- Что вам угодно, лейтенант, - бодро спросил капитан Феллоуз. Ему пришло в голову, что у Корэл больше общего с этим полицейским, чем с ним самим.
- Я разыскиваю одного человека, - сказал лейтенант. - Получено донесение, что он в этом районе.
- Здесь его быть не может.
- Ваша дочь сказала мне то же самое.
- Ей это известно.
- Он обвиняется в серьезном преступлении.
- Убийство?
- Нет, измена.
- Ах, измена, - протянул капитан Феллоуз, теряя всякий интерес: измена здесь была делом самым обычным, вроде мелкой кражи в бараке.
- Он священник. Я надеюсь, вы сообщите, если он появится. - Лейтенант немного помолчал. - Вы иностранец, живущий под защитой наших законов. Мы надеемся, что вы отблагодарите нас за гостеприимство. Вы не католик?
- Нет.
- Тогда, я полагаю, вы сообщите нам.
- Разумеется.
Лейтенант стоял на солнце, словно маленький черный вопросительный знак, таящий угрозу; всем своим видом он, казалось, говорил, что не примет от иностранца ничего, даже тени. А то, что он переночевал в нашем гамаке, подумал капитан Феллоуз, лейтенант, видимо, счел чем-то вроде реквизиции.
- Хотите стакан газировки?
- Нет, нет, благодарю вас.
- Что ж, - сказал капитан Феллоуз, - я не могу вам предложить ничего другого, верно? Пить спиртное - тоже измена!
Лейтенант внезапно повернулся на каблуках, словно не мог больше выносить их вида, и зашагал к деревне; его краги и кобура револьвера блестели на солнце. Когда он отошел на некоторое расстояние, отец с дочерью увидели, как он остановился и плюнул; это нельзя было назвать вызывающей грубостью - ведь он отошел достаточно далеко и полагал, что его не видно; так он выразил свое презрение и ненависть к чужому образу жизни - к беззаботности, спокойствию, терпимости и самодовольству.
- Не хотел бы я нажить в нем врага, - сказал капитан Феллоуз.
- Он нам, конечно, не доверяет.
- Они никому не доверяют.
- По-моему, - сказала Корэл, - он учуял дичь.
- Они всюду ее чуют.
- А обыск я все равно не дала ему сделать.
- А почему бы и нет? - отозвался капитан Феллоуз. Но потом его смутные мысли приняли другое направление. - Как тебе удалось его остановить?
- Я сказала, что спущу собак и пожалуюсь министру. Он не имеет права!
- Права! - сказал капитан. - Они пекутся о правах для своих расправ. Пусть бы делал обыск!
- Я дала ему честное слово.
Она была такой же непреклонной, как лейтенант. Маленькая, темноволосая и такая неуместная среди банановых рощ. Ее прямота не делала исключения ни для кого; будущее, полное компромиссов, тревог и стыда, было еще далеко; ворота, через которые оно когда-нибудь войдет, были пока заперты. Но теперь в любой момент слово, жест, самый обычный поступок могли открыть и впустить - что? Капитана Феллоуза охватил страх: он сознавал, что слишком любит ее, и это лишало его твердости. Нельзя властвовать над любимым существом - можно только бессильно смотреть, как она несется к сломанному мосту, к взорванным рельсам, к разрушительной старости. Он закрыл глаза. Но он был счастливым человеком и стал напевать.
Корэл сказала:
- Мне не хотелось бы, чтобы такой человек уличил бы меня… во лжи.
- Во лжи? Боже правый! - воскликнул капитан. - Ты хочешь сказать, что ОН здесь?
- Конечно.
- Где?
- В большом амбаре, - мягко пояснила она. - Не могли же мы позволить, чтобы они его схватили!
- Мама знает?
- Нет! Ей я не могу довериться, - с убийственной прямотой ответила Корэл. Она уже не была в их власти. Они принадлежали прошлому. Лет через сорок они исчезнут, как прошлогодний снег…
- Лучше покажи-ка мне его, - сказал капитан.
Он шел медленно; ощущение счастья по каплям уходило из него, быстрее, чем у человека несчастного: несчастный всегда готов к беде. Она шла впереди него; две ее тонкие косички выгорели на солнце; он впервые осознал, что она в том возрасте, когда мексиканские девушки уже созревают для первого мужчины. Что с ней будет? Он отогнал от себя проблемы, над которыми не хотел думать. Когда они проходили мимо окна спальни, он взглянул на изможденное тело, скрючившееся в одиночестве под москитной сеткой; и с жалостью к себе вспомнил, как был счастлив на реке, когда занимался мужским делом и не думал о других. И зачем только он женился?..
- Нам не следует впутываться в их политику, - заныл он, как ребенок, глядя в безжалостную полудетскую спину.
- Это не политика, - ответила она мягко. - Я знаю, что такое политика. Мы с мамой как раз проходим Реформу.
Она вынула ключ из кармана и отперла большой амбар, в котором хранили бананы до отправки по реке в порт. После яркого света внутри было очень темно. Кто-то испуганно зашевелился в углу. Капитан Феллоуз поднял фонарик и осветил маленького человека в рваном костюме. Он был небрит и жмурился от света.
- Quien es usted? - спросил капитан Феллоуз.
- Я говорю по-английски.
Человек прижимал к себе чемоданчик, словно ожидал поезда и боялся его пропустить.
- Вам здесь нечего делать.
- Конечно, - сказал тот, - конечно.
- Нас все это не касается, мы иностранцы.
- Разумеется, я уйду, - сказал человек; он стоял, словно проштрафившийся солдат, ожидающий решения офицера.
Капитан Феллоуз помедлил.
- Вам лучше уйти в темноте. Ведь вы же не хотите, чтобы вас схватили?
- Конечно…
- Есть хотите?
- Немного, но это не имеет значения, - сказал человек и добавил с отталкивающим смирением: - Не окажете ли вы мне большую услугу?
- Какую?
- Немного… бренди.
- Я и так достаточно нарушил из-за вас закон, - сказал капитан Феллоуз. Он вышел из амбара и почувствовал себя выросшим вдвое, оставив согбенную фигурку в темноте среди бананов. Корэл заперла дверь и последовала за ним.
- Что это за религия, - сказал капитан Феллоуз, - клянчить бренди? Бесстыдство!
- Но ведь и ты иногда выпиваешь.
- Милая моя! - сказал капитан Феллоуз. - Когда ты станешь взрослой, ты поймешь разницу между тем, чтобы выпить немного бренди после обеда, и быть пьяницей.
- Может, я принесу ему немного пива?
- Нет, ты ничего ему не принесешь.
- Но ведь на слуг положиться нельзя.
Он ощутил бессильную досаду и сказал:
- Видишь, во что ты нас втравила!
Он вернулся в дом, вошел в спальню и стал рассеянно бродить среди обувных колодок. Миссис Феллоуз спала тяжелым сном. Ей снились свадьбы. Один раз она громко сказала: "Фата! Осторожней с моей фатой!"
- Что-что? - спросил он раздраженно. - Что?
Темнота упала, словно занавес. Минуту назад было солнце, и вот оно скрылось. Когда миссис Феллоуз проснулась, была ночь.
- Ты что-то сказал, дорогой?
- Это ты что-то сказала, - отозвался он. - Что-то о фате.
- Я, должно быть, задремала.
- До свадьбы и фаты еще далеко, - сказал он с мрачным удовлетворением. Он подошел и сел на кровать подальше от окна, не желая ничего видеть, ни о чем думать.
Сверчки завели свою песню, а за москитной сеткой светляки летали, как маленькие фонарики. Он положил свою тяжелую руку на тело под простыней, желая подбодрить жену и внушить ей уверенность, и сказал:
- Жизнь у нас сейчас неплохая, Трикси, верно? Совсем неплохая.
Но он почувствовал, как она вся сжалась: слово "жизнь" было запретным; оно напоминало о смерти. Она отвернула лицо к стене, а потом снова в отчаянии повернулась к нему. Фраза "повернуться к стене" тоже была запретной. Так она лежала, охваченная смертельным ужасом, ее страх все разрастался, захватывая все взаимосвязи и целый мир неодушевленных вещей; это было подобно эпидемии. Ни на что нельзя смотреть долго, потому что все таило угрозу… Даже простыня… Она сбросила ее с себя и проговорила:
- Так душно. Так душно…
Обычно счастливый и неизменно несчастная встречали на кровати ночь с чувством недоверия. Они были спутники, отрезанные от всего мира, для которых все бессмысленно, кроме того, что живет в их сердцах; они были как дети, которых уносит карета через безмерное пространство неведомо куда.
С какой-то отчаянной веселостью он начал напевать песенку военных лет; он не желал слышать шагов во дворе, направлявшихся к амбару.