Я опустила голову, моргнула и почувствовала, что к глазам подступают слезы.
- Дело не только в этом, есть и другие вещи, поважнее, - начала я.
Тут я рассказала ей про телефонный звонок. Мама позвонила мне на прошлой неделе. Это был наш первый разговор после того неудавшегося визита. Когда родилась Эмили, я отправила маме фотографии, а она ответила вежливой официальной запиской, в которой говорилось, что Эмили, конечно, прелестная девочка и она желает, чтобы дочь принесла мне много радости и счастья. Вот так. Я накатала длинное письмо (мама упорно отказывалась вести по электронной почте личную переписку, хотя и вынуждена была ею пользоваться на работе). В нем я писала, что жизнь коротка и что, если она хочет навестить нас в Кембридже, я всегда буду рада ее видеть. Прошло две недели, я уже собиралась позвонить маме, когда от нее пришла открытка:
Джейн!
Честно говоря, я думаю, что сейчас не самое подходящее время для визита. Возможно, в будущем я изменю свое мнение.
Если это случится, я сама с тобой свяжусь.
Всего наилучшего,
мама.
P. S. Пожалуйста, не пиши и не звони, я не передумаю. Я знаю, что мне по силам выдержать, а что нет.
Я не стала перечить и навязываться с приглашениями, но каждые полгода исправно посылала ей фотографии Эмили, вкладывая в конверт короткую нейтральную записку, что-то вроде: "Подумала, может, тебе интересно будет посмотреть, как быстро подрастает твоя внучка". Мама неукоснительно отвечала вежливой открыткой, отмечая умный взгляд, красоту Эмили и т. п. Однако со мной она явно по-прежнему не желала иметь ничего общего… до той недели перед приездом Кристи, когда вдруг, совершенно неожиданно, раздался ее звонок.
- Буду краткой, - заговорила она подчеркнуто деловым тоном. - У меня обнаружили странную опухоль, доктор настаивает на том, чтобы я легла в больницу в Стэмфорде на обследование. Я сочла, что нужно поставить тебя в известность.
- Что говорит врач, насколько это серьезно? - просила я.
- Не надо делать вид, что ты очень встревожена, Джейн…
- Ты несправедлива, и сама это знаешь. Я всегда тревожусь о тебе. Если уж кто и возводил между нами стену, это была не я.
- С какой стороны посмотреть.
- Ладно, не будем об этом. Можно мне приехать, навестить тебя, пока идет обследование?
- Не вижу в этом никакой необходимости.
- Если ты не видишь необходимости, зачем же позвонила?
- Потому что может оказаться, что я умираю, и моей дочери следует об этом знать.
Мама положила трубку. Через час я ей перезвонила - сердце у меня разрывалось попеременно от гнева и чувства вины. Она не ответила на звонок, и я оставила сообщение на автоответчике. Прошли сутки. От мамы все еще не было ни слова. Я снова набрала ее домашний номер, потом позвонила в библиотеку и поговорила с одной из маминых коллег. Оказалось, что мама легла в Стэмфордский медицинский центр, и коллега дала понять, что дела у нее плохи.
- Как получилось, что мы столько времени вас здесь не видели? - поинтересовалась она.
- Долго рассказывать, - ушла я от ответа.
Я немедленно перезвонила в медицинский центр и узнала, как позвонить в палату. Мама ответила после второго гудка.
- Я ждала, что ты позвонишь, после всех этих сообщений, что ты оставила. Мучает совесть, что бросила меня столько лет назад?
- Как твои дела? - спросила я наконец.
- Мой онколог, доктор Янгер, все возится со мной, проводит исследования, анализы делает. А результат будет один: куда ни посмотришь, везде этот чертов рак.
- Я завтра приеду.
- Что это ты надумала?
- Ты моя мама…
- Приятно, что спустя столько лет ты наконец об этом вспомнила.
- Это несправедливо, и ты это знаешь.
- Я знаю одно: в настоящий момент я не нуждаюсь в твоем обществе, Джейн.
Я хотела бросить все и отправиться к матери немедленно, но не смогла из-за учебного расписания и трудностей с поисками ночной няни. В то утро, когда приехала Кристи, мне в офис позвонил доктор Сэнди Янгер.
- Ваша мать дала мне этот номер, - сказал он, - некоторое время назад, когда мы начали сеансы химиотерапии. Она велела позвонить только в том случае, если дело явно "пойдет к финалу".
Его слова застали меня врасплох. Хотя я и знала - догадывалась на основании скудной информации, полученной от мамы, - что ее болезнь смертельна, но, услышав об этом прямо от врача, почувствовала, как костлявая ледяная рука сжала мне горло.
- Сколько ей осталось? - сдавленным голосом спросила я.
- Может, месяц, не больше. Я бы на вашем месте постарался появиться здесь как можно скорее. На этой стадии заболевания ситуация может ухудшиться стремительно. Простите, что лезу, может быть, не в свое дело, но мне показалось, что вы с матерью в разладе…
- Она так решила, не я, - услышала я собственный голос.
- У каждой такой истории есть две стороны. Но хочу дать совет: примиритесь с ней сейчас. Вам потом будет куда легче перенести все, если сумеете закрыть это дело…
Он так и сказал: "закрыть это дело". Выражение, которое приводит меня в бешенство, поскольку допускает мысль о том, что можно на самом деле перешагнуть через какие-то вещи, что ощущение непоправимой потери и боли можно вот так просто уложить на полку, сдать в архив в папочке с надписью "Пройденный этап". Закрыть можно шкаф, но с людьми такое не проходит.
- …закрыть это дело до ее кончины.
- Хорошо, я буду завтра, - пообещала я.
Когда я пересказала все это Кристи, она без раздумий сказала:
- Не беспокойся насчет ночей. Езжай спокойно, я побуду с Эмили, пока ты не вернешься.
- Я тут думала, может, мама захочет наконец познакомиться с внучкой.
- Когда у меня умирал от рака отец, в последние дни он и меня-то с трудом узнавал. И вообще, если до сих пор твоя мама не проявляла никакого желания взглянуть на Эмили, зачем тащить туда маленькую девочку, да еще и пугать зрелищем умирающего человека? Пожалей ее, избавь от таких впечатлений в раннем детстве.
Я согласилась с этими доводами и на другой день поехала в Стэмфорд одна. На всем протяжении этой трехчасовой поездки на юг я не чувствовала ничего, кроме ужаса, и не только потому, что представляла маму на последней стадии рака, но и от мысли, как легкомысленны мы были и сколько времени потратили впустую, живя с ней на одной земле. Мы не научились приносить друг другу радость, не сумели сделать решающий шаг от неприязни к любви. Между нами всегда стояла обида. Мы обе знали это - всегда знали, - но так и не смогли найти способа это исправить.
И вот теперь…
Мама лежала в трехместной палате онкологического отделения. Низко наклонив голову, я прошла мимо двух других больных, которых почти не было видно за проводами и трубками, кабелями, электронными мониторами и прочими приспособлениями для поддержания жизни. Мама, напротив, была почти свободна от подобных атрибутов высоких технологий - только два проводка, отходящих от обеих ее рук, да монитор, тоненько выводящий "бип-бип-бип" в ритме ее пока еще бьющегося сердца.
Ее внешний вид меня поразил. Как я ни готовилась увидеть ее на пороге смерти, все равно это было полной неожиданностью - так сильно она изменилась. Она не только полностью лишилась волос, но вся стала меньше, будто съежилась, пепельно-серая кожа туго обтягивала усохший череп. Когда мама открыла рот, я увидела, что у нее осталось всего несколько зубов. Болезнь одержала победу, отняв у нее все. Но как только я присела рядом с кроватью и взяла иссохшую, но все еще теплую мамину руку в свою, мне немедленно стало ясно, что чувства ее ко мне нисколько не ослабли.
- А… ты явилась посмотреть финал, - прошелестела она.
- Я приехала повидать тебя, мама.
- И не привезла свою дочь с собой. Это был единственный мой шанс ее увидеть, но ты меня его лишила…
Не заводиться, не заводиться…
- Никто не лишал тебя возможности увидеть ее, - тихо сказала я, - ты сама от этого отказывалась.
Мама высвободила свою руку из моей.
- Это с какой стороны посмотреть, - шепнула она.
- Мне просто показалось, что сейчас не самый подходящий момент везти Эмили…
- На днях звонил твой отец, - перебила она.
- Что?
- Что слышала. Мне звонил твой отец. Сказал, что уход от меня был ошибкой, самым ужасным решением в его жизни, и что он возвращается в Стэмфорд, чтобы снова на мне жениться… прямо здесь, в больнице…
- Понятно… - Я постаралась говорить спокойно. - А откуда папа тебе звонил?
- Из Манхэттена. Представь, он теперь управляющий в очень крупной компании. Все гадости, которые про него рассказывали… в общем, все это оказалось ложью. Я с самого начала это знала. Не просто ложью, Джейн, - клеветой. Но правда всегда выйдет наружу, и сейчас твой отец снова на коне. Он прибудет завтра, чтобы повторно заключить со мной союз.
- Это прекрасно, - сказала я.
- Да, в самом деле. Церемония назначена на полдень.
- И он готов поклясться тебе в любви до гробовой доски?
- Да, до гроба… ведь теперь он понимает, что сделал ужасную ошибку, когда оставил меня. Он, чуть не плача, признался мне, что проклинает себя за то, что тогда послушался тебя и…