Я никогда не купил бы эти штаны, но моя старуха была в таком настроении, что я не рискнул спорить, боясь нового шума. Но когда утром я натянул их, то почувствовал, что сгорю со стыда, прежде чем первая морщина тронет их гладкую, девственную поверхность. Носить их было все равно, что ходить по пояс в воде.
Даже мою старуху взяло сомнение. Она была еще в халате, жарила яичницу с ветчиной и заливалась, как жаворонок.
- Гляди, Гарри! - крикнула она. - Вот рабочий человек в полном снаряжении… О господи, они похожи на крашеные канализационные трубы. Ну как, ничего?
Я кивнул - по неопытности не знал еще, что, идя на новую работу, нужно одеться так, чтобы поменьше бросаться в глаза; но если б я тогда знал все, что знаю теперь, то скорее пошел бы туда в коротких штанишках. Жилец, увидев меня, даже присвистнул; он вышел следом за мной на двор.
- Давай помогу надеть велосипедные зажимы, - сказал он. Хотел меня подбодрить. - Все будет хорошо. Главное, держи язык на привязи, крепко подумай, прежде чем что спросить, а если над тобой подшутят, смейся первый.
- Меня старыми шутками не купишь, - сказал я.
- А ты послушай меня: раз-другой дай себя купить, - сказал Жилец. - Ну, счастливо.
Моя старуха стояла в дверях черного хода.
- Ты не пожелаешь ему удачи? - спросил Жилец.
- Старайся, - сказала она. - Делай, что тебе велят. - И ушла в дом.
- Ей уж невмоготу, - сказал Жилец задумчиво. - Ну, вот и заложен краеугольный камень в твоей жизни.
- Как бы этот камень мне на шею не подвесили, - сказал я.
- Ну, ничего, захочешь - уйдешь, ты ведь свободен, - сказал он. И эти слова накрепко засели у меня в памяти.
Мне часто приходилось вставать рано, так что, встав в седьмом часу, я не увидел ничего нового. Вокруг все сплошь велосипеды, редкие машины и автобусы. Движутся медленно, тихо, и все будто очумелые. Как в телевизоре, когда звук выключен. Педали крутятся тяжелее свинца. Дым лениво ползет из труб. И ни одной улыбки. На всех лицах читаешь сладкие воспоминания о сне и твердое убеждение, что надо запретить работать как можно скорее. Седьмой час утра - самое лучшее время, чтоб начать революцию.
Нет ничего приятнее тишины, если отправляешься в путешествие. Но, братцы, честное слово, когда в первый раз едешь на работу и кругом тихо - это тоска. Лучше уж пусть оркестр гремит вовсю. А одинокая труба в седьмом часу утра - как вспомню, до сих пор мурашки по коже бегают. Колеса словно в вате увязали. Этот старый драндулет сразу дал мне жизни. Ехать на нем было все равно, что молоть железо в кофейной мельнице, только проворачивать еще потруднее. Строительный участок был на западной стороне, милях в трех от дома, и на полпути, когда мне предстояло еще одолеть подъем в добрую милю, спустила шина. Я открутил вентиль, и резинка лопнула у меня в пальцах. Сумки с инструментами, конечно, не было.
Когда я дотащился до участка, было десять минут восьмого. Для начала неплохо.
Это был пустырь шириной ярдов в пятьдесят, с пологим уклоном к реке. До реки оттуда было около мили. Через пустырь протекал ручеек. Параллельно ему шла канава, куда укладывали трубы. Я увидел бетономешалку, два бункера, здоровенный бульдозер, множество бетонных труб диаметром футов в шесть, компрессор и большой сарай. Если б не гул голосов, доносившийся из сарая, - полная картина тихого воскресного утра; не хватало только колокольного звона.
Я поставил велосипед у стенки и едва просунул голову в дверь - столько внутри набилось народу. Какие-то люди сидели по стенам и сладко дрыхли. А те, что не дрыхли, обступили стол, за которым сидел какой-то хмырь с жабьей мордой - видно, тамошний букмекер, - записывал ставки на клочке бумаги и считал мелочь, которая кучей лежала около него.
На меня никто не обратил внимания.
- Где мастер? - спросил я.
Человек, который сидел у двери и клал заплату на комбинезон, сказал:
- А тебе чего?
- Мне мастера.
- Эй, вы, потише! - сказал букмекер. И странное дело, в сарае впрямь стало тише. - Ну, что там?
- Мне мастера, - повторил я.
- Это еще что такое! - сказал он. - Погоди, я тебя научу разговаривать. Ты племянник начальника участка?
Я кивнул.
- Странно. Разве он не сказал тебе, чтоб ты обратился к старшему закоперщику?
- Нет. Велел быть здесь в семь, вот и все.
- А ты, малец, неплохо начал - сейчас уже десять минут восьмого.
- Я шину проколол.
- Ладно, - сказал он. - Подымись-ка вон на ту ступеньку, во-во, повыше. - Он засунул большие пальцы в карманы жилета и встал, чтобы лучше видеть. Все остальные тоже рассматривали меня. - Ну, брат, я уж лет двадцать не видал настоящих молескиновых штанов, - сказал он. - Взгляните только, ну и красота!
- Шик-блеск, - сказал человек с иголкой.
- А кобуры при нем почему нет?
- Так вот, - сказал букмекер. - Первым делом пойди окуни эти штаны в ручей и стань мужчиной.
- На себя бы лучше поглядели, - сказал я.
Длинноносый тихонько присвистнул. А я - ноль внимания. В общем начал с того, чем хотел кончить. Не позволю какому-то жулику себя грязью обливать.
- Ого! - сказал он. - Да ты, я вижу, остряк.
- Слушайте, - сказал я. - Я эти штаны снять могу, а вот вы свою рожу не снимете.
Ему это пришлось не по вкусу, но он громко захохотал.
- Нет, вы только послушайте, - сказал он остальным. - Язык-то у него неплохо подвешен, совсем как у дяди… Ладно, обожди минутку, сынок, я тут распоряжусь, и тогда потолкуем.
Он велел всем выйти, и сарай сразу опустел. Через две минуты я услышал, как заработал компрессор, загрохотали грузовики, и тогда мне стало ясно, почему он называл себя старшим закоперщиком.
Когда все вышли, он сосчитал денежки, собранные с этих простаков, и выписал несколько путевых листов. Мне надоело стоять, и я сел. Он кончил писать и сидел, с усмешечкой постукивая тупым концом карандаша по столу.
Наконец он сказал:
- Много о себе думаешь, сынок, а?
- Не люблю, когда из меня дурака делают.
- Тебя как звать-то?
- Артур.
- Так вот, Артур, я тебе сейчас все растолкую. Ты на дядю Джорджа не надейся. И ни на кого не надейся. Да на него и не очень-то можно надеяться, потому что он здесь почти не бывает. Он очень занятой человек, твой дядя Джордж, и во всем зависит от меня. Моя фамилия Спроггет - для тебя я мистер Спроггет.
- Хорошо, мистер Спроггет.
- Вот молодец. А теперь беги к бетономешалке и скажи Джорджу Бзэку, чтобы научил тебя работать лопатой.
- Кому-кому?
- Джорджу Бзэку. И вот еще что, сынок…
- Да?
- Насчет моей рожи ты лучше помалкивай.
Я промолчал. Бросил на него убийственный взгляд и вышел. Жалить, как змея, и виду не показывать - вот мой метод. Но внутри я весь дрожал. Не понравился мне этот старший закоперщик. Вот уж действительно змея.
Джордж Бзэк оказался тем самым длинноносым. Грузовики сваливали щебенку, и он лопатой кидал ее в железный грохот. А я должен был грузить щебенку на конвейер, который подавал ее в бункеры, а оттуда - в бетономешалку. Старик Джордж дал мне лопату и показал, что нужно делать, а потом стоял, глядя, как я орудую, с доброй улыбкой, от которой все лицо у него как-то смялось. Наконец он взял у меня лопату и показал, как ее держать. Я поблагодарил.
Он снова перешел на другую сторону грохота и почесал нос.
- А ты храбрый мальчуган, - сказал он. Лицо его сморщилось в улыбке. - Да, рожа у него и впрямь подгуляла, и ее не снимешь, деваться тут некуда.
Он усердно работал лопатой и каждые минут десять разражался трескучим, как пулеметная очередь, смехом. Но почти до девяти часов он не сказал больше ни слова.
- Завари-ка чайку, малыш, - сказал он наконец. - Чайник в сарае.
Я положил лопату, но от этого мне не полегчало. Правую руку мне как будто взрезали. Она вся болела.
- Ничего, научишься, тогда лопата сама работать будет, - сказал он. - И Спроггета обманывать тоже научишься. Дрянной он человек.
Во мне было без малого шесть футов росту да весу около ста семидесяти фунтов.
- Я могу за себя постоять, - сказал я.
- Ну, это уже скучно, - сказал он и снова взялся за лопату. Я заварил чай, рабочие обступили меня. И тут-то появился дядя Джордж. Подошел. Оглядел всех, а меня словно не заметил, потом сказал Спроггету:
- Ну как?
- Все в порядке, Джордж, - сказал букмекер. - Новенький опоздал, больше ничего.
Он только проворчал что-то себе под нос.
- Надо осмотреть крепления, - сказал он, и оба ушли.
Кажется, тогда только я по-настоящему понял, что он за человек. Он не взглянул на меня, не сказал ни слова, всем своим видом показывая, что я дерьмо или еще что похуже. Представьте себе, как я стоял там со здоровенным чайником в руке, оскалившись, сверкая глазами. Кто-то сказал:
- Выпьем, что ли, чайку, Ковбой?
Чайник был большой, тяжелый и горячий. Старик Джордж сразу понял, что у меня на уме.
- Налей-ка мне, сынок, - сказал он, протягивая кружку. Я взглянул на него. Он покачал головой. Так что чайник остался у меня в руке и не пришлось вызывать скорую помощь. Было девять часов, всего два часа прошло, но, братцы, мне они показались долгими, как два года.