Он видел, как, вон из той зияющей черной дыры направо, выходил зарезанный в подземном ходе Коммод. Он слышал рык зверей, крутящих смерчи песка на арене. Тяжелый, неповоротливый германец падал перед его глазами, охваченный рыбачьей сетью ретиария, и умирал под острым трезубцем, при оглушительных воплях толпы. Боевые колесницы стаптывали тяжело вооруженных, едва в состоянии двигаться, людей, пересекали встречным лошадям ноги косами, укрепленными в осях колес. А там, вверху, на уступах этого здания-горы, десятки тысяч злорадно внимательных глаз впились - не оторвутся от длинной цепи меченосцев, строгим воинским строем движущихся вокруг арены. Вот, по команде магистра, враз брякнуло их оружие, две сотни голосов враз рявкнули и оборвали по-солдатски последнее приветствие... "Ave, Caesar imperator, moriturite salutant!.."*
* Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя! (лат.).
Я думал об этих красивых снах, но тщетно напрягал свое воображение, чтобы вызнать их из темных пещер Колизея: старые мертвецы крепко спали. Однако... я чувствовал, что недалеко от меня живет и волнуется другое существо: пришло нежданное и незванное... стоит, ходит, реет, веет, - не знаю, как сказать, что о нем подумать, - где-то близко-близко. Оно трепещется, как бабочка под сеткой, и дышит яблоневым цветом.. И, смело глядя в угрюмые галереи цирка-приз-рака, я избегал взором лишь одного косого выступа налево, где играла узенькая полоска лунного света. Я знал, что эта полоска - ты, Зоэ! Что это ты повисла в воздухе струей светящегося тумана, качаясь на месячном луче...
Но там - на кладбище, в поезде, в Колизее - ты все-таки была скорее предчувствием, чем видением. Теперь же я видел тебя... Как? Я не знаю. Что ты? Я не понимаю. Сновидение? Приз-рак? Галлюцинация? Или, наконец, просто непроизвольное воспоминание зрения? Давнее впеча-тление твоей красоты спало в моем мозгу, забытое и неподвижное; неведомый толчок разбудил его, и оно воскресло, свежее, нарядное, полное блистающих красок, точно все это было только вчера!
Как бы то ни было: внешнее ли ты явление, или я вижу тебя только духовными глазами, внутри своего сознания, - все равно. Главное, что я тебя видел. И не смутился, не испугался, но был счастлив тем, что вижу. Я знаю: это было не в последний раз. Я чувствую: между мной, жи-вым, и тобой, мертвой, внезапно установилась таинственная связь, которой никогда не проявиться бы, пока нас обоих одинаково грело земное солнце. Наши воли сроднились. Ты мне близка. Я хочу думать о тебе, хочу сладких и сильных волнений ожидания... хочу стоять на границе загадки, которую разгадать - и желанное, и боязное счастье.
Я стараюсь вспомнить каждое слово, каждый жест твой во время наших былых встреч. О, как жаль, что их было так мало, что их не достает мне, когда я стараюсь дополнить воображением то, чего не подсказывает мне о тебе память. Я сочиняю тебя, как легенду, как миф, как бесплодную фантастическую поэму; ее звуки и аромат назойливо врываются в каждую минуту моей жизни. Ты стоишь рядом с каждой мыслью, возбуждаемой в моем уме. И знаешь ли... это странно... но мне начинает представляться, будто это не теперь только, а и всегда так было... Только я этого не замечал...
Да! Не замечаешь воздуха, которым дышишь, не замечаешь закона тяжести, которым движется мир... Не замечаешь и великой духовной любви, которой власть узнаешь лишь тогда, когда ее фиал разбит, когда пролилось и в землю всосалось заключенное в нем вино...
Любовь!.. Страшное слово: сильнее смерти! Оно нечаянно сорвалось с моего языка... а думалось все время!.. Да неужели же его непременно надо здесь произнести?
Неужели... неужели я - твой равнодушный, насмешливый полудруг, полувраг - в самом деле любил тебя, Зоэ?.. Любил - и не знал?!..