Медленных танцев, кратко называемых медляками, было всего два, но во время первого из них Света, так гибко и откровенно танцевавшая быстрые композиции, куда-то исчезла, и Мише пришлось сидеть на лавочке, как сидел этот рыбачок. Зато на второй танец, завершавший дискотеку (Гена, услышав об этом, пошел домой), – на второй медленный танец Миша Свету пригласил. Во время медляка Миша размышлял о словах Шарля Бодлера, сказавшего, что "соитие – поэзия простолюдинов", и соглашался, что настоящая поэзия, творчество – неизмеримо выше, выше, еще выше… А Света танцевала старательно, используя маленькие женские хитрости, способные заставить любого мужчину возжелать продолжения танца, и если о чем-то и думала, то явно не о Бодлере.
После медляка Миша на минутку оставил Свету, поспешно подошел к Грише, что-то сказал ему, дождался ответа, кивнул и торопливо вернулся к девушке. По заверению ди-джея, танец был последним, но студенты просили, требовали, возмущались, указывая на часы, и польщенный распорядитель бала сдался.
– По многочисленным просьбам трудящихся, – благодушно произнес он, – нашу дискотеку завершает зажигательная…
Но Миша и Света уже не слушали: счастливый девичий визг и последующий быстрый хит рвали сосновую ночную тишь где-то за их спинами и всё удалялись, удалялись, становились тише пульса…
– Ну, ты погоди, ты послушай, бежать-то зачем? Не успеем, что ли?
– Я и так неделю потерял…
– Ой, а у вас окно светится.
– Светится… Это у рыбачка – принесло его…
– Слушай…
– Да ладно тебе – пусть крючки привязывает… Потише тут… Вот здесь я и живу.
– А с ке-эм?
– С Гришей.
– А если он…
– Ничего, погуляет, я предупредил. Вот и на крючок закрыл… Светка…
– А кровати – с сеткой, на весь лагерь будет… Твоя какая?
– Нам сюда, я свихнусь с тобой…
– А он ведь прямо за стенкой?.. Погоди… Да погоди же…
– Что?
– Ему же всё слышно…
– Ну и хрен с ним! Пусть…
Следующее слово Миша шепнул Свете на ухо, и она расхохоталась, а Гена, до этого невидяще смотревший в книгу, положил томик вверх переплетом и заткнул уши пальцами.
* * *
Утро понедельника было обычным: зеленая стена со знакомыми пупырышками краски и несколькими встывшими волосками от малярной кисти; затем – белый потолок (если смотреть долго, то потекут слезы); потом – скрипкий хруст кроватной сетки и заоконные долгие рыже-зеленые сосны на фоне пронзительно-синего неба. После было поспешное облачение в холодную одежду, радостные утренние молитвы, прихорашивание постели, поход к умывальне, восхищенный взгляд на лужок, с которого еще не сошла роса: чуть ближе – сияюще-бриллиантовая, а чуть дальше – матово-снежная. К зуболомно-ледяной воде, вяло льющейся из крана, Гена Валерьев успел притерпеться, теперь она только бодрила, и вот – юноша уже возвращается в зеленый домик, помахивая пакетиком с умывальными принадлежностями.
– Доброе утро, Гена!
– Доброе утро, Степа.
– Как водичка?
– Бр-р!
– Понятно. На рыбалку идешь сегодня?
– Да, надо еще червей накопать.
"Надо накопать, – мысленно повторил Гена, снимая с пожарного щита красночеренковую штыковую лопату, – а до завтрака полчаса". И он пошел на зады лагеря, обращенные к деревне: там, за крапивными зарослями и кучами мусора, было грязное русло высохшей речушки. Добравшись до места и стараясь не ступить в грязь, юноша стал копать жирную черную землю, разламывать земляные комья, издырявленные червячьими ходами, выбирать крупных и средних, ленивых и юрких червей и складывать их в белую баночку из-под зубного порошка. Кровожадные комариные эскадрильи с отчаянным жужжанием атаковали копаря, а тот стряхивал, сдувал и давил вампирок, но силы были явно неравными, и Валерьев воскликнул: "Хватит!" – подразумевая то ли оптимальное количество червей, то ли предел человеческого терпения, после чего сыпанул в коробочку немного земли, закрыл крышкой и с лопатой наперевес спешно ретировался. В тот момент, когда он с наслаждением мыл грязные искусанные руки, позвали завтракать.
Молчаливые и неизменные, словно этот сушеный цветочный веник в центре стола, Олег и Ирина уже приступили к еде. Гена пожелал им доброго утра и приятного аппетита, на что получил не менее вежливые ответы. Завтрак был, как всегда, вкусен, и Валерьев, предварительно мысленно помолившись, оголодало расправился с ним. Юноша ел торопливо не только из-за голода: он поминутно смотрел на часы и чувствовал себя стрелой, упершейся в натянутую тетиву лука и готовой ринуться к цели, а пока лишь предвкушающей сладостный пронзительный полет. Еще Гена представлял себя рыбой, голодной рыбой, на которую на утренней зорьке напал жор и которая жадно хватает всё, что ни попадя – прикормку, наживку на крючке, крючок без наживки… А утренняя зорька уже отцветала, а цель всё удалялась, так что стрела могла и не долететь до нее… Гена вскочил со стула, отнес к мойке опустевшую тарелку и стакан, попутно читая благодарственную молитву, и рванул на рыбалку.
По правую руку тянулся веселый сосняк, по левую стлалось поле с буренками, над головой висели бисквитные облака, солнце глядело в лицо и ослепительно улыбалось, а ветер затаил дыхание. Гена тоже улыбался, щурясь на солнышко, слушая сбивчивую шепелявую скороговорку кузнечиков, вдыхая дивный воздух, – улыбался и был абсолютно, беспредельно счастлив. Не в силах нести далее это счастье в одиночку, юноша положил удочку на тропинку, огляделся и, никого не заметив, встал на колени рядом с обочиной, перекрестился и поклонился, коснувшись лбом сочной прохладной травы.
– Слава Тебе, Господи! – благодарно прошептал Валерьев и внезапно почувствовал на себе чей-то взгляд. Мгновенно вскочив и быстро посмотрев окрест, он так никого и не увидел, но в наличии соглядатая не усомнился, подхватил удочку с пакетом и торопливо зашагал дальше.
"Только бы не из лагеря!" – стыдливо подумал Гена и чуть успокоился, лишь когда тропинка под острым углом проколола кромку леса, будто игла шприца кожу, и вместе с пешеходом скрылась от любопытных глаз. А Миша Солев, совершавший небольшую пробежку по параллельной лесной тропинке, да так и застывший от изумления, очнулся, развернулся и потрусил к лагерю, взволнованно размышляя: "А ведь это прототип! Это для моего рассказа, для моего героя прототип! Православный, нет девушки – надо понаблюдать за ним…"
Но в данный момент Миша и Гена шли в противоположные стороны, никто ни за кем не крался и не подсматривал, никто ни о ком не писал. Через некоторое время Солев думал уже не о прототипе, а о том, что киоск, наверное, открылся и надо непременно поставить примирителю Степе полторашку пива и переселить Свету в зеленый домик, а Валерьев, успокоенный окружающей благодатной красотой, почти забыл о межлопаточном уколе нескромного взгляда. Вскоре Миша достиг железной ограды "Кометы", глянул по сторонам и довольно ловко перелез, а Гена восклонился от муравейника, поспешно стряхивая с ладони насекомых, прижал ее к носу и вдохнул обжигающий запах. Юноша издал тот смачный гортанный звук, который незатейливые романисты почему-то называют кряканьем, проморгался, поднял с тропинки рыболовецкие атрибуты и продолжил путь к чудесному озеру.
Валерьев спешил, подумывая о том, что рыбалка, наверное, будет удачной из-за безветрия и облаков, что встать надо на том же месте, где и позавчера, или правее: там прикормлено и дяденька с телескопической удочкой таскал неплохих карасей. Но тропинка с курганчиками кротовин, с обилием ужей и крохотных древесных лягушек, ведущая к знаменитому озеру через лес, пронизанный птичьими трелями и дятловым долбежом, – эта тропинка могла быть пройдена не менее чем за полчаса. А поскольку нельзя столько времени думать лишь о предстоящей рыбалке, мысли Гены, карабкавшиеся в будущее по временной оси, расслабились и стали съезжать в прошлое.
Так на Масленицу полуголые мужчины карабкаются по обледенелому столбу, желая достать до вершины и получить за этот подвиг живого петуха, но добираются лишь немногие, а большинство досрочно съезжают на снег под улюлюканье зевак. Спустившись, лазуны поспешно одеваются и жадно пьют водку, если не выпили до того, но мысли Валерьева, тихо скользящие вниз по временной оси, были, в отличие от масленичных мужчин, абсолютно трезвыми.
Сначала ему вспомнилась вчерашняя литургия в деревянной деревенской церкви с молодым священником, неспевшимся клиросом и десятком прихожан. Покупая восковую, настоящую восковую свечку, Гена увидел замечательную подборку богословских книг и пожалел, что нет денег. После службы, поцеловав крест и взяв благословение, он вернулся в лагерь, и воскресный день стал неотличимым от предыдущих.
Обычно юноша приходил с рыбалки незадолго перед обедом или во время обеда, заносил домой удочку и улов, мыл руки, ел, занимался засолкой (глубокая тарелка – слой соли – слой рыбы – слой соли – мелкая тарелка – сверху кирпич), а затем отправлялся развлекать Олю и Валю. Программа развлечений была довольно скудной: бадминтон, студенческая балда и немногословные запинчатые разговоры, оканчивающиеся всё той же студенческой балдой.