- Все равно. Покажите ее всем. Ничего не надо говорить. Я все постарался вложить в свой взгляд. Все увидят - и поймут. Прощайте.
И Вдовин исчез в непроглядной темноте сада.
Врет, подумал Невейзер. Притворяется сумасшедшим. А сам подкрадется к Кате... И что? А то, о чем обмолвился, когда говорил, что хотел бы с нею жить в подземелье. Спрячет, как крот, в свою нору, и никакой бомбой его не достанешь!.. Катя, милая, мне нужно поговорить с тобой, услышать твой голос...
19
- Катя? - обрадовался Невейзер, почувствовав на своих глазах прохладные девические ладони.
Обернулся.
- Опять снова здорово! Нина я! - сказала та девушка, с которой он был на берегу реки.
Она обернулась к мужчине и женщине смущенного вида, мужчина держал в руке стопочку, женщина - круглый каравай с солонкой.
- Благословите, что ли, - сказала Нина. Отломила кусок, обмакнула в солонку, откусила, остальное сунула в рот Невейзеру.
- Эх, жизнь! - потек слезами отец Нины. - Вот ты и проходишь! - Выпил свою стопочку и упал в кусты.
- Гости дорогие, поздравьте молодых! - закричала мать невесты, крутя злым лицом во все стороны.
Никто ее крика не услышал.
- Чей-то жрать захотелось, - сказала она озабоченно и села за стол, с волнением беря большие куски еды и пихая их в рот.
- Зачем тебе это? - спросил Невейзер Нину.
- Да не ной ты! Дай до города добраться, а там разменяем твою комнату, если она у тебя двойная. Я по-доброму. Хотя алименты платить будешь, это уж извини.
- За что алименты-то?
- Не за что, а на что. На ребенка.
- Откуда ему взяться?
- Из меня. Мы вместе будем жить или нет?
- Я тебя пальцем не трону.
- Тронешь. Во-первых, я красивая в голом виде, во-вторых, напою тебя пьяного, и все, в-третьих, от другого могу, а скажу, что от тебя. В-четвертых, ты еще сам будешь умолять меня не уходить. Люблю я тебя, постылого, - вздохнула Нина и прижалась к тощей груди Невейзера.
- Вот что! Ты... Ты хватит! Ты отстань от меня!
- Не-а! - сказала Нина, хрустнув яблоком. - Я что в голову вобью - не выковырнешь. Не ерепенься, Виталя. А то Саше скажу, вон Саша смотрит, скажу ему, он тебя прибьет в два счета. Он хоть и невысоконький, противный вообще, конечно, но злой как собака, если кто меня обидит. Любит... - И улыбнулась Саше.
Саша ощерился в ответ.
- Ладно, - сказал Невейзер. - Ладно, поговорим еще.
И стал пробираться, пробираться дальше, а Нина пролезла под столом, села на колени к Саше, дала ему хрустнуть яблоком, дождалась, пока он прожует, и стала с ним целоваться.
- Хоть с тобой подучусь, - говорила она. - А то он взрослый уже, у него женщины были, его надо сразу ошеломить. Вот так - приятно?
- Приятно, - мычал Саша.
- А так?
- Ммммм...
- А так?
- Ммммм! - даже затрясся Саша.
- Ага. Это надо запомнить, - сказала Нина.
Невейзеру меж тем встретился Рогожин, который бросился на него с упреками:
- Там черт-те что, а он бродит где-то! Того и гляди, пришибут кого-нибудь! - кричал Рогожин.
- Кто? Кто? Кто? - настойчиво спрашивал Невейзер. Но Рогожин, выкрикнув свои слова, ослабел, поник головой, прислонился к дереву.
- Скажи, Невейзер, - сказал он с глубокой грустью, - за что ты меня презираешь? С детства. Да, я человек неверный и переменчивый. Я вечный asinus Buridani inter duo prata, мне хочется и рыбку съесть, и мягко сесть, и честь соблюсти, и капитал приобрести, и Богу молиться, и черту подмигнуть. Согласен! Ты можешь меня за это не уважать. Но презирать ты меня за это не можешь! Почему? Потому что: кто ты сам? Ты беспутно путешествуешь своей мыслью и душой, я никогда не знаю, где ты, с кем я говорю. Nusquam est ubique est! Ты - нигде. Тебя нет, в сущности! Ты не умеешь желать конкретного и любить конкретное! А я умею. Посмотрите на меня, я сошел с ума! - воскликнул Рогожин. - Я говорю сам с собой, с пустотой, с тенью!
- Я вижу, Рогожин, ты изменяешь своему правилу, - сказал Невейзер. - Это будет первая свадьба, на которой ты...
- Понял! - сказал Рогожин и тут же выпрямился, оттолкнувшись от дерева. - Девушка, пойдем! - сказал он ближайшей из юных красавиц.
- Куда это?
- К кошке под муда! - ответил Рогожин, вспомнив, что он в деревне и надо говорить по-свойски. - На кудыкину гору воровать помидоры! - добавил он.
Девушка фыркнула и отошла.
Рогожин озадачился.
Он растерялся.
Он недоумевал.
Он стал хватать за руки всех девушек подряд и просил:
- Пойдем! Пойдем, а?
- Пойдем! - услышал он вдруг в ответ, но это была не девушка, а один из местных парней.
- Вот! - обрадовался Рогожин. - Я стал наконец гомиком! Что ж, все в жизни надо испытать!
Но испытание в кустах ему было предназначено другое: парень постучал кулаками о его лицо и уложил отдыхать, подстелив под его тело сухих листьев и сенца.
Чтоб не простудился.
20
А Невейзер оказалсянаконец возле Кати, зашептал сзади на ухо:
- Послушай, послушай, Катя, послушай...
- Что такое? - обернулся гордый кавказец.
- Извините, не знаю вашего имени... - с наивозможнейшей вежливостью сказал Невейзер.
- Аскольд.
- Да? Понимаю. Извините еще раз, мне хотелось бы узнать ваше настоящее имя.
- Аскольд, - повторил кавказец, уже с обидой.
- А позвольте еще узнать, - сказал Невейзер, встав в пружинистую боксерскую стойку, чтобы успеть отпрыгнуть, - каково ваше вероисповедание?
- Мусульманин.
- Ясно, - сказал Невейзер. - Ясно.
И поспешил к Илье Трофимовичу.
- Ты правда мусульманин? - спросила Катя. - Как интересно! Чего угодно ожидала, а этого не ожидала.
- Со мной можешь ожидать все! - пообещал Аскольд.
Подумал о трудностях русского языка и повторил фразу уже в другой редакции:
- От меня можешь ожидать все!
- Я и ожидаю, - сказала Катя усталым голосом. Но он услышал не это, а то, что хотел слышать: томление. И взволновался.
Гнатенков - казак или не казак, хоть и погон с себя сорвал? - спрашивал себя Невейзер, пробираясь к тому месту, где сидел Илья Трофимович. А как казаки искони относились к иноверцам? То-то! Сейчас все и решится. Не сносить, пожалуй, Аскольду головы!
Правда, ему отчасти стыдновато было, что он провоцирует на нехорошие чувства и действия, но, с другой стороны, обнаруженное в себе чувство любви к Кате (не потому, что она напоминает жену в юности, а - к ней самой) было настолько радостным, юным, сильным, что не страшно ради такой любви быть подлым и коварным.
Кажется, минуты не прошло с тех пор, как Рогожина увели в кусты и уложили там, а глядь - уже сидит рядом с Ильей Трофимовичем и что-то ему рассказывает. Невейзер поневоле заинтересовался и стал слушать.
- Чуть гомиком не сделали! - оживленно жаловался Гнатенкову Рогожин. - Вот они, ваши односельчане, крестьяне-то каковы, вот куда уже проникло просвещение! Впрочем, мое правило: Non indignari, non admirari, sed intelligere!
- Илье Трофимовичу это неинтересно! - прервал Невейзер. - А вот знаете ли вы, Илья Трофимович, что Аскольд-то ваш...
- Это хто?
- Жених-то!
- Что жених? Тоже гомик?!
Илья Трофимович вскочил в ярости. Добродушный теоретически к разным проявлениям человеческой натуры, он, когда дело касалось его лично, безобразия не терпел.
- Нет, он не это... - Даже находясь далеко от Аскольда, Невейзер не решился повторить выкрикнутого Гнатенковым слова. - Он - мусульманин. Вот какая петрушка.
Гнатенков сел. Выпил.
- Действительно! - сказал он. - Какая ошибка вышла! Ах, какая ошибка!
И громко потребовал внимания.
Не сразу, но тишина установилась - и даже в темных кустах затихли шепотки, шорохи и возня.
- Как же мы так? - спросил Илья Трофимович односельчан, не желая брать вину на одного себя. - Говорим об уважении к религии, а сами? Приличные люди давно уж женят молодежь в соответствии с религиозными обрядами, а мы что - хуже других? Отсталые? Темные?
- Промахнулись! - вполне официально согласился Даниил Владимирович и крикнул: - Виталий!
Из-под стола вылез, едва держась на ногах, Виталий, тот самый, тезка Невейзера, который доставил его с Рогожиным в Золотую Долину.
- Человеку отдохнуть нельзя? - спросил он. - Человек раз в жизни позволил себе...
- Виталий, - не обращая внимания на его состояние, приказал Моргунков. - Мчи сейчас же в Бучмук-Саврасовку, вези сюда попа.
- И этого, мусульманского, кадий там у них или муфтий... - добавил Гнатенков. - В общем, вези служителей культа. Будем религиозные обряды исполнять в соответствии с духом времени.