II
Из окна ванной Джеймс Бэрден Дэй смотрел на зелень Рок-крик-парка, уже с утра подернутого дымкой жары. В доме, к счастью, было прохладно. Сложенный из прочного серого камня дом отвечал всем его требованиям. Стены, которые выстоят столетия, комнаты с высокими потолками, высокие окна с видом в сад. Он не мог назвать себя богатым человеком, но никогда не сожалел о своем решении выстроить дом, который, так или иначе, спас его от гибели во время Великой депрессии. Единственно из желания выстроить себе просторный дом он сбыл с рук биржевые акции и вложил вырученные деньги в камень, раствор, дерево, шифер, стекло - словом, создал нечто прекрасное, что будет жить вечно, вопреки возросшим недавно процентам по закладной. Мысль о деньгах заставила его нахмуриться, рука дрогнула, бритва сделала надрез на подбородке, и кровь окрасила белую мыльную пену.
- А, черт! - сказал он, увидев, как алое мешается с белым - ни дать ни взять крем из клубники со сливками.
Бэрден вымыл лицо и заклеил порез кусочком туалетной бумаги. Затем стянул с себя ночную рубашку и постоял некоторое время, бессмысленно вращая в воздухе руками, закрыв глаза, чтобы не видеть свое старческое тело, всегда вспоминавшееся ему таким, каким оно было в дни прекрасной и могучей юности, задолго до того, как мускулистые руки одрябли, на исхудавших ногах проступили голубые вены, а некогда подтянутый живот стал выпирать тяжелой сферой плоти и теперь свисал над сморщенными гениталиями. Но все это, конечно, лишь на время, говорил он себе, начав одеваться. В любой момент время можно обратить вспять. Диета, физические упражнения и пересадка козлиных желез туго натянут дряблую кожу, мышцы отвердеют, женщины станут ему небезразличными. Он просто должен решить, когда взять месяц-другой отпуска, чтобы осуществить метаморфозу. Он и мысли допустить не может, что никогда больше не будет молодым.
Но пока, размышлял Бэрден, совсем не худо пожить в настоящем, внезапно обернувшемся сказкой. Никогда еще президент вскоре после беспрецедентной победы на выборах не был столь решительно отвергнут в конгрессе своей собственной партией. "Я свалю его", - сказал он, подвязывая галстук-бабочку в горошек - его фирменный знак, столь притягательный для карикатуристов. В приподнятом настроении он спустился вниз завтракать.
За высокими окнами столовой виднелась всклокоченная зелень сада. Теплый ветерок колыхал тяжелые занавеси. На подоконнике сидел кардинал, ожидая, когда его накормит жена Бэрдена. К ней слетались дикие птички. Люди, увы, оставляли ее без внимания.
Бэрден уселся за длинный пустой стол, и слуга Генри, угрюмый чопорный негр, подал ему завтрак. Генри боготворил сенат Соединенных Штатов. Он читал все относительно сената ("относительно" было одним из его словечек) и с еще большим, даже чем сам Бэрден, подозрением относился к Белому дому, считая главу исполнительной власти постоянной угрозой величию верхней палаты конгресса.
Улыбаться или выдавать свое волнение было не в натуре Генри, но Бэрдену показалось, что рука у Генри слегка дрожит, когда тот положил рядом с его тарелкой утренние газеты. С первой страницы газеты, лежавшей сверху, на Бэрдена смотрело его собственное лицо.
- Ну что ж, Генри, полагаю, мы объяснили мистеру Рузвельту что к чему.
- Да, сенатор, думаю, что так. А что будет теперь с законопроектом о Верховном суде?
- Сгинет в комиссии. Навеки.
Генри нахмурился, выражая мрачное удовлетворение, и удалился, предоставив сенатору возможность читать о самом себе. Со свойственным ему тактом он положил "Вашингтон трибюн" поверх стопки газет.
- Ну, каково это? - В столовую неожиданно вошла Диана. - Когда тебя так хвалят? Когда тебя так превозносят?
- Не более, чем я того заслуживаю. - Он явно озорничал. - Примерно раз в десять лет меня оценивают по заслугам.
Усевшаяся по другую сторону стола Диана виделась его близоруким глазам огромной розой в золотом снопе утреннего света.
- Мы ценим тебя всемерно и ежедневно. Ты собираешься на Холм ?
- Можешь представить себе, чтобы я туда несобирался? Как не порадоваться чужому горю?
Генри принес завтрак для Дианы и сдержанно прислушивался к разговору, прислуживая ей.
- Президент как-нибудь комментировал случившееся?
- Пока нет. И сомневаюсь, что будет. Он сбежал на яхте вверх по Потомаку.
В кухне зазвонил телефон, и Генри медленно двинулся туда снять трубку.
- Тебе понравился вчерашний прием? - Он взглянул на розовое пятно, которое, казалось, то сжималось, то расширялось.
- Да, я люблю Сэнфордов. Особенно Инид. Хотелось бы мне выглядеть так, как она. Она выглядит как… она выглядит так, как сама Судьба.
- А как выглядит Судьба?
- Как Инид. Непостижимая, суровая, чувственная - все вместе. Мужчины от нее без ума.
- От Судьбы?
- Нет, только от Инид. Мне бы хотелось, чтобы они были без ума от меня.
Бэрден нахмурился. Он знал, что Диана считает себя непривлекательной, а раз так, то мужчины могут поверить ей на слово. Как объяснить, что искусство привлекать к себе других - это всего лишь фокус, которому надо научиться, акт воли. Он сам начал с изучения тех, кто умел угождать толпе; намеренно имитировал их манеру говорить, улыбаться, ходить, пока, наконец, не научился нравиться. Но все же он не переставал быть самим собой вопреки изощренномулицедейству.
Вошел Генри с телефонным аппаратом, волоча за собой шнур.
- Из вашего кабинета, сенатор. Мистер Овербери.
В голосе Клея слышалось возбуждение.
- Вы смотрели утренние газеты? А нью-йоркские и того лучше. Да, еще звонили из вашего штата, от губернатора. Он выставляет вашу кандидатуру в президенты! - Сердце Бэрдена учащенно забилось. - Звонил еще некто по фамилии Нилсон. Он хочет встретиться с вами. Речь идет о…
- Я знаю, о чем идет речь. Передай ему, что я не желаю его видеть. Скажи ему, что он мошенник. А впрочем, не надо, не говори.
- Как-нибудь дам понять.
- Скажи ему, я очень занят. Отбей у него охоту звонить. Я буду в кабинете через полчаса. - Бэрден положил трубку.
- Кто такой Нилсон? И почему он мошенник?
Бэрден взглянул на розу, которая пылала теперь в солнечном свете, затопившем комнату.
- Это удивительный человек. Он явился ко мне на прошлой неделе и сказал, что хочет купить у индейцев сто тысяч акров земли.
- Нефть?
- Что же еще? И заверил меня, что министерство внутренних дел не станет поднимать шума…
- Но он знал, что ты-то шум поднимешь.
- Вот-вот. И он хочет, чтобы мой подкомитет не возражал против покупки земли за ничтожную часть ее истинной цены.
- И индейцы согласны?
- Конечно! Они же идиоты.
- Тогда ты должен защитить их.
- Я защищу их и тем заслужу их смертельную ненависть. Ни одно благое деяние не остается безнаказанным.
- Но постоять за правду - это значит сохранить душевный покой.
- Не уверен в этом. Не будь ригористкой, - вдруг урезонил он ее. - Не бери пример с меня. Вспомни слова Цицерона…
- Цицерон говорил всякое, и ты знаешь все, что он говорил.
Диана дразнила его, и это его вовсе не забавляло, ибо он не обладал чувством самоиронии, и сознание того, что он лишен этой самой американской из добродетелей, отнюдь не облегчало жизнь. Для общественного деятеля он был чересчур чувствительным и ранимым.
- Цицерон сказал: "Приспосабливаться слегка - допустимо, но, когда пробьет твой час, не пропускай его!"
- Да, но как знать, что твой час пробил?
- Цицерон угадал его безошибочно. Они пришли с мечами и отрубили ему голову.
- По-моему, лучше вообще не приспосабливаться. В таком случае ты всегда готов к концу.
- Чтобы выжить, это, увы, необходимо. Знать, когда без этого можно обойтись, - вот секрет величия.
- Ты - великий человек.
Он был тронут.
- Дочери всегда высокого мнения о своих отцах.
- Но ты на самом деле такой. Потому что ты не боишься быть… - Она запнулась, и Бэрден ждал, какой эпитет она выберет: сильным, мудрым, честным? Должно быть, "честным", решил он и попытался телепатически повлиять на ее решение. Но она выбрала другое слово: "непопулярным" - сомнительная добродетель, граничащая спороком. В сенатеполно людей, упивающихся непопулярностью (за пределами своих штатов, конечно); эти притворщики на седьмом небе от счастья, когда им случается ощутить стену за своей спиной. "Надеюсь, я не принадлежу к этой братии", - подумал сенатор.
Но прежде, чем он смог что-либо сказать, в комнату вошла Китти Дэй, его жена и мать Дианы. Маленькая, непричесанная, смуглая женщина с блестящими глазами, в старом халате уселась за стол.
- Мама, почемуты считаешь своим долгом выглядеть так по утрам? - спросила Диана, не скрывая отвращения.
- Как выглядеть, дорогая? - Китти было абсолютно невозможно прошибить критическим замечанием. Бэрден встретил ее во время своей первой политической кампании, и меньше чем через шесть месяцев они поженились. Она окружила его любовью, и он любил ее как мог - куда как скромнее, ибо был занят днями напролет, а иногда уезжал из дома на целые недели. Но когда он возвращался, она всегда ждала его, ласковая и нежная, чем однако приводила его в исступление, ибо не умела вести себя в обществе и не отдавала себе отчета в том, какое впечатление производит на других. Хуже того, за последние годы она усвоила себе в высшей степени настораживающую привычку: пристрастилась говорить то, что думала, или, точнее, о чем думает в данную минуту.