Займутся размашисто. Солнце во всю щедрость рассиялось, пчёлы по колодам ползут, к леткам и от летков летят: воздух - одно гуденье. Но никакая пчела голых тел не тронет. Хотя оба привлекают и беспокоят потным духом и горячей работой: туда-сюда, туда-сюда друг с дружкой. Однако пчёлы к ним добры. За это Александрыч уважал себя - выше всех пределов гордости. Вот, мол, какое у меня влияние: тыщи жал могут вонзиться, а я без опаски - и ни единое не кольнёт! Чтобы убеждаться в своём авторитете, он и выбрал пчельник для скромного рая.
Гордился, а другой человек тишком смеялся. Пасечник. Было ему родственно то, что называют у нас некошной силой. Через неё делал. Так наворожит - не только пчела не ужалит, хоть подмышкой держи её, - а коли надо, волчица придёт из лесу: за курицу яйца высиживать.
Оттого ему перед царём теряться, что мухомор обходить. Царские вкусы вызнал и заполучил миротворца в силки. Холил его самомнение, как умный едок овечку. Царь наотдыхается - одарит его с дочкой. Нажился пасечник поболе, чем порядочно.
Однажды зимует Александрыч в тёплой Ливадии, а ему телеграммку. Шифр, как и следует. Расшифровал: родился сынок незаконный! У царя сердце ворохнись. Велел поставить у нас дорогой дом бельведер, во владение сыну. Но с ним не видался, и тот так и вырос под фамилией Разлучонский. От деда-пасечника унаследовал способности и тайны, но стал и гораздо больше понимать. Пропускал года мимо себя: прибавится изредка седой волос, но здоровье нерушимо.
Жил безвредно, в разврате не погрязал, хотя поневоле бывал свидетелем. Увидит безобразие - и качает головой-то, качает. Тяжело ему: словно как и на нём причастность. От былых приездов родителя взяли-то наши пример. Но сам Разлучонский - живая совесть! Ни одной замужней не коснётся: без согласия мужа. А если приголубит чью невесту - жениху не узнать, ни в толчке не понять. Оставит её Разлучонский, после омовения, в прежней целости.
Доброту насаждал вокруг себя. При нём служил парнишечка Артюха Долгоногов, так Разлучонский ему: "Почему, скажи, ты не даёшь мне самому воду с колодца носить?" Артюха только и моргнёт, язык в щёку упрёт. А Разлучонский: "Как хочешь, но я завтра сам выберу кролика на обед". Родитель разве что любил притвориться простым, а сын и в самом деле знал наизусть поговорку: "Пиво пей, да не плещи. На ночь ешь пустые щи".
Уже не было на этом свете родителя и матери и другой родни. В Питере новый царь кушал яйцо всмятку золотой ложечкой. Ему насоветовали взять Разлучонского в столицу и запрячь в политику. Из разных выгодных расчётов замыслили посадить его на трон в кое-какой стране. Послал царь за ним - ан дела! Того с полмесяца дома нет: пропал. Царь своей рукой вывел на докладе две палочки и поперёк перечеркнул - "Н" написал. "Найти!"
А люди, о том не зная, живут как жили. Так же и Полинька в Питере - дочка фельдмаршала - думать не думала про наши места. Выдана замуж за японского вельможу и катит с ним вагоном первого класса: чтобы, проехав Сибирь, уплыть на корабле к мужу на родину. Он богат так уж богат! но - пузатый. Как только не перетягивал брюхо! давил-вжимал механикой всякой. Плюнул да утюгом калёным по пупку. И спроворил себе. Сталась необходимость носить на пупке грелку со льдом. Придумывал, как бы это показать веселее, и всё не раздевался перед женой. Наконец-то в спальном купе говорит ей по-французски: он-де у меня извергается, словно вулканчик, а проще сказать - стреляет, как бутылка шампанского при откупорке. Потому, мол, я ношу на себе лёд. Шампанское без льда - всё равно что поцелуи беззубых.
Снял верхнее и исподнее - Полинька глядит на грелку, но боле - на другое. И это размер? Таким только флаконец с духами затыкать. А муж берёт бутылку шампанского из ведёрка: "Ляжем, выпив сорт "Клико", чтоб пошло у нас легко. Грелку сдвинем мы в сторонку и опробуем воронку".
Она раскинулась и не знает: предвкушать или сомневаться. Улёгся вельможа на неё всем брюхом - и что? Лежит она будто под барабаном, а кошелёк даром на виду: пальцу до портмонета, как прощанию до привета. Она мужу: "Эх, ты! Переморозил шампанское - бокал не наполнить". Он слез: хоть, мол, бутылку откупорю. Выхлебал три и кувырк: повалился на брюхо, как убитый барабанщик на барабан.
Полинька сошла с поезда на станции Казань, велела носильщикам багаж повынести. Наняла извозчиков: одного с пролёткой, второго с подводой, для багажа. Приехала на пристань, взошла на пароход - и вниз по Волге. Верила в свою звезду. Раз-де случилась с замужеством осечка, а пыл к охоте дудкой не выдуло: будет мне дикое что-нибудь в сюрприз.
Расположилась в дорогой каюте, окно открыто на верхнюю палубу. Тут чей-то голос густой запел:
Кто из нас ненасытней на мзду?
Всадник я или взнузданный конь?
Скачки остро-пьянящий огонь
Взмылит нас и обуглит узду...
Полинька скорей на палубу прогуляться. Ага, вот он: виновник беспокойства. Ростом не взял, но до чего крепко сколочен! Лицом груб, а по одежде - ихо благородие. Поклонился ей: "Простите, - говорит, - я не выношу долго без скачки". Она: "Я в и сама дала закусить удила. Сперва бы только записать про узду - не станет ли от обещания смешно?" Он думает: "Ишь, как охота выставить на смех!" Дюжий-то дюжий, но поистаскан: знал за собой грех сырости. Ладно, к чему грех помнить, когда сама добродетель перед тобой - увлекающа до опупенья! Заметил её с палубы, когда она ещё на причале была.
Заходит к ней в каюту. По стенкам - зеркала, и потолок - зеркало. Между зеркал - ковры красные с будто примешанным дёгтем: как кровь жеребца-перестарка.
Пароход плицами по воде: шлёп-шлёп... тогда было главное не скорость, а угождение красотой богатым-то господам. Чтобы плыли не спешили, а знакомились и жили.
Она глядит на него искоса и будто сама себе: "На борова зла, не встретила ли козла?" А он: "Фрол не козёл, да рог приберёг". Она глазками поиграла: "Фрол за побаску, кунка на ласку, втык на подмашку - и оба врастяжку. Припотели, дух переводят". Он: "Я чаю - перепились чаю". Полинька позвонила в звонок, чай с ромом принесли. Она усмехается: "На чаю голом не прожить Фролом. Станете Фролкой - кладь забыл под полкой".
Ему, ой, не нравится! Так-де и накликает. "Представлюсь, - говорит ей, - по титулу: тайный советник Егерь". Она себе: "Эка сразил! Мой отец повыше". Верно. Однако знатностью этот человек был родовитее её папаши. Но уж и беспутный! А пролаза такой, что ему поручали разные скользкие дела вплоть до заграницы. Управится, как спящего льва обреет. Не упускал и с некошной силой спознаваться, даже живал у эскимосов - от шаманов хитрое перенять. Теперь на него возложили: задом наперёд на дуб влезть, но найти Разлучонского! Егерь как раз и был на пути к нам: личность та, что когда и не в баню идёт, - всякий свежий веник понюхает.
"Хм, хм, - эдак сановито похмыкал и начал: - я, как вы знаете, песельник - так отчего нам не пить чай без утайки навершника и балалайки?" Она головой тряхни. "Только меня, - говорит, - не считать повинной, коли будет недлинный". Этого ущерба он не имел и давай пуговицы расстёгивать.
Отразили зеркала два тела: одно белее белил, второе - заматерелое, с курчавостью и по груди и на лопатках. Чаёвничают пока вприглядку. Полиньку отвернуться не тянет, но она не хочет и от строгости отступить. "Если, - говорит, - вам желательно: грудью на живот, да из кулака в рот - этого не будет!" Он: "Зачем же такие неприличности?" Из стакана отхлебнул, её по гладкой ляжке похлопал. "Вижу, - говорит, - зев макова цвету просит конфету!" Она: "До времени, чай, не прольёте чай?" Он аж рыкнул в стакан от досады.
Полинька сути не поняла. Упала на спинку, ножки ввысь, ручками их в обним и на титярки, лодыжки скрестила. Оторвись, глаз! Промеж ляжек - зев-цветок, намедованный роток! Выпуклил губки для радостной влупки. Егерь - стакан на столик, возвысился над ней: и только совать забубённого, а чай уж и пролит на простыню накрахмаленну. Она личико скриви: фи, скучный!
А ему не за голову же себя хватать. "Что ж, - говорит, - упадёт когда-никогда и конёк ломовой на улице Столбовой. Но не приходится раз на разок! Сядет девушка на возок - ломовому ль не впору вывезти в гору?" Она глянула, как опивками плеснула. Он через то лишь и стерпел, что дал себе клятву: "Перебью конфуз успехом - или пусть мне..." Какую-де кару бы подобрать? И придумал: "Или из всех колбас мне одну гороховую есть!"
Сказал в мыслях, а они строятся рядок к рядку. Перемешал их, а они опять в свой порядок. Ну, пусть по нему и идёт!
Говорит Полиньке: "Я еду к человеку самой благородной крови. Он окружён тайной, но мне известно: такой красивейшей, как вы, он не видел". Другая бы слушала - и Полинька уши не заткнула. Он ей лести наплёл, да давай о Разлучонском: царский, мол, отпрыск, мечтатель. "В мечтах у него, - говорит, - беспременно девушки. Ужасно горяч!" Знать этого не знал, а сказал, чтобы её разжечь. В мыслях у него было: ежели мужчину искать вдвоём с прелестницей - скорее найдётся. Это одно. А второе: пока-де он отыщется, будет у меня не один момент толкнуть забубённого на подвиг.
Таким вооружился расчётом. А Полинька что? Не к японцу же ей назад. Как верила, так и верит: её звезда знает, куда вести. "Буду ль я в силах её не слушаться?" - с этим вздохом и вступи в сговор.
Оба сошли с парохода в Самаре. Егерь помчался в наши места на перекладных, а она с багажом должна приспеть следом: под видом его супруги.
Проехал он Колтубановку, глядит кругом: "Ай, да поля! Ай, да лето! Блаженство!" Рожь озимая начинает смуглеть, ячмень вызревает, пшеничка вот-вот дождётся серпа. Свезли лошадки к реке: по берегу трава гусиная лапка цветёт, на другой стороне табун разбрёлся по выгону, а дале видно поместье Разлучонского.