Когда-то у этого колодца, наверное,, сидел и майор Лэнг... Где теперь он и сотоварищи? Тягостно ночевать на кладбище чьих-то судеб, чьей-то любви и несбывшихся надежд. Да и сами мы сегодня были на волосок от той же участи. И не были, а остаемся по-прежнему. Остаемся заложниками судьбы и песков сегодня, и завтра, и потом. Потому что песок любит воду не меньше, чем любит ее все живое на земле, и он всегда готов отобрать у вас даже последние ее капли.
Рано легли, рано и встали. Всем захотелось подняться на огромный бархан, погубивший оазис, и с него по- любоваться восходом солнца. Не менее получаса мы карабкались по песку вверх, поминутно проваливаясь и увязая. Ветра не было, но над самой поверхностью бархана постоянно струилась дымка песчаной поземки. Картина напоминала мне зимнее восхождение в
горах: так же метет снежный низовик, так же резко скрипит наст под ногами...
Стоп! Иногда слышу, что здесь не скрип доносится из-под ног, а какой-то ворчливый скрежет... Странно, наверное, ветер искажает звуки.
Мы успели наверх как раз вовремя. Лежащие под нами бескрайние волны песчаного моря еще были темно- серыми, сливающимися с горизонтом. И вдруг словно сказочный салют озарил спящее небо. Бесчисленные мелкие кудряшки высоких облаков, невидимые до тех пор, внезапно загорелись нежным желтым цветом. Словно тонкие стружки с небесного дерева, они закурчавились на темном фоне неба, восхищая глаз фантастическим орнаментом. А может, это райские птички пробуждаются от снов после долгой ночи?
Первый луч солнца внезапно ударил из-за горизонта в ближайшие облака, и они вспыхнули багровым пламенем. Занялось торжественное буйство небесного пожара. Одни за другими, светлые перышки облаков
словно окунались в пурпур, а небо вокруг них постепенно становилось ультрамариновым, затем синим, а потом и прозрачно-голубым...
Пустыня, расчерченная длинными тенями барханов, озарилась сочным желтым светом, подставляя свои необъятные просторы ласковому утреннему солнцу.
Здравствуй, новый день жизни! Здравствуй, ма- тушка-планета! - кричим мы восторженно во все стороны.
Но от солнца проснулся и ветер. Он ударил внезапно, плотной стеной колючего песка. Порыв был такой силы, что буквально сбил нас с верхней кромки бархана. Прикрываясь куртками, мы "по-суворовски" поехали вниз по крутому склону, увлекая за собой лавины песка, будя и оглашая дремлющую пустыню радостными воплями:
Вот это класс! Ура! Даешь! Ура!!!
И вдруг с огромным барханом что-то произошло. Откуда-то из глубины его послышался низкий недовольный гул. Он быстро нарастал и стал ощущаться уже каждой клеткой тела. Могучая песчаная масса мелко задрожала, а затем будто стала толкать меня. Это было невероятно, но я отчетливо почувствовал толчки в спину, будто катился не по мягкому песку, а по ухабам. Гул перешел в напряженный рокот, заставивший похолодеть от внезапно нахлынувшего страха. Он сдавил голову и заткнул тугим комком глотку...
Судорожно отталкиваясь холодеющими руками, я закувыркался вниз в состоянии безотчетного ужаса. Песок терзал открытые части кожи нещадным наждаком и, казалось, вгрызался, утрамбовываясь в меня, стараясь превратить мое тело в камень. Он явно хотел убить меня, и я это четко осознавал...
Скатившись к подножию, я побежал безоглядно, панически стряхивая с себя прилипшие песчинки так, будто они продолжали кусать меня. Бархан злобно гудел вослед, заглушая громкие стоны моих товарищей, бегущих рядом.
И я понял: бархан - живой...
В лагере мы понемногу успокоились, и ощущения на бархане стали казаться игрой воображения. Однако водители не разделяли почему-то нашего оптимизма. Они что-то бормотали о том, что нельзя тревожить духа - хозяина бархана своим шумом и озорством. При этом они быстро собирали лагерь, намереваясь спешно уезжать.
Машины выбрались из котловины и помчались по песчаным просторам широкого русла древнего вади. Но не прошло и часа, как наша кавалькада вдруг остановилась. Туареги сгрудились и стали с волнением обсуждать что-то, осматривая горизонт. Мы ничего необычного там не увидели, но зато услышали какие-то странные звуки, доносящиеся ниоткуда. Словно кто-то тихо играл в окружающем неподвижном воздухе - то ли на нежных гуслях, то ли на волшебной скрипке. Это была сладкая и завораживающая музыка, чуть слышная, но совершенно отчетливая...
Очаровательную гармонию прервал рев двигателей: не обращая на нас внимания, водители быстро стали выстраивать джипы в тесный круг-звездочку, радиаторами в центр, и обносить его кольцом брезентового забора-ширмы, которым они обычно защищали лагерь от песка на ночевках.
Подбежал Жамааль и с самым серьезным видом стал быстро говорить, что дух бархана вызвал Эола - бога ветров. Пески-эрга запели, и это значит, что он уже близко. А "дышащий ядом" - большая беда для путников. У нас лишь несколько минут, чтобы попытаться спастись...
Мы всмотрелись по направлению его протянутой руки и вдруг увидели, что горизонт, утратив обычное марево прозрачности, покрылся какой-то темной дымкой. Слегка колеблясь, она разрасталась вверх и довольно быстро приближалась к нам со всех сторон. Но еще удивительнее было другое зрелище: вершины всех ближайших барханов, словно действующие вулканы, красиво курились темными облачками поднятого в воздух песка. И это притом что вокруг нас царил полнейший душный штиль. - Самум! - крикнул кто-то, и сердце мое судорожно сжалось.
Окружающий воздух стал резко темнеть и терять прозрачность, но еще было видно, как багрово-черные тучи быстро неслись со всех сторон к зениту прямо над нами, проглатывая последние лучи солнечного света...
Мы побежали к машинам, выхватывали из рук водителей верблюжьи одеяла и, закутавшись в них с головами, падали на и под сиденья. Захлопали дверцы, а потом стало так тихо, что слышно было лишь частое биение сердца...
Страшный удар потряс машину, и все ее части отчаянно завизжали. Это даже был не удар. Будто чья-то огромная мощная пасть охватила джип и стала его отчаянно мотать и трясти, ударяя о капоты соседних автомобилей и стараясь вырвать из общего круга. Этот незримый некто ужасающе ревел голосом реактивных турбин, проникающим в каждую клеточку вспухшего мозга. Герметичный салон почти мгновенно наполнился пылью и песком. Меня, лежащего на полу, немилосердно било о ножки сидений, не давая зафиксироваться. Густая смесь пыли с горячим воздухом упорно забивалась под одеяло. Вскрикивая при каждом ударе тела, я хватал ее ртом, вдыхая и глотая. Она обжигала легкие, и дышать было мучительно больно. Раскалывалась голова, выплескивая в песок остатки последних мыслей, и скоро, окончательно потеряв ощущение реальности, я уже не понимал, стоит ли джип, лежит или уже летит под небесами крохотной песчинкой в тисках неведомой и страшной силы. Мне уже было все равно: бесчувственное тело продолжало биться всем, чем можно, обо все, что было рядом, и душа моя лишь ожидала смерти этого бренного тела от неминуемого удушья...
Не знаю, сколько часов продолжался кошмар самума, сколько еще времени мы приходили потом в себя. Водители вытаскивали нас из салонов, раскапывая песок, и укладывали в неподвижный ряд, словно мертвецов. Да мы почти и были таковыми...
Когда закончился день - не знаю: света больше не было до самого утра.
Мы все лежали в морозной ночи пустыни, и этот холод был тогда лучшим лекарством для избитого тела, воспаленного разума и уставшей души...
Как я хочу, чтобы все мои читатели в конце концов поняли это!
В конце концов мы отлежались, а вот Каду, старшему сыну Жамааля, не повезло: торопясь закрепить канистры с водой, он поздно прыгнул в машину, и удар двери раздробил ему предплечье. На обработку раны ушло немало воды, еще больше вылилось из разбитого пластика канистр. Опять ввели жесткий режим экономии и двинулись дальше, благодаря Бога, что крепко побитые "тойоты" все же завелись...
Однако через два дня состояние Каду значительно ухудшилось. Несмотря на мои таблетки, у него стали проявляться признаки гангрены и сепсиса, о чем я и сказал Жамаалю, сидевшему теперь за рулем головной машины. Тот промолчал...
Тем не менее спустя несколько часов наш начальник вдруг резко изменил курс, и вместо юго-запада мы поехали на юго-восток. Прошел еще день напряженного джиппинга по барханам, и вдруг, выехав на высокую кромку одного из них, мы увидели впереди картину, которую вначале приняли за мираж.
Внизу, в обширной песчаной котловине, лежало круглое голубое озеро. Густые акации и стройные финиковые пальмы окружали его плотным зеленым кольцом, словно мохнатые ресницы влажного глаза. В их тени виднелось несколько необычных строений, напоминающих шатры, но людей не было видно. Мы замерли от удивления и восторга...
- Это селение вольных туарегов-имошагов. Кроме меня, мало кто знает о нем. Место святое, и туда нельзя ходить постороннему под страхом смерти, - сказал Жамааль. - Но у меня нет другого выхода. Днем там нет мужчин, и мы с доктором поведем Каду к знахарке. Оставайтесь за гребнем и ждите нас в полной готовности к отъезду.
И действительно, мужчины в селении отсутствовали. Несколько женщин, закутанных с головы до ног в черные шали, сверкая белками глаз, громко, с угрожающими интонациями бранились с Жамаалем, но все- таки разрешили пройти к знахарке-колдунье (амекел- леу). Та долго мазала руку Каду какими-то мазями, варила для него сложный травяной отвар, зашептывала парня непонятными заклинаниями, и он в конце концов уснул. Я сказал старухе, что являюсь врачом, и подарил обрадованной колдунье практически всю свою аптечку. Она же дала нам мази для перевязок пострадавшего и угостила сухим сыром тикамарин и лепешками тагелла.