Но в последний момент - у Сабины уже был заграничный паспорт - она передумала. Пусть родители едут без нее. Сабина сняла на лето виллу (на самом деле просто небольшой домик) в Полянке, недалеко от Варшавы. Кларе все было ясно: у Сабины одна цель - отравить ей жизнь. Станция, где Сабина сняла дом, была так близко к Варшаве, что Ципкин мог ездить туда каждый вечер, а утром возвращаться в город. Поезда по этой ветке ходили часто, а летом еще пускали дополнительные. Узнав о выходке Сабины, Клара поставила все на карту. Она написала Ципкину, что после бессонной ночи твердо решила: пусть Александр выбирает, или она, или Сабина. Она, Клара, устала играть вторую роль и не желает терпеть унижения. Больше она не будет его наложницей, с нее хватит. Если Ципкин остается с женой, то для него нет места ни в доме Клары, ни в ее сердце. В этот раз она сделала такое, что было вульгарно даже на ее вкус: Клара подписала письмо кровью.
2
Клара велела посыльному не дожидаться ответа, но отдать конверт пану Ципкину лично в руки и сразу уйти. В конторе как раз оказалось много народу, и Ципкин прочитал письмо в спешке. Он побледнел, но тут же успокоился. "Вот и все, - подумал он, - но, может, оно и к лучшему. Она ведь тоже не молодеет…" Пока Ципкин разговаривал с людьми и возился с деньгами и векселями, он мысленно утешал себя, чем мог: "Вечной любви не бывает. Да и зачем мне это надо? Лучше сразу прекратить отношения, чем тянуть резину…" В тот день подводили баланс. Ципкин и младший бухгалтер Рубинштейн, молодой человек с кучерявой шевелюрой, сидели в заднем помещении. Щелкали костяшки на счетах, мужчины беспрерывно курили и отпускали шутки. Говорили не только о дебете и кредите, но и об актрисах, оперных певицах, польских гуляках и кацапских взяточниках. С важным видом вошел Здзислав. Решил поиграть в хозяина. Что ж, пускай, Ципкину не жалко, на вывеске ведь написано, что фирма принадлежит Якобу Данцигеру и сыну. На самом-то деле Здзислав большой роли не играет. Пан Данцигер не собирается оказаться в шкуре короля Лира, как он выражается. Он даже намекнул Ципкину, что в завещании большую часть имущества отпишет дочери, а значит, и ему, Александру. "Невозможно обладать всем на свете", - думал Ципкин. Клара неплоха как любовница, но жениться на такой - чистейшее безумие. Когда она сойдет со сцены, убеждал он себя, Сабина переменится. Она его любит, она мать его сына. А отношения с Кларой - мыльный пузырь, который все равно рано или поздно должен лопнуть.
Но чем ближе к вечеру, тем тоскливее становилось у него на душе. Он снова и снова перечитывал письмо, и с каждым разом кровавая подпись казалась все более мрачной и зловещей. А ведь сегодня ему как раз не надо ехать к Сабине. Часам к семи он может прийти к Кларе, они поужинают, а потом поедут на концерт в Швейцарскую долину или какой-нибудь летний театр. Сегодня они с Кларой свободны как птицы. Да, не было печали. Ципкин снова и снова перечитывал письмо, вглядываясь в неровные строчки. Каждая фраза дышала любовью и желанием. "Ты знаешь, что я думаю только о тебе". "Каждая наша встреча была для меня праздником". "Я хочу быть твоей, я предана тебе всей душою". Что он будет делать вечером? Сидеть у Семадени? Один? Ципкин вспомнил о сестре. Она снимает темную комнатушку на Дзикой. Нашла где-то уроки. Он, Александр, сунул ей в руки десять рублей. Как ни странно, прожив несколько лет в Варшаве, Ципкин остался почти один. С товарищами по университету он не встречался. Они уже получили дипломы, стали врачами. Кружки самообразования развалились. Одних знакомых арестовали, другие уехали кто куда. Несколько парней и девушек из провинции покончило с собой, никто даже точно не знал почему. Несколько уехало в Палестину, где какой-то барон основал колонию. Теперь они говорят на древнееврейском. "Израэлит" резко критикует новый еврейский национализм, но тут и там устраивают всякие собрания, куда приходят литовские раввины и реформисты. Что-то происходит в Варшаве. Даже революционеры продолжают тихо вести агитацию. А Ципкин со всеми порвал. Единственное место, где он может встретить либералов и радикалов, поспорить, сыграть в шахматы, - это дом Клары. С кем Ципкину дружить? С шурином Здзиславом и его приятелями, у которых только деньги на уме?
Закрыв контору, Ципкин пошел в ресторан. Он жевал без всякого аппетита и просматривал газету. Без Клары все казалось скучным и неважным: Петербург, Синод, баталии между Гладстоном и Солсбери, скандалы вокруг Болгарии, конкуренция между немецкими и британскими компаниями, золотая лихорадка в Трансваале. Где-то готовится выставка, где-то аннексировали какую-то территорию, королева Виктория скоро будет справлять юбилей. Здесь, в Варшаве, скачки на ипподроме и лотерея в Саксонском саду. Но какое это имеет значение, если не можешь поцеловать любимую, если лежать в постели - обязанность, а не наслаждение? Ципкин отправился домой на Новосенаторскую. "Счастливы ли они? - думал он, глядя на проходящие пары. - Или им даже лучше, что они никогда не знали настоящей любви? Вот этот старик, который еле ноги переставляет. На несчастного непохож. Чего ему хотеть, на что надеяться? Почему бородку теребит? Наверняка где-нибудь кубышка припрятана…" Ципкин взбежал по лестнице, вошел, зажег керосиновую лампу. Оттоманка, кресла, пианино - все в суконных чехлах для защиты от солнца. Пахнет нафталином и пылью. Ципкин открыл окно. В кабаре, что ли, пойти? Или в шахматный клуб? Он еще успевает на последний поезд в Полянку. Но ехать на вокзал, покупать билет, сидеть в вагоне, потом пешком, под лай собак, в темноте тащиться по немощеной дороге со станции - нет уж, увольте. Правда, там воздух, и сына хочется повидать, но Сабина сразу начнет ныть и жаловаться на здоровье. Ципкин даже подумал: а ведь если он порвет с Кларой, то отношения с Сабиной станут еще хуже. Пока ревнует, она хоть немного его ценит.
"Лучше книжку почитаю", - решил Ципкин. Но, едва он открыл застекленный книжный шкаф, желание читать испарилось. Вспомнил, что надо бы написать родителям, но посмотрел на чернильницу и решил, что напишет в другой раз. Пошарил в комоде, в ящиках письменного стола. "Разве это жизнь? Если за один день столько мучений, то вся жизнь - это настоящий ад. Была бы хоть бутылка водки или вина. Просто напился бы". Ципкин опустился в кресло. Долго сидел и разглядывал узоры на ковре. Вдруг в голову пришла мысль, от которой он даже вздрогнул: "А что, если выйти на улицу и проститутку найти?" Он зажмурил глаза. "Нет, старый я для таких приключений. Так можно и импотентом стать… Пойду-ка лучше к ней. Небось не прогонит. Хоть поговорить…"
Он стремительно поднялся с кресла. Быстрее! Надо торопиться, вдруг она куда-нибудь уйдет из дома. Ему стало нехорошо, к горлу подступила тошнота. Он помнил, что нужно бы закрыть окно, а то вдруг дождь. Сабина дрожит перед лучом солнца, перед каплей воды. Но ему некогда, надо спешить. Он погасил лампу и на ощупь стал пробираться к двери, но словно забыл, где она находится. Он заблудился в комнате, будто спросонья среди ночи. Ударился коленом о стул. Наконец-то нашел выход и сбежал вниз по лестнице. Можно взять дрожки, но до Горной недалеко, быстрее дойти пешком, чем их дождаться. Ципкин быстро прошагал Трембацкую, вышел в Краковское предместье и вскоре очутился на Горной. Вот и дом Клары. В квартире горит среднее окно. "А вдруг она там не одна? Что, если у нее мужчина?" - пронеслось в голове. Ципкин остановился, отдышался после быстрой ходьбы. Ему даже стало стыдно: он привязан к женщине, земные радости значат для него слишком много. Ну а какие еще, небесные, что ли? Вдруг Ципкин понял, что сейчас он может сотворить что-то ужасное, что полностью изменит его жизнь. Наверно, так чувствует себя тот, кто входит в казино в Монте-Карло, чтобы поставить абсолютно все, что у него есть…
3
Он подошел к двери и позвонил. Подождал, прислушиваясь. Похоже, никаких гостей нет. И вот раздались шаги, а потом - голос Клары:
- Кто там?
- Это я, - отозвался он хрипло.
Стало тихо. Она будто раздумывала, открывать или нет. Ципкин задержал дыхание. По ее сомнению он понял, что стоит на грани. Если она его не пустит, больше он ее не увидит. И наверно, Клара тоже это поняла. Она отодвинула засов, щелкнул замок, и дверь распахнулась. Клара стояла перед ним в халате и домашних туфлях. Что-то в ней изменилось: так выглядит тот, кто поставил все на карту и ожидает приговора судьбы. Прическа была другая, Клара похудела, казалась усталой, невыспавшейся, под глазами темные круги, но, несмотря на это, она будто стала красивее, утонченнее. Они приглядывались друг к другу, как близкие и в то же время чужие люди.
- Ты как будто меня не узнаешь, - сказала она по-польски.
- Узнаю.
- Ну, входи.
Он вошел в коридор, потом в гостиную. Снял соломенную шляпу, но не повесил на вешалку, а так и держал двумя пальцами. Папироса погасла, но он все сжимал ее губами. Что-то в гостиной изменилось, но он не мог понять, что именно. Новые занавески? Нет. Она убрала стул, на котором он обычно сидел. Значит, она его уже не ждала. Ципкину стало досадно. Клара искоса посмотрела на него. Ципкин побледнел, в его глазах читалось и мальчишеское упрямство, и неуверенность в себе.
- Надеюсь, ты принял окончательное решение. Если нет, лучше бы не приходил.
- Не понимаю, что на тебя нашло.
- Все ты прекрасно понимаешь. Не такой уж ты наивный. Нигде не написано, что одна женщина имеет право на мужа, положение в обществе и всяческие привилегии, а другой, которая жертвует своей жизнью, дозволено быть только бесплатным приложением. Но даже если и написано, я приложением быть не собираюсь. Так что решай, мой милый.
- Чего ты от меня хочешь?
- Я все тебе написала. Выбирай: я или она.