ХОР МАЛЬЧИКОВ
Оглядываясь в прошлое, вижу то, чего не видел раньше.
Мы работали, не жалея сил, торопились, крутили педали, бдели ночами, волновались, мотали друг другу нервы, и все для того, чтобы выпускать самую скучную в мире газету, поскольку именно такая нужна была тем, кто правил нами, кто вел нас в светлое будущее к новой жизни. Они делали все, чтобы газета остро критиковала, но не касалась кого не положено, чтобы она четко различала, кого можно журить, кого бичевать, а кого только славить и восхвалять.
Делать иную газету нам не было дано, а всякий, кто захотел бы сделать такую, тут же получил бы по ушам.
Это ведь только кажется, что журналист всегда бежал и бежит впереди быстротекущего времени. Увы, права бежать впереди эпохи никому из нас не давалось! А чтобы строптивцы, мнившие себя властителями общественного сознания, шли в ногу, не пропуская командирский подсчет "ать-два! левой!", существовало немало способов научить их соблюдать строй и равнение. Поэтому в вечном движении жизни наверху оказывались те, кто лучше других умел понимать, чего в каждый новый момент истории делать и каких тем трогать нельзя. Наш Главный, Зернов, был за промашки неоднократно бит, потому учен и искренне считал, что вся сложность его должностных обязанностей в том, что приходится СЕГОДНЯ подписывать в свет газету, которая датирована ЗАВТРАШНИМ числом.
Вот если бы подписывать номер к выпуску сегодня, но датировать его числом ВЧЕРАШНИМ! Сколько бы трудностей и опасностей вмиг оставалось позади. А так приходилось каждый день ступать ногой в неизвестность и ложиться спать на подушку, под которой таилась мина незримой опасности. Что делать, если, проснувшись, ты вдруг узнаешь, что призвал искоренять явление, которое в
Москве в Центральном комитете родной Коммунистической партии уже признано полезным для общества и ростки которого надо лелеять и взращивать?
Короче, забегать вперед, открывать светлые дали, звать за собой читателя в будущее мы даже и не пытались. Пути в неизведанное темны и запутаны и, шагая по ним, приходилось постоянно следить за указателями, чего доброго еще свернешь не туда, куда велено; увидишь не то, что тебе видеть положено; поманишь людей несбыточным в сторону недозволенную…
Кто разрешит такое? Кто помилует злостное самовольство?
Потому даже за Главным, который, кстати, был членом бюро обкома самой родной нам Коммунистической партии и имел право читать информацию, приходившую в область из столицы переплетенной в красные обложки с пугающими грифами "Совершенно секретно", "Только лично", компетентные органы присматривали строго и бдительно. Не из-за того, что сомневались в умении нажимать на тормоза. Просто как в хоре мальчиков помимо Старосты положен еще и Дирижер, так и в советской партийной самой свободной в мире прессе всегда был КТО-ТО, подсказывавший Главному на ушко, так чтобы другие не слышали, когда зачинать "Аллилуйю", когда петь "Анафему", а когда и просто загробно молчать.
Долгое время этим КЕМ-ТО для нашей редакции был товарищ Серафим Лизунов.
Время, когда он стал заведовать сектором печати обкома партии, сокрыто от меня смутным туманом давности. Когда я пришел в газету, товарищ Серафим Лизунов уже был опытным Дирижером.
Дедов приятель регент соборного хора Федор Иванович Колесо в нагрудном кармане люстринового пиджака носил длинную вилочку - камертон. Прежде чем взмахнуть руками и повести "Благословен еси господь во Сионе", он легонько ударял камертоном по краю пюпитра, подносил вилочку к уху, вслушивался в гудение пластин и определял каким гласом зачать славословие Отцу, Сыну и Духу Святому.
Камертоном для товарища Лизунова в эпоху славословия Отца и Учителя товарища Сталина служила цитата. Как бы ни был чист и непорочен собственный голос газетчика, как бы ни было правильно понимание подручными партии внутренних и внешних материй, статья не считалась годной к печати, если в ней отсутствовали ссылки на мудрую мысль или последнее ценное указание товарища Иосифа Сталина.
Потому все особо важные публикации нам обязательно приходилось согласовывать с товарищем Серафимом Лизуновым.
Картина согласования почти всегда была одинаковой.
Сопя и отдуваясь, клал редактор сельскохозяйственного отдела Никонов на стол товарища Серафима Лизунова текст передовой статьи "Соберем урожай быстро и без потерь". Считалось, что такие статьи колхозники обязательно читают перед началом полевых работ, а затем в своем деревенском труде строго следуют указаниям газеты. Все знали, что это не так, но нас обязали верить, что без советов газеты хлеб не соберут, и мы делали вид, что верим.
Товарищ Лизунов, готовясь к серьезному делу, снимал пиджак, оставался в белой крахмальной рубахе, брал в руки красный хорошо отточенный карандаш - обкомовскому руководителю иной цвет казался слабым, встряхивал кистями, чтобы чуть-чуть отодвинуть манжеты рукавов, и с сосредоточенным видом принимался за дело. Никонов был обязан сидеть рядом и демонстрировать пристальное внимание к процессу руководства советской прессой.
Лизунов неторопливо, едва шевеля сочными губами, читал, морщил нос, чесал карандашом за ухом, размышлял после прочтения всей статьи минуты две-три, потом изрекал:
- Внешне в статье все на своих местах. Но это внешне. А вот по существу политически она мелковата. Нет в ней областного звучания! Надо резче поднимать идейный уровень таких выступлений! Резче! Уборка - кампания политическая.
Приподнимать так приподнимать!
Никонов сдвигал брови, бурная работа мысли обозначалась в складках могучего лба, тенью ложилась на усталое лицо.
- А что, - проверяя реакцию Дирижера, осторожно, прощупывающе, говорил он, - может начать статью сразу со слов товарища Сталина "Уборка - дело сезонное"?
- Добро, - соглашался товарищ Серафим Лизунов. - Вот видишь, всего одна фраза, а уже весь материал заиграл, обрел новое звучание, заметно усилилось его политическое влияние на массы. А что у нас тут?
Лизунов торкал карандашиком в строчку рукописи им же самим помеченную кривощапой красной галочкой.
- "Осенний день год кормит", - читал Никонов.
- Уберите. Определение товарища Сталина снимает необходимость поминать сомнительные дедовские мудрости эпохи феодализма… Нас кормит не осенний день, а социалистическое сельское хозяйство, ударный самоотверженный труд колхозного крестьянства.
Так в областной газете проводилась строго выдержанная линия, которая шла сверху вниз лично от товарища Иосифа Виссарионовича Сталина к товарищу Серафиму Лизунову и далее без остановок прямо в массы тружеников села, которые вдруг узнавали, что уборка - дело сезонное.
Успех любого журналистского начинания в те времена во многом зависел от того, насколько был подкован и как глубоко вник в речения Вождя и Учителя человек, взявшийся за перо.
Найти для "поднятия" силы звучания любой статьи афоризм в речах Сталина было делом нетрудным.
"Кадры, - говорил Вождь, - решают все". И бесспорная очевидность руководящего утверждения обезоруживала человека, заставляла его чувствовать себя круглым дураком, который не допер самостоятельно до понимания азбучной истины.
"Чтобы не ошибиться в политике, - советовал Учитель, - надо смотреть вперед, а не назад". И цитирование этих слов в глазах наших кураторов сразу придавало ударную силу газетной статье.
Этому нас учили в университете.
Это было аксиомой для всех, кто пел в Хоре Мальчиков.
Товарищ Серафим Лизунов помер скоропостижно с вечным пером в руках от необратимого изумления.
Однажды, проснувшись и взяв в руки газету, он понял, что вся мудрость, ради которой долгие годы на память зубрил гениальные изречения и последние указания Великого Вождя, оказалась вдруг никому не нужной.
Все, что еще недавно приводило Хор Мальчиков в душевный трепет, пошло одним махом козе под хвост.
В мире не оставалось места для товарища Серафима Лизунова с набором цитат из трудов товарища Сталина, пригодных на все случаи жизни. Цитаты остались прежними, а жизнь вдруг изменилась. Уборка перестала быть делом сезонным и вошла в обычный круг крестьянских забот на общих правах с севом и недородом.
Лизунов вмиг осознал это и ушел.
Тихо догорел в одночасье.
Место Дирижера занял представитель новой эпохи товарищ Бельдюгин.
Как правило, и низы, которые были недовольны твердостью его линии, и верхи, считавшие, что эта линия проводится без особой жесткости, переиначивали фамилию Бельдюгина, и она звучала устрашающе нецензурно.
Мое знакомство с Бельдюгиным началось в те дни, когда, вернувшись с войны, он взял низкий старт на стометровке литературного творчества.
С бордовым пузатым портфелем дотоле неизвестный сочинитель возник перед заведующим отделом культуры нашей газеты Бугровым. Возник и взял быка за рога:
- Хочу помочь вам, товарищи. Вот выиграли войну, теперь будем поднимать вашу газету.
Заход походил на атаку, но Бугров выдержал ее по-фронтовому, не дрогнув.
Я в те годы был простым литрабом и потому, делая вид человека, усердно творящего нетленные духовные ценности областного масштаба, спокойно слушал их разговор.
- Красиво звучит, - сказал Бугров деловым тоном, каким обычно говорят с посетителями, чтобы вселить в них некоторое ощущение безнадежности. - А теперь покажите, с чем пожаловали. Так ли это красиво?
- Я думаю, - сказал Бельдюгин, неторопливо расстегивая замки портфеля, - когда начнете публиковать, то лучше всего на первой странице. Знаете, иногда так помещают важные материалы - тремя колбасками сверху до самого низа. Это украсит газету, резко поднимет ее идейность, увеличит тираж.