- Господи, какая старость. Я в тридцать три года умру. Нет. Когда время любви миновало и звезда закатилась моя. Когда не помешала бы разумная связь. Но боюсь - ни я, ни Зельда на это не способны.
Официант сказал:
- Пожалуйста, мосье, уж я вас попрошу. Может, закажете? А то поздно. Вы уж пожалуйста…
Скотт взял у него меню, и на лице его отразилось самодовольство.
- Ты заметил, - сказал он, - я за весь день ни капли джина не выпил. Ни глоточка. Гарсон… Нет… Подожду Бо. Ничего. Attendez… Видишь, как ловко мной управляет эта англичанка? - Скотт вздохнул и сказал: - Нет, ей-богу, Кит. Честное слово. Вообще-то я англичан не люблю. Не то что, Эрнест. Но Бо просто какой-то образец, правда? Если я когда-нибудь сподоблюсь ее английских милостей, я многое пойму.
Снова мне захотелось позлить Скотта. Захотелось сказать: "А вам какое дело до ее милостей? Соблазняйте кого-нибудь еще". Но ничего этого я не сказал, да и Бо как раз вернулась. Она села к нам за столик, и ей явно очень хотелось что-то нам поскорей выложить. Она всегда озабоченно морщила лоб, когда ей хотелось что-то выложить, и сейчас у нее был именно такой вид.
- Я ходила в старую почтенную гостиницу на углу, - сказала она, - и справлялась, не видели ли там случайно Эрнеста.
- Зачем? - спросил Скотт. - Что ты все беспокоишься об этом старом убийце?
- Потому что вы, Скотт, очень глупо себя вели.
- Эрнест как Зельда, - сказал Скотт. - Дуется, терпит, молчит, а потом срывается, как бульдог. Не бойся, он еще объявится.
- Там мне сказали, что неделю назад проезжал один американец - Хофмейстер и искал другого американца - Смита. - Бо засмеялась и подозвала официанта. - Интересно, кто такие.
- Известные акробаты, - сказал Скотт. - Хофмейстер и Смит. Хемингуэй и Фицджеральд. Элиот и Паунд. Мировые знаменитости. Бо, - сказал он, - можно мне чуточку джина? На донышке?
- А вы еще не пили? - спросила Бо.
- Ни капли. Ей-богу. Спроси у Кита.
Бо не стала спрашивать у Кита. Она не взглянула на меня. Она сосредоточилась на Скотте, а когда она на ком-то сосредоточивалась, других она почти не замечала.
Она заказала какое-то местное pot-au-feu, а Скотт заказал себе выпить, а пока мы ждали, Бо пошла мыть руки (так она сказала). Но мы поняли, что она опять пошла искать Хемингуэя. Она удалилась деловитой, легкой трусцой, почти бегом - она всегда так ходила, когда торопилась, а мы смотрели ей вслед.
- Знаешь, Кит, а ведь секс - единственное здравое установление, господа, - сказал Скотт. - Ты это знал?
Я ответил, что нет, не знал.
- Меня учили считать его скорей кознями дьявола.
- Порочная, еретическая точка зрения, - сказал Скотт. - Выдумки протестантов!
Бо вернулась. Мы смотрели, как она идет к столику. Она сперва не заметила, что мы на нее смотрим, и на секунду Скотт увидел и я увидел чистую, безукоризненно хорошенькую и безумно озабоченную девушку, целиком занятую своими мыслями. Маленькая грудь, узкое английское личико, легкие волосы, ярко-красные губки, выщипанные бровки. У обоих у нас мелькнула грешная мысль, и Скотт шепнул:
- В Бо нельзя не влюбиться. Одни эти ее английские ноги чего стоят. Господи, и откуда она все это берет?
Непонятно, то ли он меня дразнил, то ли маскировал собственные тайные намерения.
В общем, мне это не понравилось, весь вечер я дулся, а потом я сбежал и предоставил им отдаваться велению секса, если уж к тому у них шло. Они были явно в восторге друг от друга. Только один раз Бо обратила на меня внимание. Пока Скотт говорил с официантом, она наклонилась ко мне и шепнула мне прямо в ухо, как всегда, когда хотела чего-то добиться:
- Кит, ну пожалуйста, поищи Хемингуэя. Он где-то тут, я чув ствую.
- Сама его ищи, - сказал я и после кофе сразу же ушел, чтобы они сами разобрались, чего им друг от друга надо. Мне-то какое дело?
Но наутро за завтраком я все смотрел на них и ломал себе голову над вопросом, поладили они или нет. Скотт как-то просвещал меня насчет того, что Бальзак назвал накаленным взглядом, это, он объяснял, такой взгляд, каким обмениваются двое, вожделеющие друг друга или друг другу принадлежащие.
- Тут все всегда ясно, - сказал Скотт, - надо только присмотреться.
Но как ни присматривался я к Бо и Скотту, ловя этот самый "накаленный взгляд", я так и не смог толком ничего понять. В общем, все ужасно запуталось, Скотт сидел мрачный, а Бо, наоборот, была очень мила и показала мне за завтраком фокус, до которого только она могла додуматься. Длинными, неуемными своими пальцами она раскатала croissant до исходной формы плоского ромбика, намазала маслом, джемом, снова скатала и превратила в прежний croissant.
- А теперь ты, - сказала она.
Я попробовал было, но у меня ничего не вышло.
- Его надо разгладить, - сказала Бо. - Вот так. На, бери мой.
Я откусил кусочек. Он был сладок, как сама Бо, и с тех пор я только так и ел croissant.
- Нечего из еды делать игру, - строго сказал Скотт. - Будет вам. Это нисколько не поэтично, Бо. Даже грешно.
- Ш-ш, - сказала Бо.
Нет, по их виду ничего нельзя было заключить, но, правда, вчерашняя безмятежность начисто изменила Скотту.
- Я думал, старому убийце пора бы объявиться, - сказал он, и я понял, что если вчера он кое-что позабыл насчет Хемингуэя, то сегодня припомнил. Что Гектор без Ахиллеса? И где Ахиллес?
- Он где-то тут! Я уверен, - сердито сказал Скотт сразу после завтрака. - Давайте проверим все гостиницы. Потом бардаки. Потом базы для гонщиков. Потом ипподромы.
- Скотт, миленький, - как-то таинственно прошептала Бо (голосом она тоже выделывала черт-те что - тут он ее не подводил, как и пальцы, губы, волосы), - я уж вчера подумала, если Эрнест прячется где-то в гостинице, он в конце концов сам объявится. Чего же его искать, пока он не хочет обнаружиться?
- Я же говорил, - сказал Скотт, - он как Зельда. За ним нужен глаз да глаз, не то он удерет.
Мы облазали все холмы Фужера и по всем гостиницам (а их там шесть) расспрашивали, не останавливался ли у них американец по фамилии Хемингуэй - большой, красивый, темноусый, с огромными ножищами и в грязном плаще.
Мы его не нашли, но одна консьержка, особа с ямочками на локтях, сказала, что странный малый в плаще с огромными ножищами елвчера у них в ресторане и даже раскокал кофейную чашку, потому что у него палец такой громадный, что не пролез в ручку.
- Это Эрнест, больше некому, - сказал Скотт, - и он, конечно, пока где-то тут.
Но мы его не нашли, и как ни присматривала Бо за Скоттом, он все же остановился у какого-то бара и опрокинул стаканчик джину.
- Боксер сам никогда не знает, когда выйдет из угла, - объяснил он. - А пока давайте забудем про него и пойдем поглядим на крепость мосье Гюго под горкой, хотя, конечно, будь с нами Эрнест, уж он бы все нам живописал не хуже самого Гюго, который, по его мнению, сделал это блистательно, а по-моему, ничего блистательного. Ровно ничего.
Он остановился еще у одного бара ("Бар Вело") и опять выпил джину. Бо и бровью не повела, и вот мы прошли через большие деревянные ворота во двор фужерского замка, и Скотт вдруг забыл про Хемингуэя и, подбоченясь, с восхищением уставился на могучие каменные стены.
- Невероятно! - сказал он. - Смотрите-ка! Живейшее отражение кровопролитных древних битв. Теперь-то мне ясно, почему Гюго использовал все это для напыщенных писаний, от которых Эрнест в таком восторге.
- Старик Гюго ничего этого не использовал для напыщенных писаний, от которых я в таком восторге, невежда ты несчастный.
Мы до того увлеклись видом старых стен, что не заметили Хемингуэя, а он сидел сзади на остатках стены и ел виноград.
- Старый убийца! - завопил осчастливленный Скотт, и Бо поскорей оттащила меня, а Скотт бросился к Хемингуэю и стал приплясывать вокруг него.
Он приплясывал, выбрасывал на Хемингуэя кулаки и приговаривал:
- Мы все бардаки обыскали, все захудалые, паршивые притоны, куда охотники забегают удовлетворить низменные нужды.
Хемингуэй сидел на камне в одних носках и ел виноград. Он сказал:
- Ты мне должен сто американских долларов.
Скотт замер.
- За что? - спросил он.
- За наглую пьяную похвальбу. Выкладывай.
- За какую еще пьяную похвальбу?
- Ты собирался настрелять больше птицы, чем я. Помнишь? Ну, и проиграл…
- Ничего подобного, - вскипел Скотт, - я просто раздумал.
- Но слово есть слово. Выкладывай сто долларов, либо я ухожу и в жизни больше не попадусь на твои пьяные глаза.
- Господи! - сказал Скотт и скривился. - Вечно ты со своими деньгами! Ладно уж. Выдай ему деньги, Кит.
- Погоди-ка, - сказал Хемингуэй. - Детка, разве у тебя его деньги?
- Нет, - выпалил я. - И у самого меня тоже нету ста долларов.
- Тогда дай их ему во французских франках, - распорядился Скотт.
- Оставь свои деньги при себе, - сказал Хемингуэй, - нет, Скотт, уж ты у меня раскошелишься. И лучше не тяни. Ну же!
Бо посмотрела на одного, посмотрела на другого и решила вмешаться.
- Эрнест совершенно прав, - сказала она. - Вы сами с ним поспорили, Скотт, и проиграли. Надо платить.
- Тебе лучше не вмешиваться, Бо, - сказал Хемингуэй. - Мне хочется поглядеть, как ведет себя принстонский поэт, когда дело идет о чести, о которой он вечно толкует.