После слов Хелен Бреун о родственниках, которые живут в Грузии и в Москве, я моментально сообразил, что конец спектакля будет в Москве, но не мог придумать и определить артистов-исполнителей, хотя был более чем уверен в том, что Хелен Бреун одна из них.
В Бухару мы приехали поздно ночью, но заезжать в город не стали, решили переночевать в кабине, и Хелен Бреун с заметным откровением призналась: "Я бываю самым счастливым человеком тогда, когда нахожусь с тобой вдвоем, часто думаю бросить все и уехать на необитаемый остров с тобой и никого не видеть и не знать - ни родных, ни близких… Никого! Только быть с тобой вдвоем". Можешь представить себе мое состояние, читатель, и понять то, что на женщину возлагать сверх ответственные задачи, а особенно в разведке, нельзя. Ее, видно, так запугал "дядя" то ли за медлительность, то ли за нерешительность в работе, что она готова была пойти не только на измену, но и на смерть. Если уж откровенно, то черствость и чванливость старшего по чину хоть в разведке, хоть в контрразведке кроме вреда общему делу никогда ничего не приносили. Это я почувствовал по Хелен Бреун. За время, пока она находилась у "своих родственников", они заметно над ней поиздевались всесторонне.
Это было видно по ее погасшим глазам. Она была в подавленном настроении, ей казалось - она не справляется с возложенной на нее задачей.
Ночь прошла быстро, мы, выскочив из машины, чуточку размялись, умылись - рядом с местом, где мы ночевали, пробегал арык с очень чистой водой. Оделись по-человечески и поехали к вокзалу, а вернее, к самой чистой чайхане. Это не доезжая до старинной мечети. Ну если говорить о мечетях, то их в Бухаре было много, как храмов красоты древности, сравнимых почти с самаркандскими. У чайханы мы остановились среди возможно еще с вечера стоящих автомашин. Что меня удивило, так это то, что я увидел Умарова и Курбатова. Когда Хелен Бреун ушла по своим делам, мы с ними быстро перебросились несколькими словами, наметили, где я встречусь с картежниками, и они ушли. Я отошел от своего автомобиля и по сериям номеров автомашин, стоящих здесь, определил, откуда они, из какой области и республики. Вскоре подошла Хелен Бреун, спрашивает, не против ли я, чтоб она пошла в центр города и полюбовалась красотами древностей.
- Нет, конечно, а не страшновато?
- Нет, - говорит, там много народа, - мне дядя рассказывал, люди в основе своей религиозные, а потому там безопасно.
- Хорошо, - говорю я, - сходи. Я бы тебя проводил, но автомобиль без присмотра оставлять нельзя. Если вернешься пораньше, то подожди меня здесь, я съезжу на толкучку.
Там-то я и должен сразиться с картежниками, как было договорено с Александром Васильевичем, с Умаровым и Курбатовым. Так мы порешили и разошлись…
Но, как только Хелен скрылась, я вернулся к машине, пересмотрел все бумаги, которыми ее обеспечил "дядя". Те, где упоминались города: Сталинобад, Баку, Красноводск, Батуми, Ленинград и Москва, быстро изъял и спрятал под обшивку кабины автомобиля. Английского я тогда не знал, и прочитать я ничего не смог. Когда со всем управился, то по-хозяйски поехал на бухарскую барахолку. Не успел закрыть автомобиль, как ко мне с двух сторон подошли "картежники". Среди них был и Умаров, с которым мы переглянулись. Я спрашиваю у картежников:
- Что, играть будем прямо здесь, на глазах у милиции?
- Нет, - говорит старший, - отойдем в уголок, где менты и появиться боятся.
- Но, - говорю я, - автомобиль здесь без присмотра оставлять опасно. Начинаю разыгрывать из себя тюфяка, хотя мой ТТ на взводе. Старший говорит:
- Мы за машину отвечаем, ты ее все равно проиграешь.
- Да? - уточняю я.
- Вот дурень, - говорит один на меня, - еще удивляется! Одежонку твою грязную мы, конечно, с тебя не снимем.
Я чувствую, как вздуваются мои мышцы, наверное, кровью наливаются глаза, но я разыгрываю трусость, почти хлюпаю. Вдруг подходит старший и говорит:
- Гони все, что у тебя есть, и считай, что проигрался.
- Нет, - говорю, - русские люди без боя не сдаются - пошли! И сразу предупреждаю:
- Замечу, кто будет шельмовать, - хребет переломлю на две части!
- Идем, идем, мы тут повидали многих.
По пути в этот уголок я заметил Курбатова, Усачева, Синельникова, Урзакулова и других - ну, значит, операция подготовлена, и, выходит, я здесь основной фигурант?
Зашли мы действительно за барахолку, в угол, - все устелено коврами, и стоит длиннее обычного стол на низких ножках. Запах анаши и марихуаны здесь, видно, не пропадает ни днем ни ночью. Я попросил проветрить немного "дворец заседаний", - они захохотали, но частично просьбу выполнили. Три или четыре шиферины повернули на одном гвоздике, подул утренний ветерок. Я говорю:
- О! Так если я проиграю, то быстренько рвану через этот шифер и все!
- Нет, - говорит Умаров, - попал ты сюда, Кирюха, и отсюда не уйдешь, я пойду, этот недостаток исправлю.
Умаров понял мой намек: если мы затеем ссору и арест "картежников", то они быстро проскочат через прибитый на один гвоздик шифер.
Американский империализм таких банд под разным видом создавал немало по всей Средней Азии, для войны с СССР внутри СССР, наподобие талибов в Пакистане и Афганистане. Здесь следует прояснить некоторые военно-политические аспекты. Одна из составляющих американского агрессивного империализма - воинственно-разрушительный иудаизм. Создатели этой продуманной системы, ставящей целью захват мирового господства, объединили правящую верхушку как бы на основе национального принципа, однако на самом деле главным объединяющим стимулом и принципом являются только деньги, только финансовые интересы. Бесконечная жадность олигархов, богатейших людей мира, стремление к захвату все больших богатств и территорий призывает их к постоянному усилению активности и агрессии. Формальное объединение по национальному иудаистскому принципу вызывает активизацию антисемитизма и разжигание национальной розни между народами. На самом деле воинственно-разрушительный иудаизм одинаково вреден и опасен для всех народов, в том числе для евреев, прежде всего. Неудержимо стремящаяся к бесконечной власти верхушка этой системы не щадит никого, независимо от нации, профессии или места проживания. Из представителей этой разрушительной системы, проживающих в СССР, по сути,
"пятой колонны" и создавались подобные диверсионные группы, особенно в послевоенные пятидесятые-шестидесятые годы прошлого века.
Худощавые и упитанные, смуглые и бледные, разные, по-восточному загорелые и скуластые лица этих людей окружали меня. Быстрые взгляды, торопливая тревожная речь - все это создавало предельно напряженную атмосферу, и я все это время оставался в состоянии сжатой пружины.
- Ну что ж, говорю, коль играть, так играть. Я предлагаю в очко - это двадцать одно.
- О, - в одно горло проревели они, - идет!
Первым банкую я, взял карты, по-блатному их перетасовал, проверил "крылышки" и поставил на кон тридцать штук тридцатирублевых купюр - девятьсот рублей, один кричит - мало! Кладу еще шестьдесят штук - две тысячи семьсот рублей. А этот горлопан сидел слева от меня и, разумеется, первым играл со мной. Отвлекусь немного и объясню - нам когда-то преподавали картежное ремесло: и девятку, и преферанс, и двадцать одно.
Колоду мне подали старую, я ее тут же выкинул и сказал:
- Мечеными не играю.
После непродолжительного смятения мне кинули на стол запечатанную колоду, я ее расклеил и всем дал по одной карте, последнюю положил себе. Успел сыграть партий пять, как почти на голову свалилась милиция, и всех, в том числе и меня, арестовали, но кто-то, и до сего дня не могу понять кто, сунул меня ножом в самую поясницу.
Разумеется, я больше от неожиданности, чем от боли, упал и почувствовал, что из спины бежит кровь. Кто-то крикнул - к коновалам его, то есть к врачам в больницу.
Так я получил первую бандитскую отметину. Но рана была неглубокой, через три дня я уже своим ходом уезжал в Чимкент через Ташкент. Хелен Бреун в это время, пока я находился в больнице, была в автомашине, но под охраной милиции.
Навек я запомнил эту игру, этот нож, который всю мою жизнь держат за моей спиной враги моей Родины, и меченую колоду карт, которую мне хотели подсунуть. Меченую колоду, которую всегда включают в игру те, кто против нас, кто по другую сторону баррикад, кто не может нас обыграть честно и поэтому постоянно подсовывает крапленые карты. Но я никогда не пущу ее в игру, я всегда вижу ее, эту колоду. Спустя полвека я вижу все сквозь завесу времени, сквозь любую завесу, сквозь стены и любую бронезащиту, я отчетливо и ясно вижу ее и никогда не допущу в игру. Их меченую колоду.
Когда я уезжал из Бухары, Умаров мне напомнил: "Все-таки они раскусили тебя, что ты за птица, видать целились не в поясницу, а живот распороть". У "картежников" изъяли тридцать четыре пистолета, четырнадцать кинжалов, шесть гранат и семь обрезов. У самаркандской банды стволов было побольше, но не было гранат. У "дяди" Хелен Бреун в доме, где он временно проживал, изъяли ручной пулемет и два автомата. Бреун этого ничего не знала, только причитала:
- Звери, бандиты. Они могли бы тебя зарезать насмерть.