Затем плечом подтолкнул смущенного приятеля, но тот стоял молча, насупившись, не зная, как поступить дальше: рассердиться или нет. Ревнуя Жанну, Мишо понимал, что ведет себя глупо, но ничего поделать не мог: обычно подвижный, живой ум его в присутствии Жанны цепенел; казалось, Мишо был доволен ролью безвольного человека. Но по тому, как раскраснелось лицо молодой женщины, каким простым и милым стало оно, Мишо понял, что был не прав. Он не знал, за что конкретно любит Жанну: за голос, лицо или фигуру; ему нравилось все: и запах волос этой женщины, и звук голоса, - все то, что составляло ее привлекательность.
- А ты что же, Мишк, сачкуешь сегодня? Вон две форсунки почисть, пока мы с Андрюшкой насосом займемся.
Жанна, сложив стопку мисок и прижав их к груди, поднималась по трапу, бросая смущенные взгляды на вздорного механика.
Андрей молча, лукаво смеялся и тихо напевал: "Ах, зачем эта ночь так была хороша?!"
- Ну и дуралей же ты, Андрюха!
- А умных людей нету, Михаил Степанович!
- Ну да!! Вот огорошил!
- Точно, Степанович! Что мы видим чаще? Характер человека. И через его поступки: смелые, легкомысленные, вежливые, добрые, честные - судим о людях и ум почти никогда не принимаем в расчет…
- Вот за что я тебя люблю, Андрюха, - за ум-ней-шие суждения. А ты, часом, значок такой не забыл?
- Ну, точка…
- А это?!
- Ну, запятая…
- А все вместе, без "ну"? - допытывался механик.
- Ну, знаки препинания, в предложениях несут смысловую нагрузку…
- Во, Андрюха, смы-сло-вую, а ты чешешь бессмыслицу, так нельзя. Ум - это дар… предвидения и, конечно, не сразу, но по совокупности поступков определить можно. Ладно, Андрей, иди! - и он подтолкнул машиниста в спину к насосу, окрашенному серебрином.
Механик машинально оперся руками о крышку парового котла, но отдернул руки и смешно затряс ими в воздухе - обжегся. Вскоре задумался, пытаясь мысленным взором проникнуть за чугунную преграду кожуха, где, всего вероятней, неисправность, где взаимодействуют две противоборствующие силы: железо и пар.
Круглыми ключами - "звездочками" они с трудом отдали верхние прикипевшие гайки подводящего трубопровода; когда сняли фланец - предстал весь внутренний механизм, непонятный для Андрея: поршни, отверстия, штоки. И все это - кирпичного цвета от горячего пара, кроме тускло-свинцовых стенок цилиндра, блестевших в глубине; то, что раньше было работающим механизмом, теперь предстало мертво, однако вполне разумно, чтобы обеспечить подачу воды в котел.
- Заточи конец рашпиля и острием поковыряй здесь и здесь, - механик ткнул крупным синеватым ногтем и переспросил: - Понял?!
- Ума не надо! - вместо ответа нахально буркнул Андрей.
Старков долго возился у наждака, затачивая рашпиль, то включал его, доводя до высокого визжащего тона, то выключал в короткие минуты отдыха. Механик же взял в руки белый квадратный асбестовый шнур, обрезал его наискосок специальным ножом из ножовочного полотна, срастил оба конца, подгоняя один к другому. Затем густо смазал шнур мерцающим графитовым порошком, слабо разведенным в машинном масле, и еще держал его против света, придирчиво проверял место среза, чтобы в плотное соединение не прорвался могучий пар. Громотков автоматически приглаживал толстым пальцем косой срез, не доверяя даже глазам.
- Степанович, нашел! - заорал Андрей.
- Господи, ошпаренный! Чего орешь?!
- Нашел, Степанович! Где пар тормозится, там, оказывается, кусочек асбеста забился, каменный стал. Может, оборвался и прикипел в глубине золотника, еле отодрал. Вот отчего и ору, - смеясь, с гордостью, торжественно добавил Андрей. - И вовсе я не ошпаренный, а, говоря по-русски, чокнутый, - объяснил он еще.
- Ну вот видишь, Андрюха, а ты говоришь - ума не надо! Нет, мой дорогой, надо! Ох как надо!!
Вверху вновь скрипнула дверь, и вскоре спустился стармех, он что-то издали кричал, но слов разобрать было нельзя: шумел вентилятор.
- Погодь, Мишо! Не калахти! Слушаю вас, Эдуард Эдуардович!
- Вот что, четвертый, стоянка трое суток, циклон от норд-оста идет, девять баллов! - И прибавил: - С Карского моря прет… Заканчивайте свою работу, фановую систему надо прокачать, в гальюнах вода на правом борту поднимается.
- Вот так всегда, - недовольно сказал Андрей, бросая на плиты гаечный ключ, - не успеешь одну работу закончить, как начинай другую. Система 2Д - 2П - давай-давай, потом посмотрим!
- Старков, честное слово, спишу по приходе в Мурманск.
- Пролетарию терять нечего…
- Еще разберемся по поводу вашего обмана. Нам ясно, кто вас покрывает!
- Вы что-то во множественном числе о себе заговорили… Теперь видите, Степанович! - обращаясь к механику, сказал Андрей.
- Ну что - видите? Ну что? что? - злобно, как мальчишка, тонким голосом закричал стармех, неприятно покалывая Андрея белесыми глазами. Его правильные черты изменились, лицо стало некрасивым, покрылось мелкими красными пятнами. - Мы еще, Старков, потолкуем. - И, возмущенно подняв плечи, выражая тем крайнюю степень негодования и возмущения, засеменил вверх по трапу. Но в середине его остановился. - Старков, вы помните анекдот, как начальник составлял инструкцию: параграф первый - начальник всегда прав; параграф второй - если начальник не прав, смотри параграф первый? Не забывайте этого…
Раздувая пузырем щеки, Андрей протрубил на все помещение, согнул руку, затем злобно показал кулак и, все еще в запале негодования, продолжал кривляться.
- Ты что это, Андрюха, неприветливый сегодня? А? - намеренно спокойно спросил Громотков.
- О! Опять эти разговорчики! Мораль! Уважать надо! А я говорю: не надо! Понятно?! - Его щеки снова налились густой краской. - Вернее, надо! Но кого и за что - тоже ведь не пустячный вопрос. Это не место в троллейбусе уступить, а принципиальный разговор… - Андрей потрогал пальцами лоб, поперхнулся. - Он подлец. Понимаете?! О своих похождениях за кордоном хвалился нам. У него психология: если человек не пьет, значит - подозрительный. Понимаете?! По должности он - стармех, а морально - подлец, бабник, развратник, бахвал, лгун… Послушайте, как он говорит о женщинах! После него хочется в баню, отмыться, словно в помойке побывал. Посмотрите на его окружение. Все кореша - собутыльники, и все они - у него в кармане. Семгу таскал из Дальних Зеленцов. Думает, мы пешки, ничего не видим. - Он сломал рыжие брови и презрительно засмеялся. - Сивуха, вот сила: умного сделает дураком, дурака - веселым, веселого - глупым, она сильнее закона, морали, общества. Может не хватать одного-другого, самого необходимого, но уж водка - всегда и везде, в самом заброшенном уголке с ней перебоев нет. В достижении иной цели ты загубишь здоровье, измотаешь силы, надорвешь сердце - и ни фига не добьешься. И, наоборот, дело твое исправится, пойдет на лад, карьера обеспечена, везде тебя ждет успех - словом, все, что не будет сделано по чести, совести, будет исполнено при ее могущественном участии. Да здравствует сивуха! Универсальнейшее средство общения людей! И обделывания всяческих делишек!
"Эк его заносит! - подумал механик. - Но надо признать: у молодежи ум прочный, не то что у нас, стариков, - тут и логика, и мышление…"
Громотков верно угадал направление Андреевых мыслей; он стоял, притулясь спиной к острым рычагам судового телефона. Не изменил он положения тела и после того, как под лопаткой засаднила боль. Вся ясность и чистота сегодняшнего дня - исчезли, незнакомая прежде леность мыслей и чувств отгородила его от всего близкого, привычного: насоса, теплого ящика, котла. И только тупая сосредоточенность сохранялась в глазах, устремленных в невидимую даль, через воображаемое пространство предметов: фотографию сына на стене и рукоятки форсунки. А дальше, у кажущегося горизонта, чернело квадратное пятно, и это уже был подлинный обман зрения, потому что пятно было открытой дверью в чужой отсек, где свет был погашен…
Он не стремился думать о чем-то реальном, кроме своей усталости и тяжести на душе, не отошел от телефона даже тогда, когда физическая боль стала нестерпимой и острой; она, эта боль, теперь возвращала его сознание к реальности, к тому, что было знакомо и привычно.
Он стал догадываться о причине недовольства, может быть впервые почувствовал себя стариком, но лишь умом, чувством же упорно сопротивлялся.
"Разве мой ум, сердце, почки, легкие требуют замены или ремонта?! Дело не просто в физической силе, биологии, одряхлении, лености мыслей. Вернее, дело и в этом тоже, но еще - и в реакции мысли, в умении реагировать на подлость, в отсутствии фальши, угодничества, горького опыта жизни. Как многое тут зависит от простого случая! Можешь ввергнуться в любую историю, искалечить жизнь, и наоборот - стать энергичным парнем… Пока ты молод, - подумал Громотков, - без умного, толкового человека не обойтись, пойди разберись, где плюс, где минус…"
О своих парнях он думал хорошо, с любовью, словно это были его собственные дети. "Сколько было бы теперь Василию? - в который раз спрашивал он себя. - Двадцать семь или тридцать?! Нет: восемнадцать плюс три - служба на флоте, затем - шесть институт, итого двадцать семь".
В разные годы жизни Громотков вспоминал сына по-разному: то малышом, когда видел детишек в саду, что было привычно - Васек умер трех лет от роду; то постарше - при взгляде на взрослых парней, как Андрей и Мишо.