* * *
Корэл положила на землю лепешки и кусок цыпленка и отперла дверь. Бутылку "Сервесы Монтесумы" она держала под мышкой. В темноте снова послышалась испуганная возня.
- Это я, - сказала она, чтобы успокоить его, но фонарик не включила. - Вот пиво и немного еды.
- Спасибо, спасибо.
- Полиция ушла из деревни на юг. Вам лучше пойти на север.
Он ничего не ответил.
- Что они с вами сделают, если найдут? - спросила она с жестоким любопытством ребенка.
- Расстреляют.
- Вам, наверное, очень страшно? - поинтересовалась она.
Он ощупью направился к двери, ближе к слабому свету звезд.
- Страшно, - сказал он, споткнувшись о связку бананов.
- А вы не можете бежать отсюда?
- Я пытался месяц назад. Пароход отходил, но тут меня позвали.
- Вы были кому-то нужны?
- Я оказался ей не нужен, - сказал он с горечью.
Теперь Корэл могла видеть его лицо на фоне звезд. О таком лице ее отец сказал бы, что оно не внушает доверия.
- Теперь видишь, - сказал он, - насколько я недостоин, раз так говорю.
- Недостоин чего?
Он прижал к себе свой чемоданчик и спросил:
- Какой сейчас месяц? Еще февраль?
- Нет, сегодня седьмое марта.
- Я редко встречал людей, которые знают числа. Через месяц или недель через шесть начнутся дожди. Когда начнутся дожди, - пояснил он, - я буду почти в безопасности. Понимаешь, полиция тогда не сможет передвигаться.
- Дожди для вас лучше? - спросила она: любознательность была у нее в характере. Билль о реформе, битва при Гастингсе и кое-что из французского языка уложились в ее голове, как в копилке. Она хотела иметь точные ответы на все вопросы и жадно их поглощала.
- Ах нет, нет! Дожди означают, что еще шесть месяцев придется жить вот так.
Он обгладывал цыплячью ножку. Девочка ощутила запах у него изо рта. Он был неприятен, напоминал о чем-то, слишком долго лежавшем на жаре.
- Я бы предпочел, чтобы меня схватили, - сказал он.
- Но разве вы не можете, - логично заметила она, - просто выдать себя?
На ее ясные и четкие вопросы у него были такие же ответы.
- Боль! - сказал он. - Самому пойти на такую боль невозможно. Да и мой долг не допустить, чтобы меня схватили. Видишь ли, моего епископа давно здесь нет. - Им владела курьезная педантичность. - Это мой приход.
Он нашел лепешку и стал жадно есть ее.
- Ситуация! - сказала она важно. Ей было слышно, как он пьет из бутылки.
- Я пытаюсь вспомнить, - проговорил он, - каким счастливым я был прежде.
Светляк, словно фонарик, осветил его лицо, лицо бродяги; что могло когда-то озарять его счастьем?
- В Мехико, - сказал он, - сейчас читают "Бенедиктус"… Там епископ… Как по-твоему, вспоминает ли он хоть иногда?.. Они даже не знают, что я жив…
- Вы, конечно, можете отречься.
- Не понял…
- Отречься от вашей веры, - пояснила она, используя слово из "Истории Европы".
- Это невозможно! - сказал он. - Совершенно невозможно. Я ведь священник. Это не в моей власти.
Девочка внимательно слушала.
- А, это как родимое пятно, - сказала она. Ей было слышно, как он жадно допивал пиво. - Я могу поискать бренди у папы.
- Нет, нет. Ты не должна воровать.
Он прикончил бутылку: в темноте раздался долгий свистящий звук, должно быть, не осталось ни капли.
- Мне нужно идти, - сказал он. - Немедленно.
- Вы всегда можете вернуться.
- Это не понравится твоему отцу.
- Ему не надо знать, - ответила она. - Я сама позабочусь о вас. Моя комната как раз напротив этой двери. Постучите мне в окно. Давайте условимся о коде, - добавила она серьезно. - Понимаете, может постучаться кто-нибудь другой.
- Мужчина? - спросил он в ужасе.
- Как знать? Кто-нибудь еще, кто скрывается от властей.
- Ты это серьезно? - спросил он в полной растерянности.
- Такое бывает, - ответила она беспечно.
- Уже бывало?
- Нет, но, думаю, будет. Я должна быть наготове. Постучите три раза: два, тире и точка.
Он вдруг по-детски прыснул:
- Как это - тире?
- Вот так…
- То есть просто громко?
- По азбуке Морзе это тире.
Ему было трудно сосредоточиться, и он сказал:
- Ты очень добрая. Помолись за меня.
- Я в это не верю.
- В молитву?
- Я не верю в Бога. Я потеряла веру, когда мне было десять.
- Что ж, - сказал он. - Ну, тогда я буду за тебя молиться.
- Пожалуйста, - отозвалась она покровительственно. - Если вам хочется. Если вы еще придете, я научу вас азбуке Морзе. Это вам пригодится.
- Зачем?
- Когда вы спрячетесь на плантации, я смогу зеркалом сообщать вам данные о передвижении противника.
Он слушал серьезно.
- А тебя не увидят?
- Нет, - сказала она, - я всегда придумаю объяснение.
С неумолимой логикой она отметала все возражения.
- До свидания, дитя мое, - сказал он. Он помедлил у двери. - Если молитва тебя не интересует, то, может быть, тебе понравится… Я знаю один занятный фокус.
- Фокусы я люблю.
- Для этого нужны карты. У тебя есть?
- Нет.
Он вздохнул:
- Тогда ничего не получится.
У него вырвался легкий смешок, и она почувствовала запах пива у него изо рта.
- Тогда мне остается только молиться за тебя.
- Непохоже, чтобы вы очень боялись.
- Стоит выпить, - ответил он, - и с трусом происходят чудеса. Глоток бренди - и мне сам черт не страшен.
Он споткнулся о порог.
- До свиданья, - сказала она. - Надеюсь, что вы скроетесь.
Слабый вздох отозвался из темноты.
- Если они вас убьют, - сказала она тихо, - я им никогда не прошу, никогда! - Она не задумываясь готова была принять любую ответственность, даже мщение. В этом заключалась ее жизнь.
* * *
С полдюжины плетеных, обмазанных глиной хижин стояло на площади; две из них были разрушены. Вокруг копалось несколько свиней, и старуха с горячими углями переходила от хижины к хижине, зажигая маленький костер в центре каждого дома, чтобы дымом отогнать москитов. В двух хижинах жили женщины, а в третьей свиньи. В самой последней из уцелевших хижин хранился маис и жили старик, мальчик и целое племя крыс. На лужайке стоял старик и следил за тем, как огонь, идя по кругу, мерцал во мраке; это было похоже на ритуал, повторявшийся в один и тот же час в течение всей его жизни; седые волосы, седая жесткая щетина, худые смуглые руки, хрупкие, словно прошлогодние листья, - старик, казалось, пребывал вне времени. Он замер на грани жизни и смерти, и теперь ничто не могло изменить его. Он был старым уже много лет.
На лужайку вышел путник. На нем были городские черные остроносые туфли, но от них остался лишь верх, так что фактически он шел босиком. Обувь его имела чисто символическое значение, как затканные паутиной хоругви в церквах. Одет он был в рубашку и черные рваные брюки, а в руках нес чемоданчик, точно пассажир пригородного поезда. Он тоже почти достиг состояния вневременности, хотя время оставило на нем свои рубцы - рваная обувь напоминала о другом прошлом, а черты лица выражали надежду на будущее и страх перед ним.
Старуха с углями остановилась между двумя хижинами и наблюдала за незнакомцем. Он приближался к деревенской площади с опущенными глазами, пригнув плечи, будто боясь привлечь чье-то внимание. Старик пошел ему навстречу, взял руку путника и поцеловал ее.
- У вас найдется гамак переночевать?
- Эх, отец! За гамаком надо вам идти в город. Здесь спят на чем придется.
- Ну, ладно. Что-нибудь, чтобы прилечь. А немного выпить у вас не найдется?
- Только кофе, отец. У нас нет ничего другого.
- А немного поесть?
- И еды у нас нет.
- Ну, не важно.
Из хижины вышел мальчик и смотрел на него. Смотрели все. Это напоминало бой быков: животное уже измоталось, и люди ждут, когда оно сделает следующее движение. Сердца их не были жестокими - они смотрели на небывалое зрелище: участь, худшую, чем их собственная. Он захромал к хижине. Внутри мрак окутывал все, что выше колен: на полу не было огня, а лишь медленно догорали угли. Жилище наполовину было завалено связками; в его сухих листьях шуршали крысы. На земляной кровати лежала соломенная циновка; два ящика заменяли стол. Путник лег, а старик притворил дверь.
- Здесь безопасно?
- Мальчик будет сторожить. Он знает.
- Вы что, меня ждали?
- Нет, отец, но уже пять лет, как мы не видели священника… Когда-то это должно было произойти.
Он забылся тяжелым сном, а старик сел на пол, пытаясь раздуть огонь. Кто-то постучал в дверь. Священник вскочил.
- Все в порядке, отец, - сказал старик. - Просто вам принесли кофе.
Он поднес ему серый кофе, дымившийся в жестяной банке, но у священника уже не было сил пить. Он лежал на боку совершенно неподвижно; из маиса за ним следили крысы.
- Вчера здесь были солдаты, - сказал старик. Он подул на огонь; поднялся дым и наполнил хижину. Священник закашлялся, и крыса быстро, как тень от руки, юркнула в маис. - Отец, у нас мальчик не крещен. Последний священник, который у нас был, хотел два песо, а у меня было только одно. Теперь осталось только пятьдесят сентаво.
- Завтра… - проговорил священник, изнемогая.
- Отец, а вы утром отслужите обедню?
- Да-да…
- А исповедь, отец? Вы примете наши исповеди?