Каретели умильно взглянул на сейф и увидел, что на сейфе ничего не стоит. Он забыл о нас обоих и бросился подыскивать то, что смогло бы достойно увенчать его скромные сбережения.
В секретариате уже готовились к обеду. Было минут сорок до официального его начала. Томка кромсала мягкий батон, Лена аккуратно отпиливала кружочки ветчины. На столах были разложены кружевные трусики, лифчики, ажурные колготки. На монитор, как на клетку с попугаем, набросили комбидресс.
Лена имела решительный вид:
- Я, Томка, поняла - мне от него уходить надо. К Зайцеву, или к Юдашкину, или в "Red Stars" что ли! Я нижнее белье буду демонстрировать; я в нем лучше выгляжу, чем в верхнем.
- Курочку пожарю сегодня! - Томка с удовольствием прикусила бутерброд. - Мой любит курочку. Мне все Гербалайф подсовывает, а сам мясо трескает - дай Бог! Ничего, я вечером пивка прикуплю, скажу: какой же с пивом Гербалайф? Это ерш получится. Давай лучше вместе курочку навернем!
Лена двумя пальцами взяла кусочек ветчинки.
- Я вот думаю, Томка, может, в Коньково сегодня рвануть, а? А то я что ни куплю, никак себя одетой, не чувствую.
- Давай, лучше в Тушино! Там и вещевой и продуктовый рынки; я бы мясца прикупила…
Тариэл Давидович, по-партизански бесшумно распахнувший дверь, сейчас с интересом оглядывал секретариат. Лена благополучно сидела к нему спиной с расстегнутой после примерки молнией на юбке, а у Томки, как у только что растерзавшей добычу акулы, кусочек ветчины свисал из уголка рта. Проглатывать его под тариэловским взором она боялась.
Начальский взгляд дошел до занавешенного монитора. Геворкадзе от души сказал: "Тьфу!" и захлопнул дверь. Томка мгновенным движением заглотнула кусок.
- Ю-ю-юль! Помоги! Запить бы чем! - захрипела она.
…Пустынен и тих Ленинградский проспект в рассветные часы… Только так высокопарно и хочется говорить, стоя под сенью мощных бледно-желтых зданий сталинской породы. Спокойно дремлющие, не разбуженные еще ни вечной суетой пешеходов, ни слабым на заре ручейком машин, они донельзя напоминают мне замки с книжных страниц, те замки, которые никем никогда не были построены и которые создавало лишь воображение художника. Тем более, что стоят они на проспекте, названном в честь не существующего ныне города - Ленинграда.
А Барселона… что будет в этом имени? Оно своенравно: и бурлит на языке и тихо льется, оно пока что рождает загадки; и неизвестно чем станет для меня этот город - ведь новые города всегда становятся чем-то для каждого…
- Юля, садитесь!
Это - реальность, мои шефья, которые и должны были подхватить меня на Ленинградском проспекте по дороге в аэропорт. Я застаю самый разгар их дорожной беседы:
- Я серьезно говорю, Платон, надо менять секретарш. О чем они думают? О том, чтобы покушать, - Тариэл Давидович прямо-таки по-английски выплевывает "п", - покушать, погулять, поспать на рабочем месте и купить на себя какую-нибудь тряпку. Я не против! Я им достаточно плачу, чтобы они скупили хоть… хоть все Лужники; но почему не подумать о работе?! Хоть немножко!
Платон Бежанович глубокомысленно кивает. Видимо, он соглашается, хотя, по-моему, он сладко дремлет. Тем более, что в момент кивания машина притормозила на светофоре.
Тариэл Давидович замолчал, повернулся к окну, и некоторое время его взгляд оценивающе бежал по проспекту.
- Хорошо построили Москву, Платон! - проговорил он с одобрением. - Есть, где развернуться.
Платон Бежанович снова кивнул.
- В Барселоне нам предстоит огромная работа. Юля, - заранее усталым тоном предупредил меня Тариэл Давидович, - от ее результатов будет зависеть весь остальной год.
В очереди к шереметьевскому таможеннику Геворкадзе уныло смотрел в свою декларацию. Затем он с надеждой заглянул в декларацию Каретели. Уныние его усугубилось.
- Вах, Платон, мы с тобой бедные люди! Что мы везем? Э, ерунда, ерунда, Платон, посмотри! Вот - человек! Вот он что-то везет.
Указанный человек раскрывал перед таможенником спортивную сумку. Геворкадзе потянул шею вперед.
- Посмотри, Платон, совсем еще не старый человек, а уже что-то имеет в жизни. Люди делают дела, Платон, им есть что возить через границу.
Каретели успокоительно зевнул:
- Э, зачем говоришь?! Ты везешь через границу свою голову, Тариэл; она дороже брильянтов, которые хочет увезти этот джигит.
Из сумки "джигита" таможенник извлек свернутые в рулон картины. Наметанным взглядом искусствоведа он начал определять их художественную ценность. Через пару минут посредственной арбатской мазне был дан зеленый свет.
Геворкадзе увидел, вздохнул, отвернул голову. Ошибся в человеке.
В самолете Тариэл Давидович и Платон Бежанович заняли бизнес-класс, и мы разлучились на четыре часа. Мне было отведено место в экономическом.
Боже мой! Эти каждый раз чарующие облачные горы, долины, расселины, легкая перистая конница, летящая поверх них… Небо над небом. Уже второе. Может быть, и седьмое нам суждено увидеть? Хотя Тариэл Давидович и Платон Бежанович там, скорее всего, уже побывали. Если же спросить их об этом, на обоих лицах наверняка будет пренебрежение: "Ничего особенного. Юля, но съездите ради интереса".
За час с лишним до конца полета показался юг Европы. Умиляла и трогала ее скученность: занят каждый клочок земли, заняты предгорья и холмы, реки едва находят себе дорогу в этой тесноте и плутают бесконечным количеством извивов… Тариэл Давидович взметывает руки и восклицает: "Вах, Платон, как здесь делать дела? Здесь нет размаха!"
Впрочем, я этого не видела. Меня мучает телепатия.
Словно подводные камни, из облаков поднялись сияющие вершины Пиренеев. Мы пересекали границу Франции с Испанией. Слышались звуки хоты и стук каблучков Кармен.
- Где наш испанец. Юля? Почему он не встречает нас? Вы правильно сказали ему номер рейса?
- Правильно.
- А время вылета?
- Правильно.
- А название аэропорта, куда мы прилетаем?
- В Барселоне один аэропорт.
По лицу Геворкадзе пробежало желание сплюнуть. "Э, что за город, как вести дела?"
- (С тоской) Ты ищешь его, Платон?
- Ищу, зачем мешаешь, да?!
Платон Бежанович бегал глазами по толпе встречающих.
- Куда пропал, Карлос? Платон приехал выпить с тобой вина! Платон приехал обнять своего друга! Куда пропал, Карлос?
- Карлос, - проговорила я вслух, приноравливаясь к этому имени. До сих пор я знала его как сеньора Вальенте-и-Флорес.
- Вы меня звали, сеньорита?
Я улыбнулась, заигрывают.
- Я сказала "Карлос", а вам послышалось "Ганс".
Заигрывал немец с хорошим испанским произношением. Голубоглазый, блондин, волосы вьются. Немного низковат для истинного арийца…
- Карлос, брат, где был, куда пропал?! - Платон Бежанович отчаянно рвался к нему через толпу, раскидывая руки для объятий.
- Мы сейчас не совсем в Испании, мы в Каталонии, а каталанцы - это немножко другой народ; у нас другой язык, и внешне мы, как видите, бываем похожи на северян. И мы давно хотим стать независимой страной. Когда ваша Литва отделилась от Союза, у нас были большие волнения и предлагалось "литуанизировать" проблему Каталонии.
И, между прочим, всю дорогу из аэропорта обрамляли настенные надписи: "А Catalunya en Catala!"
Комментарий Геворкадзе с заднего сидения: "Куда им еще отделяться, мелким!"
- До начала этого столетия Барселона была небольшим городом - несколько старых готических кварталов, примыкающих к порту. Но в самом конце прошлого века был разработан план расширения города - "Ensanche". Барселона стала подниматься от моря к горам, а новые дома строились в форме квадратов с маленьким патио внутри. Ни один такой дом-квадрат не повторяется, и большинство из них построены в стиле "модерн". Я не хочу хвастаться, но вы сами увидите, что это очень красивый район. Там, кстати, находится наш офис.
Вступает Платон Бежанович:
- Переведите ему, Юля, что наш офис в Москве тоже находится в одном из самых респектабельных и дорогих районов.
- В "Ensanche" находится и гостиница, где я забронировал для вас места.
Геворкадзе, скучающим тоном:
- "Риц"? "Хилтон"?
"Majestic". И самая неземная роскошь в ней - это душ. Похоже, в летней Испании не имеет смысла жить с одиннадцати часов утра до пяти вечера: можешь трепыхаться, но все равно будешь раздавлен тяжелой жарой. Однако уже шесть, а приветственный ужин - в девять. Пока время терпит, переводчик рысью бросается обходить свои угодья.
Здесь все оказывается моим. Я уже давным-давно привыкла бродить между этих изящных домов, обтрепанных пальм под беспощадно распахнутым небом, и жалко теряющих кору платанов. С того момента, когда во мне забряцали доспехами гумилевские "конквистадоры" и взошла умирающая Луна Лорки, я поселилась в этой стране, и сейчас я впервые разговариваю с ней лицом к лицу.
Немного влево - и на белом здании взметываются истонченно-узловатые колонны - точь в точь паучьи ноги слонов в фантазиях Дали. Еще левее шебуршится рынок, где устрицы, лежащие на льду, в изобилии, как семечки на наших базарах. И тут, забывая ориентироваться, бросаешься влево и вверх… Фантастическая "La Sagrada Familia" возносит к небу тонкие башни, вопиющие черными провалами окон.