.
- А ну не балуй! - крикнул Итин, наводя маузер - именем революции! Кто тут хочет - во враги трудового народа?
Крестьяне остановились. В отблесках пожара было не разглядеть их лиц; все вокруг казалось черно-красным. Итин прикинул, сколько патронов осталось в обойме - если что, так хватит на всех, по крайней мере - тех, кто в первом ряду. С трех шагов - не пропадет ни один.
- Живьем! - вдруг рявкнул кто-то рядом - это главарь!
Кто-то внезапно возник из темноты за спиной, навалился, сбил с ног, придавил к земле. Затем все брызнуло и раскололось искрами от страшного удара по голове, проваливаясь в ночь.
- Товарищ Итин! Товарищ комиссар!
Голос Гелия дрожал. Только что - был костер, песни под звездным небом, мечты о прекрасном будущем. И вдруг - враги и плен. Такого быть не должно - сейчас что-то случится, и все станет по справедливости. Но рядом был сам товарищ Итин, старший и опытный - и он должен был найти какой-то выход.
- Живой я! - ответил Итин, приподнимаясь - где мы?
Было совершенно темно, пахло сыростью и гнилью, как в склепе. Они были закрыты в погребе под картошку, в поперечнике не большем трех-четырех шагов. Руки были свободны, но из карманов все забрали, поясной ремень также пропал. Итин нашел Гелия - тот лежал у стены, лицом вниз, со связанными за спиной руками.
- Я бы убежал - спешил сказать Гелий - но никак. Меня на землю бросили - сами здесь же лежат, стреляют, и наши в ответ из сарая, я боялся - от своих пулю, поверху так и свистят. Наши вдаль целились - а эти рядом совсем были. Матрос у пулемета был - я голос его слышал, сначала песню, затем ругался, потом просто кричал страшно - как он там был, не знаю: жар такой, что за двадцать шагов едва вынести можно! А когда кончилось, эти всех наших, раненых, и кто выскочить успел - штыками добивали! Как мы - собак вчера.
- Кто они? - спросил Итин - на обычную банду не похожи: уж больно напористые и умелые. Опять же, нас сюда кинули - значит, сами удрать не спешат.
- "Лешаки" - ответил Гелий - как вчера говорили: все в пятнисто-мохнатом, даже лица прикрыты - ночью в двух шагах не увидишь. Автоматы у всех, не винтовки.
- Может быть, все же банда? - произнес Итин - не должно здесь быть "лешаков": после Июль-Корани про них не слыхать. И фронт уж больно далеко.
- Я главного их мельком видел - сказал Гелий - морда вся обгорелая. Как танкист бывший.
Тут даже Итину на миг стало не по себе. Потому что, по слухам, это был самый удачливый, дерзкий, и жестокий из командиров врага. На его совести было бесчисленно бойцов революции, комиссаров, добровольцев, активистов, коммунистов и "соколов" - расстрелянных, замученных, убитых самыми жестокими способами; впрочем, офицеров старой армии, пошедших на службу народу, он также не щадил. Иногда его считали фигурой, вымышленной врагом - чтобы разом списать на него собственные злодеяния. Никто не мог ни подтвердить это, ни опровергнуть - потому что еще никто из попавших к нему не возвращался живым.
- Убежим - ободряюще сказал Итин, освободив наконец юного товарища от пут - давай, поэт, глянем, как легче отсюда выбираться. А там - как выйдет.
Они тщательно обследовали свою тюрьму. Но доски, хотя и подгнившие, были еще прочны, и без инструмента Гелий с Итиным лишь в кровь ободрали ногти, пытаясь пробиться наружу голыми руками. В щели под дверью показался тусклый утренний свет; в любую минуту за ними могли прийти.
- Раз нас сразу в расход не вывели, значит, допрашивать будут - сказал Итин, присев на земляной пол - так ты молчи, что бы с тобой ни делали, и что бы ни обещали. Не соглашайся - ни на что. Даже если сам не спасешься - товарищей за собой не тяни. Потому как любые сведения, даже самая мелочь - может после стать нашей кровью. И - духом не падай. Может, еще случай будет - я пять раз бежал, два раза с ссылки, два с этапа, и один - с самой каторги Карской. Ты лишь зорче смотри, и чуть слабину увидишь - не зевай.
- Нас пытать и бить будут? - спросил Гелий - как барабанщика, в цепи закуют?
В голосе его звучало любопытство. Происходящее все еще казалось ему приключением - которое следует запомнить и пережить, чтобы после вспоминая, не пропустить ничего.
- Башни и цепей в походно-полевых условиях не будет - ответил Итин - в завершение нас просто выведут и пустят в расход. Так же, как мы их, будь наш верх. А до того шомполами - запросто могут, или железом каленым, так же как мы - контрреволюционных заговорщиков. "Сиреневые" прежде очень бить любили - и кулаками, и ногами, и дубинкой резиновой, в зубы, под ребра, по хребту. Но ты все равно - молчи. Потому что жить предателем - куда как хуже.
- Нас в без вести пропавшие запишут? - спросил Гелий, все еще будто не веря - и никто не вспомнит, что мы были?
- Не забудут - ответил Итин - пусть не нас персонально, но всех, кто за революцию. А значит - и тебя, и меня. Ты себя не жалей - потому как, все беды от жалости. Трусость - это жалость к себе, жадность - жалость к своей мошне, а предательство - оно или от того, или от другого. Верно вчера было сказано, что на войне жизнь своя - как барахло лишнее: сегодня есть - хорошо, завтра нету - что делать. Главное - чтобы стыдно не было; ну а чему быть, того не миновать.
Они помолчали немного, сидя на голой земле напротив друг друга, перед запертой дверью. В мыслях возникали планы побега - тотчас же рассеивающиеся, как дым. Стены были крепки, выйти не удавалось. Торопиться было уже некуда.
- Нас не будет, а коммунизм останется - сказал Итин - построят скоро дворец Свободы, где на стене памятной - будут имена, кто за революцию погиб. Чтобы - помнили вечно, не забыли никогда. И наши имена - тоже. Потомки наши, через века, будут читать - и славе нашей завидовать, счастью нашему - в великое время жить.
Свет сквозь щели стал ярче - наверное, солнце уже взошло. Сейчас за ними должны были прийти.
- Оружия нет - сказал Итин - даже палки, или камня. Лучше уж так - чем как барану…
- Есть! - вдруг выкрикнул Гелий - есть оружие, товарищ комиссар!
Этот маленький, похожий на игрушку револьверчик с перламутровой рукояткой подарил Гелию сам Итин; револьвер был взят у какого-то студента на базаре в уездном городе, во время облавы на контрреволюционные элементы. Подражая литературному сыщику барону фон Дорну, Гелий носил револьвер примотанным шнурком к ноге под штаниной, все мечтая научиться выхватывать его так же молниеносно как тот сыщик, поражая своих противников. Заряженный на все шесть патронов, револьвер оказался на месте - враги его не нашли.
- У тебя такой красавец, а мы духом упали? - повеселел Итин - ну-ка дай сюда, поэт!
Сразу стало легче. Мысли уступили место событиям; появилась надежда. Ушла беспомощность перед врагом - их могли убить, но теперь и они могли ответить тем же. А может быть, и уйти - если очень повезет.
- Как дверь откроют, сразу пулю в того, кто на пороге - и скорее выскакиваем, пока не опомнятся. А там - как получится.
Передать револьвер комиссару Гелий не успел. Пока он пытался развязать туго затянутый шнурок - снаружи послышались шаги. Заскрежетал навешенный снаружи замок - и дверь распахнулась, отброшенная внутрь ударом сапога или приклада.
- Эй, рачья-козлячья! - раздался голос - выходи! Оба!
Перед дверью однако, на виду никого не было: не в кого было стрелять. Итин дал Гелию знак - спрятать револьвер, как прежде. И первым шагнул к выходу, спиной заслоняя молодого товарища.