* * *
Игра закончилась на рассвете. Ибрагим пил одну чашечку кофе за другой. Джима он предупредил, чтобы тот не отходил от Эриэты ни на шаг.
- Ни на секунду! Ни на полшага - до завтрашнего вечера, пока снова не приведешь его сюда. А до той минуты смотри в оба, и если вздумаешь закрыть глаза, то я тебе потом закрою их навсегда...
- Ладно! Будь спокоен, - сказал Джим и пошел провожать Эриэту в гостиницу.
Правда, в гостиницу они направились не сразу, а заглянули по дороге в только что открывшуюся молочную Минаса, выпили горячего молока и съели взбитые сливки с медом.
- Ешь, ешь, сколько влезет, - приговаривал приятель Джима. - Со мной не пропадешь.
Наевшись сливок и меда, Джим ощутил в себе те добрые чувства, которые испытывают сытые люди. Душа его раскрылась, подобно цветочному бутону, и он поведал Эриэте все, что сказал ему Ибрагим.
- Да они не в своем уме, - засмеялся фигурист. - Чтобы я удрал? Просто они меня еще не знают!
- А я говорю, что лучше всего удрать, - советовал Джим. - Они ведь и ножом пырнуть могут...
- Меня? Посмотри-ка... - Фигурист расстегнул рубашку и показал Джиму амулет - маленькую иконку богородицы, висевшую у него на груди. - Она убережет меня от всего...
- Да ты что? - удивился Джим. - Думаешь, поможет тебе твоя иконка? Пойдем-ка лучше вместе на утренний поезд, уедем в Афины, мне много не надо, дашь на первое время сотни две, пока я куда-нибудь не пристроюсь...
- Я, Джим, дам тебе не мало, а много. Вот заберем у них сегодня вечером все подчистую, а завтра утром уедем. Когда, говоришь, утренний поезд?
- Полседьмого.
- Ну вот, завтра в полседьмого. С вечера возьмешь билеты... Эх, хочется мне обыграть их еще разок! - сказал Эриэта и, вынув из кармана пачку денег, протянул ее Джиму. - А пока сделаем так. Я вздремну часа три, а то от недосыпания у меня бывает аллергия. Кожа, понимаешь, очень чувствительная... А ты бери деньги, поди поспи, а потом сбегай в магазин, купи мне флакончик цветочной воды и тюбик хорошего бриллиантина. Ну а в обед приходи в гостиницу, угощу тебя, как султана... Идет?
- Пошли, - ответил Джим. Он проводил друга до гостиницы и отправился спать к себе домой.
Ибрагим беспокойно спал на трех, сдвинутых стульях и видел сон, будто он, Ибрагим, в окровавленной чалме и с ятаганом в руке вырезал по меньшей мере половину Пелопоннеса. Джим спал, обвязав голову мокрым полотенцем, чтобы не топорщились волосы. Преподаватель Сотирхопулос пил молоко в молочной Минаса и размышлял, где бы провести еще часа два до тех пор, пока город не пробудится, только тогда он отправлялся спать. Исполняющий обязанности мэра Филипп уже проснулся и обдумывал три вопроса. Во-первых, новая мазь для укрепления волос не помогает и волосы падают пучками, поэтому, видно, придется отказаться от мазей и написать в Афины своему дяде - генералу, чтобы прислал ему хороший парик. (Сам генерал носил парик давно, парик был замечательный, и никто не подозревал, что волосы у генерала не настоящие.) Во-вторых, думал Филипп о том, что пора внести окончательную ясность в свое положение и подписывать бумаги не как и. о. мэра, а как мэр; пора поверить самому и уверить других, что он теперь полноправный хозяин положения. Об этом следовало бы переговорить с номархом и на всякий случай написать дяде-генералу, близкому другу нынешнего министра внутренних дел генерала Скилакиса и доброму знакомому самого премьера. В-третьих, думал Филипп о том, что настало время и здесь, дома, поставить все на свои места и вернуть Анету сюда, в широкую супружескую кровать...
...А в это самое время Эриэта с портфелем под мышкой проскользнул в вагон первого класса утреннего афинского поезда и вошел в свободное купе. Отодвинув занавеску, Эриэта с беспокойством следил за тем, что происходит на вокзале и на улице, ведущей к вокзалу. Все было спокойно. Наконец в дверях вокзала показался старик начальник с тремя золотыми нашивками на рукаве. Он посмотрел направо, потом налево. Снова направо, опять налево. Медленно поднес ко рту свисток и зажал его губами. "Ну свисти же, свисти, пресвятая богородица!" - перекрестился фигурист и поцеловал свой амулет.
Старик засвистел. Поезд тронулся и, точно по глади вод, плавно, бесшумно заскользил по рельсам. "Чуф!" - раздался наконец голос паровоза. "Поехали! Попробуйте теперь догнать!" - обрадовался молодой фигурист и вскочил на ноги. Он снова вынул икону богородицы, поцеловал ее и, бережно удерживая в сложенных ладонях, протанцевал с ней, как с дамой, несколько невероятных па, пока не открылась дверь и не вошел кондуктор.
- Никак не найду билет, наверно обронил, - сказал фигурист. - На вот, держи, в обиде не будешь!
Глава вторая
Филипп возвращался от номарха с пустыми руками, так и не добившись ничего определенного. Господин номарх по-прежнему разыгрывал спектакли, но теперь уже эта тактика не могла обезоружить Филиппа, он и сам понимал, что его акции повысились. Авторитет Филиппа возрос особенно в последнее время, после истории с беднягой Джимом, которого зверски избили Ибрагим и Лингос.
Городок был взбудоражен и возмущен: такие преступления всегда воспринимаются весьма болезненно. К Джиму относились хорошо. Он был услужлив и честен и никогда не ввязывался в драки. Безобидный работяга, он содержал больную старую мать и двух братишек.
По совету Георгиса Дондопулоса Филипп принял живейшее участие в судьбе Джима: на свои средства направил к нему врача, купил лекарства, выдал пособие матери и призвал сограждан в меру их возможностей помочь несчастной женщине. Эти его действия глубоко тронули горожан. Теперь же Филипп хлопотал о наказании виновных.
По настоянию Филиппа полиция арестовала Ибрагима. Однако у Ибрагима было алиби. Свидетели показали, что в ту ночь он лежал дома с температурой сорок и квартирная хозяйка ставила ему банки. Кроме того, Ибрагим высказал свою версию: Джима избил фигурист, когда они делили деньги. Полиция отпустила Ибрагима, Филипп заявил протест номарху, судебным властям и полицейскому управлению нома. Однако в защиту Ибрагима тайно действовал его патрон Тасис Калиманис, и таким образом эпизод, который, казалось бы, не имел никакого отношения к политике, перерос в весьма острую политическую схватку. Вокруг дела Ибрагима разыгрались страсти, вызвавшие отклики даже в афинских газетах. Неприятно для Филиппа было только то, что на стороне Джима и против молодчиков Тасиса Калиманиса выступила также и коммунистическая газета "Ризоспастис", и таким образом Филипп вроде бы оказывался союзником коммунистов.
Однажды по телефону муниципалитета из Афин Филиппу позвонил его дядя-генерал.
- Скажи, какой тебе резон вступаться за этого босяка? - начал генерал без всяких предисловий.
- Я уже объяснял тебе, дядя, что мою позицию поддерживает возмущенное общественное мнение всего города.
- Общественное мнение! - взорвался генерал. - Плевать мне на твое общественное мнение! Ты лучше вот что скажи: "Ризоспастис" тоже выражает ваше общественное мнение? Сегодня министр вместо приветствия протянул мне газету и показал, что пишет про ваши дела "Ризоспастис". Племянник, предупреждаю тебя: смотри, к у д а с т у п а е ш ь...
Теперь настала очередь Филиппа возмутиться и повысить голос.
- И ты говоришь это мне, который борется с ними здесь, на передней линии огня? Ничего, ровным счетом ничего не случилось бы, если бы не злонамеренное поведение господина номарха, погрязшего с головой в "порочном политиканстве"!
Филипп знал, какие знамена следовало развернуть сегодня. Дней десять назад по телефону дядя сам в который раз говорил ему о "порочном политиканстве" и намекал на близкие перемены. Теперь генерал воспринял слова племянника как намек на то, что его прогнозы еще не сбылись.
- Погоди, погоди, списки уже готовы. Вчера мы обедали с Теодоросом в Гекали. Нынешних номархов снимут, а на их места посадят проверенные национальные кадры... Потерпи...
- Да, но время не терпит...
- По телефону я больше ничего сказать не могу. Время т р е б у е т о т н а с о т в а г и. Сегодня я обедаю с генералом.
Кто этот генерал, Филипп не знал, генералы объявлялись теперь всюду. Друга своего Скилакиса дядя звал не "генералом", а просто "Теодоросом". И премьера, с которым часто обедал, он называл обычно "председателем". Скорее всего, этот генерал - или новый номарх, который приедет на место нынешнего, или какое-нибудь другое важное официальное лицо.