21 (глава, которой нет)
А нет ее потому, что никто никогда с этого момента не видел Виталия. Он не вернулся в Золотую Долину. Не берусь гадать, что с ним произошло, но надеюсь, что остался жив, просто охмелел от российских пространств и ринулся не выполнять задание, а куда глаза глядят, надеясь найти какую-то другую судьбу. Может, вы встретите его. Приметы Виталия таковы: роста выше среднего, глаза карие, волосы русые, в углу рта папироса торчит...
22
Свадьба же продолжалась. Некоторое время еще помнили, что кого-то за кем-то послали, но потом забыли, кого и за кем.
А Невейзер тосковал. Он видеть не мог, как при криках "Горько!" Катя совершенно спокойно встает и целуется с Аскольдом.
Улучив минуту, он подсел к молодым сзади на пенек.
- Послушай, Аскольд. Только не кипятись. Я люблю ее, уступи мне ее. Миллион рублей денег дам тебе.
- Я очень жадный, - искренне сказал Аскольд. - Но девушку не отдам ни за какие деньги.
- Съел? - сказала Катя Невейзеру.
- Пять миллионов! - сказал Невейзер.
-Нет.
- Десять!
- Я сказал "нет", да? - нетерпеливо удивился Аскольд.
- Тогда я убью тебя, - сказал Невейзер без всякой угрозы, как о деле решенном и поэтому спокойном.
Аскольд подумал.
- Нет, - сказал он. - Лучше я тебя убью. Мне умирать рано еще.
- Не сходите с ума! - сказала Катя. - Нет, вообще-то это интересно, но у меня и к этому интереса нет. Уезжай в самом деле, - сказала она Аскольду.
- Ты мне нравишься, - печально сказал Аскольд.
- А ты мне нет.
- Не может быть! - был поражен и не поверил Аскольд.
- Что делать...
Качая головой о том, какие странные бывают девушки, и сожалея, что он в гостях, где не может ответить на оскорбление, Аскольд встал и пошел к машине. Он сел в нее и уехал. Под утро, подъезжая к городу Сарайску, он увидел на обочине молодую женщину. Над нею ночью посмеялись друзья: вывезли за город и оставили там. У нее не было денег, она замерзла. Аскольд отвез ее домой. Она жила одна. Он проводил ее до двери, поцеловал руку и распрощался. Она плакала все утро горючими слезами в горячей ванне. Аскольд встречал зоревое солнце за рулем, и душа его была чиста, как горный хрусталь.
Невейзер сел рядом с невестой.
Свадьба шумела, свадьба пила и закусывала, пела, гуторила, толковала, беседовала, уже немного подустав, - никто ничего не заметил. Илья Трофимович посмотрел на Невейзера и Катю длинным и дымчатым взглядом, слушая Рогожина, который опять ему что-то рассказывал, и спокойно отвел глаза.
- Горько! - для пробы закричал Невейзер.
- Горько! - не сразу, но подхватили некоторые.
- Я люблю тебя, - сказал Невейзер, целуя Катю.
- Я тебя тоже, - прошептала Катя.
Невейзер не знал, верить или не верить.
- Горько! Горько! Горько!
Невейзера кто-то резко повернул за плечи, он увидел Нину.
- Ты не слышишь, что ли? Нам кричат! - И крепко поцеловала его, повернувшись потом к гостям и извиняясь перед ними смущенной улыбкой за то, что она такая смелая, но что ж делать, если жених - лопух?
Невейзер хотел объясниться с нею, но тут подскочила одна из красавиц.
- Нинк, а Нинк, пойдем-ка, чего скажу! - секретно прошептала она и увлекла за собой вторую невесту.
- А ты широк душой, - заметила Катя.
- Это недоразумение.
- Да ладно... Все равно...
- Что - все равно? Что ты имеешь в виду?
- Ничего, - сказала Катя, участливо на кого-то глядя.
Невейзер проследил направление ее взгляда и увидел Хворостылева, все так же вонзающего нож перед собой.
- Надо кого-то любить. Надо кого-то любить. Надо кого-то любить, - три раза произнесла Катя ровным голосом.
- Да, - сказал Невейзер, понимая ее.
- Да, - благодарно улыбнулась она ему за понимание.
23
Подруга Тоня увела вторую невесту Невейзера, Нину, не ради девических мелочей, а для важного дела.
Сергей Гумбольдт, отчаявшись возиться с Биллом, упившимся водкой и восхищением, решил обратиться к помощи Игоря Гордова. Предлагаю зарубежные гастроли, сказал он. Но - немедленно, потому что необходимо нынче попасть на поезд Сарайск - Москва, а в Москве завтра в 16.30 их будет ждать самолет с зарезервированными 19 местами. В этом все было правдой, кроме того, что мест было восемнадцать - для шестнадцати девушек, Билла и Гумбольдта, но Сережа об этом не стал сообщать Гордову. Все готово: паспорта, визы, направление от Министерства культуры на зарубежные гастроли, бумага на Игоря Гордова как руководителя ансамбля, требуется одно: уговорить девушек сию же секунду сняться с места и ехать.
Тщеславный Гордов мигом воспламенился. Он созвал девушек и спросил:
- Ну что, поедем в Америку?
- Когда?
- Прямо сейчас.
Девушки переглянулись.
- Вот наш продюсер, вот американский продюсер, - показал Гордов на Гумбольдта и Билла, вот ваши заграничные паспорта, билеты (подсовывал ему Гумбольдт).
Девушки несказанно удивились паспортам, где были их фамилии и их фотографии. Решили посовещаться, собравшись в полном составе - и Нина была уже здесь, приведенная подругой.
- Вранье это, я думаю, - горячо и мечтательно сказала Тоня. - Увезут и сдадут в бордель, в дом проституции, я сто раз про это в газетах читала!
- Это точно, это точно! - кивала рассудительная Лидия.
- Но Игорь ведь с нами, - говорила влюбленная в Гордова Наташа.
- Твоего Игоря самого в бордель сдадут, в мужской, - сказала вторая Наташа, не по-деревенски ироничная.
- Мир повидаем, девушки, - вздохнула мечтательная Ирина.
- Лучше хоть что-то, чем ничего, - добавила сердитая на скучную сельскую жизнь Анастасия.
- По мне хоть бы и в бордель сначала, а там я сама соображу, как жизнь устроить. Ко мне не прилипнет! - заявила откровенная Нина.
- У них и в борделях красиво! - посмотрела на звездное небо над головой нежная и опрятная Любовь.
- А я против, потому что не хочу оставлять Родину, - сказала патриотично воспитанная дочь Моргункова Таисия. - Но вы, девушки, составная часть Родины, поэтому с вами я буду как бы на Родине, - заключила она, перенявшая от отца инстинкт умственной логики.
- Я тоже против, но я слабохарактерная, - с горечью сказала белокурая Инесса. - Куда меня поманят, туда и иду. Погибну я...
- Значит, решено? - спросила деятельная Вера, заставшая еще девочкой советские совхозные времена и всегда выполнявшая на прополке по три нормы: так любила быть впереди, хотя к вечеру в обморок падала от усталости.
- Решено, - тихо сказали девушки.
- Но страшно, - промолвила одна из них.
Подошел Гордов:
- Ну? Едем или не едем?
- Не едем, - тихо прошептали девушки, тише порыва ветра, зашумевшего листвой.
- Не слышу!
- Едем, - так же тихо прошептали девушки, но порыва ветра в этот момент не было.
И они, тайно собравшись в условленном месте за садом, отправились по лесной тропе на станцию, ведомые Гордовым и Гумбольдтом, которые вынуждены были еще тащить меж собой заплетающегося ногами и языком Билла.
Гумбольдт был нервен. До поезда оставалось пятнадцать минут. Касса, естественно, по ночному времени не работала, но он был уверен, что договорится непосредственно в поезде с проводниками.
Чтобы не думать о предстоящем, девушки сказали:
- Спеть, что ли?
- В долиночке-то трава густа, - сказал Гордов, и девушки запели старинную эту песню - тихо, со вздохами и паузами. Билл, засыпавший на дощатом перроне, очнулся, сел и уставился на девушек, сидя перед ними, как турист перед костром: зачарованно. Гумбольдта, ходившего взад-вперед, он ухватил за ногу и усадил рядом.
- В долиночке-то трава густа, - пели девушки.
- На горочке-то ее нет, - пели они.
- А только солнышко пекет, - пели они.
- Да травке расти не дает, - пели они.
- Одна травиночка росла, - пели они.
- Она зеленая была, - пели они.
- А только солнышко взошло, - пели они.
- Засохла травушка одна, - пели они.
- А под землей, а под землей, - пели они.
- Младая девушка лежит, - пели они.
- Она не слышит ничего, - пели они.
- Она не видит ничего, - пели они.
- Злодей ее да погубил, - пели они.
- Вонзил ей в сердце острый нож, - пели они.
- Она любила не его, - пели они.
- А молодого паренька, - пели они.
- Она лежит теперь в земле, - пели они.
- И просит: выройте меня, - пели они.
- В долинку вы, там, где трава, - пели они.
- Придет мой миленький попить, - пели они.
- И горе выпьет он мое, - пели они.
Девушки пели, закрыв глаза, на ощупь слуха. Голоса их дрожали.
Билл плакал, сбрасывая сопли с носа длинными пальцами и вытирая пальцы о штаны.
Гумбольдт закрыл глаза и сморщился, скаля зубы то ли от смеха, то ли от боли.
Мир умер. То есть, конечно, он не умер, но как бы перестал быть. Все звуки умерли и были мертвыми, пока не кончилась песня.
Очнувшись, Сергей Гумбольдт открыл глаза и увидел красные огни уходящего последнего вагона, догнать который было уже невозможно.
- Суки! - заорал он. - Следующий на Москву теперь только в шесть сорок тут останавливается! Что вы наделали, оглоедки?
Гордов подошел к Гумбольдту и дал ему пощечину, радуясь возможности показать свою смелость и всем девушкам, и той из них, которая ему нравилась сильнее - до любви, но он не признавался ей, потому что боялся ошибиться и на всякий случай перебирал в уме остальных пятнадцать, проверяя свою душу на отклик.