Миссис Сэнфорд присоединилась к поющим, бросив сенатора и Диану на Питера. Наконец сенатор взглянул на него - раньше он просто сидел напротив.
- Чем же, - начал сенатор, и Питер уже знал, какой сакраментальный вопрос ему зададут, - ты думаешь заняться, когда… - Тут он сделал паузу со столь располагающей к нему обаятельной нерешительностью и вместо традиционного "подрастешь" произнес более льстящее самолюбию, - окончишь школу?
- Сам не знаю. - Питер взглянул на Диану, как бы ища подсказки. Она поощрительно кивнула. - Политикой, наверное…
- Ни в коем случае! - В притворном ужасе сенатор откинулся на спинку дивана и хлопнул в ладоши в знак крайнего неодобрения.
- Но я люблю политику.
- Любите ее, но не занимайтесь ею. Из всего того, чем живет человек, политика самое… самое… - На этот раз заминка не была рассчитана на эффект. Сенатор и вправду подыскивал слово. - Самое унизительное. - Улыбка стерлась с его лица. Питер поверил. - Ты будешь обязан принимать всякого дурака, который захочет тебя видеть: тебенужен голос этого зануды, и ты единственный не можешь отвязаться от него. Вудро Вильсон говаривал, что худшее в должности президента - необходимость без конца выслушивать то, что ты уже давно знаешь. Так же обстоит дело и со всеми нами. А потом, в конце, твое место занимает кто-то другой, про тебя забывают, и все твои замыслы также далеки от осуществления, как и вначале. Счастлив тот,кто умирает победителем, подобно Линкольну, хотя иу негобыла мечта… это самое… корабль в темном море, вдалиот берега, сбившийся с курса.
- Но корабль двигался, - сказала Диана.
- Да, двигался. - Сенатор со смешком привел в примерсебя. - Видали ли вы когда-нибудь еше такого старого политика-пессимиста, как я? Не обращайте внимания. У меняпросто сдали нервы перед судьбой. Знаете ли,сегодня у менянеобыкновенный день. Я добился-таки чего-то очень для меня важного. Я кое-что доказал. - Он умолк, вспоминая, с чего начался разговор. - Если ты любишь политику, то издавать "Вашингтон трибюн" - отличный, безболезненный к тому же способ ею заниматься.
Питер ухмыльнулся.
- Не думаю, что отец согласится, чтобы я прямо сейчас стал заправлять газетой.
- Тебе следовало бы заняться журналистикой. - В отличие от Питера и сенатора Диана принимала разговор всерьез.
- Я займусь, если когда-нибудь окончу школу. - Хотя Питера определили в Гарвард, он с ужасом думал о Новой Англии, холодной погоде, упорной работе. Южанин и лентяй, он предпочитал колледж поближе к дому. К его полной неожиданности, мать была согласна с ним. Своим детям Фредерика желала только одного: чтобы они с легкостью приспособились к обществу, которое она считала совершенно правильным в его нынешнем виде - мир поместий, опоясывавших город Вашингтон, особняков в итальянском стиле на Массачусетс-авеню, небольших реконструированных домов в трущобах Джорджтауна, ставших модными в последнее время. Несмотря на всю кажущуюся рассеянность, Фредерика имела отчетливое представление о том. что такое окружающий мир, и внушила Питеру и Инид, что готова примириться с любым их поведением, если оно не будет откровенно эксцентричным и подрывать устои того, что в газетах называется Обществом - слово, никогда не употребляемое теми, кто им обозначается. На свой лад она была великолепным социальным тактиком. Не зря она вышла замуж из-за денег. По Вашингтону ходил анекдот с бородой: Блэз Сэнфорд сделал однажды слишком длинную паузу, и Фредерика быстро вставила: "Я согласна". Питер улыбнулся, вспомнив его. Он привык к сплетням о своих домашних, хотя и отдавал себе отчет в том, что худшие из них в его присутствии не рассказывают.
- Ну, Пит, вижу, ты не скучаешь! - Это был Клей Овербери, административный помощник Бэрдена Дэя. - Сенатор рассказывал тебе одну из своих баек?
- Ничего подобного, - отозвался сенатор. - Я уморил его новостью, что власть горька, а владычество - ужасно.
- Это так, если иметь в виду нашего нынешнего президента сегодня.
Клей сел на диван рядом с Дианой. Хотя он был всего только помощником сенатора, его часто приглашали в именитые дома, главным образом из-за внешности: густые светлые кудри, фиалковые глаза, короткий, слегка распухший нос - результат падения с лошади на охоте в Уоррентоне прошлой осенью. Атлетически сложенный, умеющий внимательно слушать, он, по всеобщему мнению, должен был далеко пойти, хотя бы в качестве предполагаемого мужа Дианы Дэй. Никто и помыслить не мог, чтобы у него были какие-либо изъяны - за исключением Фредерики, заметившей однажды, что он слишком красив, как будто быть слишком красивым для мужчины - это что-то не то, совсем как коричневые ботинки к синему костюму или манера президента держать мундштук с сигаретой. Но Питер был расположен к Клею, который относился к нему как к взрослому собрату.
- Насколько мне известно, президент укатил на своей яхте. - Клей улыбнулся Диане, и она улыбнулась ему в ответ.
- Интересно, потонет ли она, - вздохнул сенатор.
- Будем надеяться. - Клей обтер лоб, хотя в комнате уже не было жарко. Кто-то открыл высокие, до пола, окна, и по комнате заструился прохладный, пахнущий дождем воздух. Питер напряг слух, пытаясь услышать гром, но грома не было. Гроза прошла, пела какая-то птица, ее резкий голос не забивал даже Гарольд Гриффитс, громко певший "Жили однажды четыре Мэри". Гарольд знал на память сотни песен и готов был петь их все своим драматическим, хотя и слегка гнусавым тенором.
- Перед отъездом он открыл телестудию в Вашингтоне. Телевидение!Все-таки он неподражаем. Он говорит, что года через два мы сможем не только слышать, но и видеть новости.
- Уверен, ему невтерпеж. - Сенатор печально покачал головой. - Представьте себе: видетьего изо дня в день! Хватит с нас слышать его, его ужасный покровительственный тон. Почему я его на дух не выношу?
- Потому что он президент. - Со стороны Дианы такая откровенность прозвучала неожиданно.
Сенатор посмотрел на дочь с уважением.
- Хочу надеяться, что ты ошибаешься, хотя, возможно, права. Я никогда не любил президентов. Должно быть, потому, что слишком хорошо знал их всех. К тому же мы естественные антагонисты - сенат и Белый дом.
Клей проворно кивнул: видимо, этот аргумент был ему хорошо знаком.
- И еще, я только что услышал по радио…
- Услышал где? - Питер насторожился.
- По радио. Президент собирается назначить…
- По какому радио?
Фиалковые глаза Клея расширились от такой настырности.
- По радио в библиотеке твоего отца. - Он рассказал сенатору об услышанном, и Питера заворожила наглость, с какой лгал Клей. В библиотеке нет радио. Внизу тоже нет радио. Радио есть в раздевалке. Питер в упор глядел на Клея: с золотистых кудрей того сорвалась дождевая капля и, точно капелька пота, покатилась совсем рядом с ухом вниз к подбородку; даже шальная природа нашла способ взять Клея под защиту. Тот вдруг скрестил ноги, и Питер подумал про себя, натянуты ли, как полагается, его носки.
Клей и сенатор заговорили о делах на завтра, и Питер, торжествуя победу, подошел к Инид, стоявшей у рояля. Безграничный репертуар Гарольда Гриффитса довел наконец гостей до изнеможения. Собравшись вместе как исполнители и обнаружив, что их эксплуатируют как аудиторию, гости разбрелись кто куда, кроме Инид, которая, казалось, и в самом деле наслаждалась пением Гриффитса. Она облокотилась о рояль, ярко выделяясь в своем желтом платье на фоне темного дерева.
- Развлекаешься? - с нежной издевкой спросила она брата. - Доливал виски в кока-колу?
- Разумеется, и пьян в дымину. - Он взял мягкий, дружелюбный тон. - Вот только одного не понимаю…
- А все остальное понимаешь? Ладно, тихо. Гарольд, спой ту французскую рыбацкую песню. Как же она называется?
Гарольд ответил и запел в миноре средневековую песню с припевом "Mais sont-ils morts?"
- Одного не понимаю… - Однако его подчеркнуто мягкий, дружелюбный голос не шел ни в какое сравнение с пением Гарольда.
- Питер, заткнись и слушай! - Ее насупленные брови внушали почти такой же страх, как злой взгляд их отца.
- А я говорю о том, - голос Питера звучал твердо и внятно, - что не понимаю, почему Клей не снял ботинок, когда вы лежали с ним на резиновом матраце в раздевалке?
Инид повернулась и посмотрела на него в упор ничего не выражающим взглядом. Это было невыносимо. Он выбежал из гостиной, слова "Mais sont-ils morts" звенели в его ушах.
Укрывшись в своей комнате, он запер дверь, замер на мгновение одеревенелый, охватив руками голову, словно пытаясь удержать кровь, готовую хлынуть из вздутых вен. И даже в муке своей он все же не утратил способность с холодным любопытством спрашивать себя, почему он чувствует себя так, как будто его предали.