* * *
Откуда-то из-за леса наплывал звук мотора. Они замолчали, прислушиваясь.
- Техника?
Вскоре стало ясно, что это самолет. Небольшой самолет летел довольно низко над лесистыми холмами напротив леса, где они сидели на опушке в серебристых травах с метелками.
- Пожарники? Или ваш КБ собственной персоной?
Они провожали самолет взглядами.
- А помните "Последний дюйм"? - вдруг спросил Влад.
Все посмотрели на него, на растрескавшуюся кожанку, отец Влада, Андрей Никитаев, был летчиком гражданской авиации; Влад в военкомате просился в Воздушные Силы, но его заперли на море, в Северодвинск. Но и до и после службы Влад больше любил землю - колесить по дорогам на "Яве", потом на "Чезете" в летном кожаном шлеме отца и в его прочной куртке, мечтая о настоящем "Харлей Девидсоне" с рабочим объемом цилиндров 1300 кубов и пятиступенчатой коробкой передач.
- Еще бы, - сказал М. Глинников и тихо напел. - "Какое мне дело до вас до всех, а вам - до меня!" Апофеоз индивидуализма в стране лучезарного коллективизма. Такое не забывается.
- Крутой был мужик, барракуда.
- Этот фильм был путеводной звездой, - сказал Влад. - Я его вспоминал над Атлантикой, сидя с банкой "Будвайзера", купленного в Хитроу на пересадке, в лайнере по дороге в Новый, черт, свет!
- А "Генералы песчаных карьеров"? - спросил М. Глинников. - "Старик и море", "Праздник, который всегда с тобой"?
- Что-то я таких фильмов не бачил, - заметил Пашка.
- И "ABBA", - добавил Влад. - Кстати, впервые я его увидел в глуби Скобаристана. Гнал после дембеля на запад, думал схватить сразу за хвост свободу и уже не упускать. Проезжал мимо кинотеатрика-сарая в заштатном городишке, глядь - чуть не обомлел: "ABBA". "Яву" поставил в соседнем дворе, зашел в подъезд, типа, живу здесь, ну или к кому-то в гости, чтоб не угнали, а сам через пять минут вышел и в кинотеатр. Так не только посмотрел фильм, но и познакомился с юной скобарейкой в тугой юбчонке, пил кубинский ром.
- Ах! - воскликнул Пашка, ломая загорелые руки с толстыми запястьями. - Все это так охренительно!.. Особенно про ром.
- Вшивый все про баню, - мрачно реагировал Влад, приваливаясь спиной к березе, скрещивая руки на груди и закрывая глаза.
- Если бы я знал, что будут такие догонялки, взял бы транзистор.
- Ну и взял бы.
- Так я думал, сразу на озера, а там не поскучаешь.
- Ты любишь детективы, Паш? - спросил М. Глинников.
- Кто их не любит. Засасывает, зараза.
- По-твоему, как ведутся расследования? Это только в кино все мечутся как ошпаренные.
- Да какое это расследование. - Пашка махнул рукой. - Давай расскажи про скобарейку, Влад.
- Что я тебе, Шехерезада, - отозвался Влад, зевая.
М. Глинников лежал на боку, подперев голову рукой и грызя травинку. Пашка сидел на сухом бугре и озирался по сторонам, высматривая толмача, как они называли между собой того, кто должен был здесь появиться и разрешить все их сомнения. Хотя, какие тут могут быть еще сомнения? Они молчали, слушая лесные шорохи и неясные писки, чьи-то вскрики. Комары донимали их, и Влад попросил Пашку развести дымокурчик. "Да уже тут осталось всего-ничего", - проговорил Пашка, но нарвал бересты, наломал веток, зажег костер. Запахло берестяным дымом…
* * *
- Тю-ю-фффя-а-гин! - вдруг прокричал Пашка, сложив ладони рупором, так, что все вздрогнули, Влад открыл глаза, М. Глинников выплюнул травину. Эхо вернулось от зеленых склонов.
- Паранойя продолжается? - с неудовольствием спросил Влад.
Пашка торжествующе указал на часы.
- Корабельный колокол пробил час, барракуда! Я хотел попрощаться с техническим директором. Пора отвечать за свои слова, капитан "Алого".
- Лучше назови его "Алое", звучит как-то лучше, - посоветовал М. Глинников.
- Это же лекарство?
- Ну, а в трюме не лекарство против бодуна?
Пашка засмеялся, сглатывая обильную слюну.
- Если только его по-тихому не угнали какие-нибудь активисты, забулдыги времен перестройки, отряд имени Пуго. Или любители тихой охоты - грибники.
- Наркоманы, что ли?
- Влад, звони в ставку, докладывай обстановку.
Влад потянулся, надавил кулаками на скулы, лоб, подбородок, разминая лицо.
- Я, честно говоря, прикорнул бы здесь хорошенько… - Он посмотрел на сатанеющее круглое лицо Пашки и ухмыльнулся. - Нет, все так все. Сворачиваемся. Как уговорились. Отосплюсь в Скобаристане после ухи. Уха-то будет, старик-и-море?
Пашка патетически потряс руками.
- Только выпустите меня отсюда!
Влад медленно встал, отряхнул видавшую виды куртку, оглянулся на деревню… то, что осталось от деревни Новая Лимна, сунул руку в карман и достал мобильник, начал набирать номер.
Глава шестая
Вечером Алекс выехал на аллею, оставив позади черные кривые дороги Вороньего леса, уже сумеречного. А сосновые маковки Пирамиды еще купались в солнце. Аллея пестрела тенями и солнечными зелеными полосками, похожими на перья какой-то гигантской птицы. Приближение к горе всегда вызывало особенное чувство. Как его назвать? объяснить? Вопрошал Алекс речь. Или, наоборот, она его вопрошала. Это было чувство осмысленности пространства, его завершенности. И весь путь от города к горе представлялся каким-то незыблемым извечным маршрутом. Это был маршрут мифологической мысли. Весь мир ими расчерчен, говорил еще Егор. И радовался, что им повезло нащупать его, стать не просто досужими туристами, а странниками, егерями Зеленого Грабора. Ну да, он следовал мысли римлян о гениях мест. Позже Алекс нашел у Павла Флоренского почти ту же мысль, но выраженную несколько иначе; он говорил о местах наименьшей и наибольшей благоуханности. Этот Край был благоуханен посреди равнин; а гора за лесом - эпицентр благоухания. И в нем восходил гений Местности - Зеленый Грабор.
Это была эмблема их карты. Но эта эмблема, простое сочетание слов, со временем становилась чем-то большим. Зеленый Грабор уже был символом, и в нем текли живые соки памяти - не только дальней, но и ближней. Он был нежен и прозрачен, как дымка апрельских лесов. Призрачен, порой едва уловим, и все-таки несомненен. По крайней мере, для Алекса. (Или он заблуждался?) (А кто это говорит?).
Это чувство - можно назвать его паломническим - зарождалось, дрожало где-то в солнечном сплетении ранним утром под Карлик-Дубом. Установлено опытным путем. Поэтому сворачивать на Волчий Остров было необходимо. Ночевать, чтобы рано проснуться от звука птичьих крыльев - фрр! - с которыми они садятся на растяжки. Там тоже было место сквозняка. Сквозняк этот был особого характера: предутренний. В ранние минуты Алексу всегда представлялось, что палатка под лапой орешника находится где-то на склоне. Это был склон начинающегося дня. Из-за леса взлетал солнечный маятник. Время было огромно, как Арарат. Времени было - непочатый край. По коре полз муравей, шевеля чуткими антеннами, настраивая их на солнце. А затем медленно восходить - хотя это впечатление было абсолютно субъективно - к Вороньему лесу, засыпанному сучьями и прошлогодней листвой, с брусничными мхами, малинниками, плодоносящими грибницами лисичек, - и дальше, на Аллею, а потом еще выше, - чтобы соскользнуть взглядом с железного четырехножника.
…Алекс опасался увидеть на горе, например, рабочих, или даже экскаватор.
Что будет дальше, он не знал. Но уже ясно было, что в понедельник не выйдет на работу. И это будет, скорее всего, крахом его карьеры на ДОЗе. С прогульщиками там поступают сурово. Вряд ли поможет заступничество тещиного знакомого. Впрочем, впереди еще целая ночь.
(Не знал он и того, что кто-то вместо него уже начал: бульдозеры глазели на мир разорванными окнами и внутри, на сиденьях серели зрачки увесистых булыжников в белом хрустком крошеве.)
Алекс сразу понял, что на горе кто-то был, еще на полпути к вышке. Сюда уже сто лет никто не поднимался, кроме него. А сейчас была пробита целая тропа в иван-чае. В траве он заметил окурки, конфетную обертку. Возле самой вышки, ржавой и отмеченной птицами, любившими подставлять перья ветру, теплело серое кострище. Алекс прислонил велосипед к сосне, перевел дух, огляделся. В кустах он обнаружил груду жердей. Продолжил обход горы и наткнулся на свежий шурф. Значит, все так и есть, тот мужик говорил правду. Алекс разглядывал шурф. А у него была надежда, что здесь ничего не найдут, кроме глины. Или даже, что в горе сокрыта скала. Нет! Песок и гравий. Будущие плиты очередной панельной девятиэтажки, убогих гнездилищ для задроченных индустриальной эрой рабов, куда они без всяких возражений впустят голубоглазых троянских коней TV и будут вкушать свои дешевые наслаждения, думая, что это и есть свобода и счастье, что ничего другого, кроме футбола и фальшивых улыбок президентов и разнообразных проституток, они не достойны. Хотя здесь, на горе ясно, что для них закрыт весь мир. И со стороны Иерихонской Горгоны, этой Горожанки со змеиной короной, весьма предусмотрительно отдать приказ о ломке гор. Вот этой конкретной горы. Ведь сражение между мирами не кончается, город и деревня навечно враги, Вороний лес - против ваших убогих парков с каруселями, Карлик-Дуб - против ваших памятников палачам и архитекторам иерархии, сиречь вертикали власти, Луга Мануила - против залитых асфальтом площадей, Белый лес - против резиденций с колоннами, флагами и ментами; и когда-нибудь Ворон выклюет ваш державный глаз, - там, где будет поле последней брани. Пусть в это и трудно поверить.