Александр Николаевич исподлобья посмотрел на дочь. С детства набалованная! Но ведь детство, когда–то заканчивается! Мертвого не воскресишь. Надо думать о живых. "Свинство! Свинство! А ведь это сын моего друга!" У Каретникова засвербело в горле и носу, и он прикурил от окурка новую сигарету.
Главное, конечно, было не в хлопотных пустяках, а в том, что дочь беременна, и откладывать свадьбу больше нельзя. Ныне, конечно, мать одиночка не диво, но к чему мудрить при живом отце?
Дочь что–то говорила. Каретников прислушался.
- Пап, ты не все знаешь. Я не все рассказала. Свадьба невозможна…
Ксения покраснела и закрыла глаза.
- Ну, что там еще за тайны мадридского двора? - проворчал отец и внутренне напрягся от нехорошего предчувствия.
- Не могу, - прошептала дочь. - Думала: так проживу, а не могу даже сказать…
Неслышно вошел Борис уже в галстуке и в белой рубашке. Бледный после сна. Ксения глубоко вздохнула, торопливым движением отерла мокрые глаза и щеки, и виновато улыбнулась отцу и жениху.
- Ничего. Это так. Слабость, - пробормотала она.
- Доброе утро! - Борис приветливо улыбнулся, и пробежал быстрым взглядом по лицам. У "невесты" заплаканная и чопорная мина. Тесть нахохлился. Значит, говорили о свадьбе и убиенном "офицерике", так Хмельницкий про себя называл бывшего ухажера Ксении. "Ну, сейчас мало не покажется! - мысленно съязвил он. - Бабла бы хватило на ахи!"
Хмельницкий поднял крышку чайника - вода давно кипела, - обжегся паром, грохнул крышкой и схватился за мочку. По–свойски достал из буфета чашки, заварку и сахарный песок.
- Лимон есть? - полез он в холодильник. - Лимона нет! - и загнусил: - Пуру - пуру…
- Боря! - сказала Ксения. - Давай… перенесем свадьбу! - она не решилась "отменить".
Хмельницкий сполоснул заварной чайник и вытер тряпкой руки.
- Я это уже слышал. Как ты это представляешь?
Ксения глазами Бори охватила возможные осложнения, столпившиеся за его вопросом, согласилась: все не просто. Но теперь ей во что бы то ни стало, нужно было отсрочить, если не саморазоблачение, то хотя бы "торжества".
- Это - раз. - Продолжил Борис. - И два: а зачем переносить?
Каретников почувствовал поддержку и поерзал на табурете. Ксения, привыкшая покрикивать на родителей, и - к покладистости Бориса, в другое время закапризничала бы. Но сейчас она потупилась.
- Сережка был нам не чужой, - проговорила она.
- Да, да, не чужой, - согласился Борис. "Еще подумает, что свожу с ним счеты!" - Но для других он сосед. Никто! Как я объясню своим, и на работе. И что объясню?
- Ну, как–нибудь. Ты его тоже хорошо знал!
- Да. Знал… - Борис помялся.
Он отвоевал невесту у "офицерика", но вместо того, чтобы наслаждаться трофеем, попал в плен: полюбил, как любят впервые! Ксения подавляла его волю, и Хмельницкий не умел ей возражать. "Чхать мне на твоего Сергея, и на ваши делишки до меня!" - едва не ляпнул Борис, отвернулся, и выражение у его затылка было презлое.
- Это не день рождения. Не юбилей, - настаивал он. - И…
Ксения вспыхнула.
- Ну! Договаривай про мою беременность!
- Подожди, дочь! - пробасил Каретников. Молодежь! Наговорят лишнего! - Думаю, тебе все же стоит переехать к Наталье Леонидовне. А мы тут уладим…
- Нет! - буркнула Ксения. - Папа, я не могу тебе всего сказать. Но, если ты, Боря, меня любишь, лучше перенесем свадьбу. - Голос ее не предвещал ничего хорошего. Мужчины переглянулись. В тот же миг девушка испугалась своей смелости и сникла.
Допили чай и разошлись. Борис уехал по делам. ("Подвезти до метро?" "Утром пробки. Я на электричке".) Отец и Ксения на работу. Мать хлопотала у соседей.
Холодный ветер растолкал облака. На улицах подсохло. В мокрых лунках на асфальте далеко внизу виднелось хмурое небо.
Безлюдными дворами Ксения вышла к своей бывшей школе. Она не была здесь с тех пор, как поступила на "иняз" университета.
У школы играли дети. Длинно прозвенел звонок. У пружинной двери затолкались и загалдели рюкзаки, банты, гольфы. Двор опустел. Трое старшеклассников, сутулые, с книгами под руками в карманах вразвалочку пошли к домам. Они через слово "блякали" петушиными голосами и сплевывали на асфальт. Ксения опустилась на лавку с выломанной доской и ножевым признанием какого–то Васи, какой–то Люсе. Отбитая штукатурка старых стен, мусор под решетками подвального этажа, асфальт, разлинованный под забеги по физкультуре, плешивые газоны и общипанные до прутьев верхушки кустов. Ничего не изменилось. Ксения запахнула плащ. Ветер пытался отодрать от черного асфальта мокрый лист. Уголок листа телепался и не сдавался.
Что–то унылое и безотрадное нависло над этими местами.
Ксения постаралась вспомнить что–нибудь из школьной жизни. В памяти ничего не всплывало, кроме шпаргалок, зубрежки, прозвищ учителей…
…Здесь под аркой вечером она увидела, как Красновский целуется с рыжей дурой из своего класса. Перед "рыжей" стелились все мальчишки школы. А та смеялась над ними, сама выбирала, с кем целоваться. В спортивном городке школы обычно собиралась их с Сережкой компания. Бренчали на гитаре, сосали по кругу пиво из двухлитровых бутылок. В тот день ветрило. Никто не пришел. Только Ксения и эти двое: она боялась шелохнуться на скамеечке за морщавым тополем.
Тогда она и бросила Сергею в почтовый ящик в запечатанном конверте Ахматовское стихотворение "…Будь же проклят! Ни стоном, ни взглядом Окаянной души не коснусь, Но клянусь тебе ангельским садом, Чудотворной иконой клянусь. И ночей наших пламенных чадом, - Я к тебе никогда не вернусь".
Ночей никаких не было. Сергей никогда даже не целовал Ксению, как рыжую.
Он постучал в двери той же ночью. Старался шутить, и его глаза были похожи на глаза осторожного кота:
- Ксюха, ты ревнуешь? Влюбилась, что ли?
- А мне можно только диктанты диктовать! - Ее зрачки блестели вызовом в полумраке прихожей, - дальше она его не впустила! - и обидой дрожал голос.
- Целуют, еще не значит, любят. Иногда не целуют, потому что любят, - сказал он и ушел.
- Ксюха, - раздался от туалета виноватый полушепот отца, - его там застал разговор, и он трусил выйти, - заканчивайте вашу ромашку. Час ночи!
- Подслушивать - гадко! - Она кинулась в комнату и там разрыдалась от души.
С Борей было иначе.
Они встретились второй раз на какой–то скучной вечеринке у общей знакомой. Ксения едва вошла, а Борис уже кланялся ей с улыбкой привета из–за спин гостей: "Здравствуйте, соседка!" Хозяйка квартиры, девушка с усталыми глазами и машинальной улыбкой, как и Ксения, заканчивала иняз. Боря бывший одноклассник ее старшей сестры Лены: они, кажется, пришли вместе. Пьяный гость сунул в руки Ксении тарелку и раздавил в ней сигаретный окурок в губной помаде. Девушка отдала "угощение" парню, мастачившему из бумажных салфеток лошадок.
На Хмельницком была белая рубашка и галстук. Он, сидя на подлокотнике кресла у кого–то над головой, потягивал коктейль через трубочку.
- Все русские специалисты по английскому языку, кого я встречал, - вальяжно вел он с хозяйкой заскорузлый спор (ее участие в "споре" ограничивалось вежливым молчанием), - поразительно глухи к родному языку. Глухи до тупости! Возможно, мне не везло на этих специалистов. У них отсутствовало "воображение слова", а было лишь машинальное воспроизведение идиом. Как заготовки на карточках: вынимаешь нужную фонему в нужное время. И уже изучаешь не сам язык, а методы обучения способам обучения разным методам запоминания устойчивых выражений. - Он засмеялся над собственным, как ему показалось, удачным каламбуром. - Как–то на курсах английского языка для домашнего задания я диктовал сочинение на русском, а знакомая с лету переводила на английский. Погоди, говорит. И бац! - готовый блок. Бац! - другой. Удивительно, но в группе даже преподаватели аплодировали этой стряпне, как литературному перлу…
- А вы литератор и, наверное, гений? - из корпоративной солидарности съязвила Ксения.
- Боже упаси! Гений - это несхожесть. А я - увы! - он пожал плечами и по–пингвиньи хлопнул себя по бедру и развел свободную прямую руку. - К тому же в мире много более полезных вещей…
- Чем что?
- Вы одеты не в стихи Некрасова. И, надеюсь, питаетесь не сочинениями Дюма.
- Да, но ведь литература, искусство и все виды творчества отличают нас от животных.
- Изобретение телевизора, самолета, холодильника тоже творчество. Но люди не помнят имен тех, кто облегчил их жизнь. Зато помнят "Кому на Руси жить хорошо!"
- Судя по вашему сытому разговору, вам жить хорошо!
- А сытость у вас не в почете? - Хмельницкий улыбнулся.
Ксения пожала плечами. Собеседник был явно не их нищего "филологического" круга и вел себя немного свысока. Вальяжные манеры "заочного соседа" раздражили девушку: прежде она слыхивала от Хмельницкого старшего подробности о скудной жизни его бывшей семьи и терпеть не могла "из грязи в князи"…
- Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность развивают в русском человеке самомнение, самое наглое, писал классик. Он, увы, не изобретал холодильники, поэтому вы можете пренебречь его мнением.
- Перемена к лучшему та же удача. А удача приходит к тому, кто ей не мешает. А вы колючка! - сказал Борис. - Понимаю, мой отец был словоохотлив.
Девушка покраснела и насторожилась: собеседник был проницателен.
Потом они танцевали. Ксении мерещилось, что одеколон и пот от сорочки Бориса боролись за преобладание. (Ей всегда казалось, что мужчины в галстуках мучаются от духоты и потеют.) Одеколон побеждал и медленно вытеснял антипатию к парню.
- Вы хорошо танцуете, - проговорил он. - А еще у вас красивые руки.