Только тогда я был глупый и зелёный попаданец, дерьмократ и гумнонист, который во всём окружающем мире понимал только одно: "страшно!". Которого перед этим неделю обрабатывал профессионал национального масштаба в части правдоискательства и правдовбивательства. Когда страх повторяющейся боли, ужас мучительной смерти, а главное - паника от полного непонимания и бессилия - трансформировались в надежду: "Может быть, они знают, что делают? Может быть, здесь так и надо? Надо слушаться, надо надеяться и - "у нас всё получится"". "Они" - мои мучители, воспитатели, наставники, хозяева, господа… Господи…
Без надежды жить невозможно - тоска, сумасшествие, смерть. Моя надежда перетекла, превратилась в веру. "Они - знают, у них - правда". А вера так естественно переросла в любовь. "Возлюби ближнего своего". Особенно - если он умнее и сильнее тебя. Если ты - в полной его власти. Если он - Господь твой. Если он - господин тебе.
"Вера, надежда, любовь" - триада христианства. "Бог есть любовь". Бог-то бог, только человекам надлежит "пребывать в страхе божьем". Вот и надо добавить в эту триаду первым пунктом - "ужас". Первоисточником всех "трёх составных частей".
Но теперь-то я - Ванька-боярич! В бога я никогда не верил, а теперь хоть чуть-чуть, но уже понимаю в окружающем мире. Господ всяких, демократических, коммунистических, монархических… Да в гробу я их видал! Факеншит вам уелбантуренный! Упокоить меня - можно, успокоить… Поздно, дядя! Боль… есть. О-ох, много боли! Но нет безудержной паники, нет собственного, внутреннего, неуправляемого ужаса от необъяснимого. А значит - нет и основы для "страха божьего". Не из чего делать вот эту триаду.
Потому что уже есть понимание: таскает меня за детородный орган здоровый, тяжёлый, злой мужик. Да, он - православный священник, в нём этой "благодати божьей", может быть, по самые ноздри налито. Но - сплошной реал. Нет ни божественной чертовщины, ни затопляющего сознание потопа непонятного, непознанного и непознаваемого. "Неразумеемого". Больно, противно, унизительно. Но таких здоровых мужиков я здесь уже бил. И этого тоже… вот только придумаю как…
Отец Геннадий весьма озаботился судьбой моего "отростка богомерзкого", однако не ослабил хватку моего запястья, а наоборот - усилил. Изворачиваясь, повизгивая и постанывая от этой боли, я снова "вставал на рога", упираясь в землю чуть ли не темечком. И ощущая, как моя бандана сползает на затылок. Правую руку я всё равно не выдерну, но у меня и левая - рабочая.
Прижимаясь виском к здешней гальке, я увидел слева на расстоянии руки булыжник. Очень похожий на тот, который мы недавно подложили елнинской посаднице под разбитый висок. Такое здоровое серое "страусовое яйцо" из гранита. Я могу его ухватить. Но не смогу правильно ударить за спину - не достану, не дотянусь. Руки коротки. Максимум - стукну гада по рёбрам. Сильного удара не получиться - мне так не вывернуться. А он меня потом за такое… да просто разломает на кусочки! Руки-ноги по-обрывает! Ещё хуже будет!
Сработал хватательный инстинкт - "всё, что есть - надо съесть". Я сдёрнул с головы левой, свободной рукой сползшую бандану, накрыл ею камушек и, даже не завязывая - нечем, просто вытягивая за хвостики уголков косынки, изо всех сил, с каким-то цыплячье-зверячьем взвизгом, махнул этой "кошёлкой" с "яйцом гранитного страуса" наверх и назад. На звук рассуждений:
- Лучше бы, конечно, под корешок, но струя ж в разлёт будет…
Короткий деревянный стук. Рывок.
Уё…! Если кто-то думает, что у ударенного чем-нибудь тяжёлым человека всё сразу разжимается… Блин! Как же больно! После удара по голове сволочи, у неё, у сволочи, идёт рефлекторное сокращение мышц. Такое же сволочное. Потом-то они конечно… Но если удар является не только причиной потери сознания, но и падения, а эта сволочная туша вцепляется своими сволочными ручками… Аж на бок перевернуло вслед за упавшим… Уф… Даже слезу вышибло…
Справившись с самыми острыми из своих ощущений, я отцепил, наконец-то, цепкие пастырские ручонки от найденных им "хендлов" и, подвывая от боли во множестве мест своего битого тела, выбрался из-под жирной ляжки завалившегося на сторону пресвитера.
Меня трясло, колотило и подташнивало от пережитого. Как часто бывает после сильных ощущений - "в голове вата". Больше всего хотелось куда-нибудь убежать. Подальше отсюда. Или хоть - уползти. Вообще - чтоб этого всего не было. Но сквозь "вату тупости" в сознании пробивались только что услышанные слова "пастырской проповеди":
- …не только тебя - никого здесь не останется…
Попу жить нельзя - он слишком много знает. Эта дура, Марьяшка, ему слишком много разболтала.
Вот если бы я тогда, после примирения Акима с Ольбегом, к ней бы зашёл, да отымел бы, да промыл бы мозги, да пуганул бы как надо… Да просто - пообщался бы: она-то там одна-одинёшенька… Но я не зашёл. Вот баба-дура и обрадовалась возможности поговорить со свежим человеком. И поговорила… Пожалел я. Деда с внуком. На свою голову. И - на все остальные части тела. Блин, как же больно! "Если бы я был таким умным, как моя жена потом"…
Обморок не тянется долго, сейчас отец Геннадий очнётся, и мне с ним не совладать. Была какая-то глупая подсознательная надежда, что вот сейчас из темноты появиться Сухан и… "и всё будет хорошо". Но… Чёртов зомби… когда его очень надо - его нет. Всё сам, всё сам… А что - "всё"?!
Под руку попалась брошенная в траву моя опояска. На ней ножны с Перемоговым ножичком. Можно ткнуть эту сволочь остреньким в шею и… и будет лужа крови. След убийства и масса грязи. Не люблю когда грязно. И я, охая и ахая от болезненных ощущений в разных местах, перебрался к иерейской туше за спину.
Одна рука у попа лежала сзади, за спиной, другую пришлось вытаскивать у него из-под брюха. Связать прочно кисти рук ремешком опояски… У меня не получалось. Тогда я просто подтянул кисть одной - к локтю другой, и примотал предплечья - одно к другому по всей длине. Едва закончил и хвостики затянул - дыхание священника вдруг изменилось. Он резко не то всхрапнул, не то вскрикнул, дёрнулся, издавая звуки типа:
- А? Чего? Где я? Что это?
Начал подниматься, одновременно пытаясь схватить себя за голову связанными за спиной руками, взвыл от боли в черепе… Я ухватил его левой рукой за шиворот - правая висит плетью, ничего не чувствует, кроме боли, - и с криком "кия" толкнул его вперёд.
"С криком "кия" и ударом ноги
Папины яйца стекли в сапоги".
Этот "батюшка" - "стёк" целиком. В воду реки Угры, в паре шагов от которой он лежал. Поп не успел подняться на ноги - иначе бы я просто с ним не справился, но уже приподнялся - иначе бы я такую тушу не поднял. Пара мелких семенящих шажков на коленях - привыкли здесь на коленях ходить, наступание на край своей длиннополой одежды и… пресвитер Геннадий нырнул головой в воду.
Нижняя половина его тела оставалась на берегу. От свежести речной воды поп очухался и немедленно попытался вывернуться, прогнуться. Ему удалось выставить над поверхностью голову и начать выплёвывать заглоченную воду. При этом он инстинктивно старался отползти на берег.
Инстинктивным поползновениям данного служителя культа в части дыхания и отползания я счёл нужным воспрепятствовать. Подобно тому, как чуть раньше воспрепятствовал его же поползновениям высокодуховным, глубоко интеллектуальным, сверхприбыльным и далеко идущим. Путём удара. На этот раз - пинком по пяткам. Помогло: тело начало съезжать в воду - брюхо явно перевешивало.
Теперь уже мне, срочно скинув сапоги и болтающиеся на щиколотках штаны, пришлось усесться на попа верхом, и, вцепившись в его ноги, прижимая их грудью, всем своим довольно тщедушным телом, удерживать его от окончательного сползания. Если он свалиться туда целиком - встанет на ноги: под берегом мелко, и пары локтей не наберётся. И мне потом… мало не покажется.
Иерей рвался и метался, выгибался и елозил. Но точка опоры у него была одна, примерно в том же месте, которое он у меня так старательно крутил. Методом непосредственного эксперимента я установил, что Гена - не Архимед. "Дайте мне точку опоры, и я переверну мир" - здесь не сработало. Просто потому, что нормальное дыхание над поверхностью воды такая точка опоры не обеспечивала. Как известно от того же Архимеда: "Тело, впёрнутое в воду - выпирает из воды". Выпирает. Но - только частично. А подводное дыхание задницей - в "Святой Руси" не распространено.
Наконец, мой полу-ныряльщик устал, выпустил кучу пузырей и затих. Я лежал на его ляжках, обхватив его сапоги левой рукой и считал. Вполне даосский счёт: "раз-и", "два-и"… На 38 секунде поп вдруг снова рванулся, забулькал, съехал ещё на пяток сантиметров… Наконец успокоился. А я начал новый отсчёт. Неторопливый. После пяти сотен секунд тишины я отпустил его, столкнул иерейские ноги в воду. И тут отпустило меня…
Мужские истерики мало чем отличаются от женских. Шума меньше. А так-то…
Я сумел стянуть с себя всё оставшееся тряпьё и, отойдя на пару шагов выше по течению, слезть с берега в воду. С головой. Несколько раз. Свежая ночная вода привела в чувство. Относительное. И уменьшила боль. Тоже - относительно.
Вот так делать нельзя. Человека в таком состоянии не следует пускать в воду. Но ОСВОД у меня здесь отсутствует, а сам я… несколько… торможу. Головой.
Что радует во всём этом эпизоде, так это отсутствие овечьих ножниц. Помниться, Распутина тоже пытались оскопить. Тоже - духовные лица. Но три духовных лица так и не смогли унять одного "человека из народа". "Старец", "святой человек" при виде скотского инструмента сумел как-то вывернуться. Может, мне в "старцы" пойти? В предположении следующего такого случая…