– Все равно, не жди. Тем более писем и открыток. Они имеют такое свойство… Запаздывать. Уже третью неделю нет письма от Анки. Если бы я ждала нетерпеливо, как ты, то была бы уже очень расстроена.
– Подумаешь, три недели! А мне ждать ещё три месяца.
Августа кивнула на Полину Прошке.
– Как тебе это нравится? Спичка!
– Что, уже нельзя ни к кому хорошо относиться?
– Ты почти не знаешь эту учительницу. Ну и что, что у неё пушистый свитер? Вот, спроси Прошку.
– Мне кажется, Марина Романовна очень учёная. – Заявил Прошка. – Вполне финский педагог.
– Прош-Прош, я смогу сыграть Саломею? – спросила Полинка.
– Не знаю, – растерялся Прошка. – Я не предсказатель.
– Жаль, – вздохнула Полинка.
– Почему эта эстетка остановила выбор на моей внучке? – сокрушалась Августа, – ведь Полинка – какая же она актриса?
– Если бы я хорошо знал эту науку – эстетику, я, наверное, смог бы объяснить… – смутился Прошка.
Однажды Августа поинтересовалась у Полинки:
– А математику у вас преподают?
– Да, бывает.
– И что же, тебе не нравится?
– Почему же? В цифрах есть своя эстетика, – отвечала Полинка.
Вскоре Августа вновь застала внучку около Прошки. Полинка, вся в светлом (Марина Романовна не рекомендовала своим "подружкам" носить чёрное и грубо разрисовывать лица, и Полинка теперь даже дома ходила во всем светлом), стоя на коленках, склонившись, почти прижавшись щекой к кукольной щеке подкидыша, шептала ему на ухо:
– Прош-Прош, ты ведь умеешь делать чудеса, ты ведь можешь мне помочь. Я боюсь одной вещи. Понимаешь, очень боюсь. Иногда иду по улице, и на меня нападает ужас! Я боюсь, что никогда не буду такой, как Марина Романовна! Сделай, чтобы я хоть чуточку была на нее похожа! Что бы я была лёгкая, изящная… Чтобы меня так же все любили. Поможешь?
– Так ты у неё и научишься! Я этого не умею. Видишь, я не лёгкий, не изящный… и не очень-то меня любят.
– Вот и у меня не получается!
– Но ты уже изменилась, – заметил младенец.
– Неужели правда?
– У тебя походка стала другой, движения другие, и этот светлый костюм тебе идёт! И даже с волосами что-то произошло.
– Это стрижка такая. У Марины Романовны тоже такая, но без чёлки. А мне, к сожалению, нельзя, как она. Там шрам.
– По-моему, лучше бы ты стала похожа на Августу.
– На бабушку! Но ей девяносто лет.
– Разве это важно?
– Ты что, глупый? Ничего не понимаешь?
– Да? Мне тоже так кажется… Я совсем ничего у вас тут не понимаю! Я в полной растерянности!
– Жаль! – вздохнула Полинка. – Ты бы очень пригодился мне сейчас. Если бы не разучился делать чудеса. Хотя бы такие неудачные, как раньше! Всё лучше чем ничего.
– И мне жаль! У меня огромные амбиции! А на выходе ничего, ноль!
– Бедный ребёнок! Скучно тебе целый день так вот без толку валяться?
– Нет, не скучно. Я по сторонам смотрю.
Полинка оглянулась по сторонам.
– И что видишь? Эти стены с голубыми обоями?
– Я всё вижу.
– Как по телевизору?
– Лучше. Я читаю Книгу Жизни. Так что если хочешь, я тебе расскажу…
– Сказку? Не грузи! У меня куча уроков. – Полинка поспешно выбежала из комнаты.
В зимнем саду, прозванном Джунглями, всё росло в кадках. Здесь лицеистки могли изучать все виды и оттенки тропических растений – от бархатисто-зеленого, лилово-синего и нежно-салатового до лимонного, багряного, бирюзового, белого и золотого.
К сожалению, кактус цвёл только три дня в сезон! И в эти три дня Марина Романовна, конечно же, все свои индивидуальные занятия проводила на деревянной скамейке прямо под кадкой с кактусом. Она удивлялась на редкий цветок и заодно учила лицеисток ловить мгновение, "карпе дием".
Полинка опять сидела в этой чаще с эстеткой, теперь ещё и под кактусом! На зимнесадовом столике уже выстроена была идеальная композиция из чашек и вазы с печеньем. Но электророзетка находилась довольно далеко, под пальмой. Полинка бегала через Джунгли смотреть за чайником. Среди лиан вприпрыжку. Эти дебри оказались интереснее дома Василия Васильевича Пузыря. Да она о Пузыре уже почти думать забыла! Только иногда ещё вспоминала Эмиля.
Запах кофе наполнил Джунгли. Он удачно сочетался с резким запахом орхидей. Подружки-эстетки, ценительницы кактуса, сидели рядком на низкой скамейке, и, обхватив руками колени, болтали.
– Как себя чувствует бабушка? – первым делом поинтересовалась старшая.
– Скрипит понемножку, – отвечала Полинка, – беспокоится за меня всё время.
– За тебя! Почему же? – удивилась учительница.
– Потому что мне не нравится математика и я не знаю, кем буду.
– А ты не знаешь? – Марина Романовна казалась изумленной.
– Я и не хочу знать! – Полина смутилась и замолчала. Но Марина Романовна всем своим видом выражала внимание, даже кофе пить забыла, и Полинка продолжила совсем тихо: – Мне почему-то не интересно об этом думать.
– Ну что ты, это же очень и очень интересно! Бывают такие профессии, что просто ах! Мы придумаем тебе такую классную, что ты будешь мечтать об этом день и ночь!
– Все девчонки мечтают стать моделями и артистками. А мне это не нужно.
– Чудно! Я была такой же. Не мечтала стать моделью, манекенщицей или… ну там какой-нибудь фигуристкой. И очень рада, что теперь у меня совсем другое дело! Без вас, моих подружек, я не могла бы жить. Честное слово! Я так рада помогать вам, думать о вас, общаться с вами! Вы все по-своему замечательные. Ты не хочешь, случайно, стать педагогом, как я?
– Ну, может быть… В каком-то смысле…
– Институт, аспирантура, ерунда! Ты только захоти. Хочешь?
– В общем, да, – прошептала Полинка, проливая кофе на светлые джинсы.
Марина Романовна разгадала Полинкину мечту. Но у неё появилась другая, покруче.
– Прош-Прош, помоги мне! Я не прошу ничего особенного! Только то, что у меня и так уже есть! Пусть так всё и будет, и больше мне ничего не надо! Я бы навсегда осталась, как теперь, училась у Марины Романовны… И все, больше мне ничего не нужно! Ты ведь не растёшь, не изменяешься! Так сделай это и для меня!
– А тебе не наскучит все одно и то же?
– Если уроки эстетики будут каждый день – нет…
– Много эстетики – тоже не очень весело.
– Тебе же не скучно лежать и глядеть по сторонам!
– Я познаю ваш мир, – напомнил куклёныш, – а ты не увидишь ничего, кроме этих Джунглей.
– И пусть, мне ничего не нужно! И потом, если захочу, я тебя попрошу, и ты меня расколдуешь. Тебе ведь не трудно?
– Но я не умею колдовать!
– Ну Прош-Прош! Пожалуйста!
– Ничего я не умею! Учусь, читаю Книгу Жизни, и без толку! Ничего не понимаю! Хуже младенца!
– Неправда! Тебе стоит только подумать, и твои мысли воплощаются.
– А потом распоясываются и ведут себя, как хотят. Ты же знаешь! – впервые Прошка намекнул Полинке, что они всё же связаны общим знанием, что он заметил и помнит, что она сделала.
– Постарайся для меня, будь хорошим племянником!
– Не получится. Я совсем растерян. Я теперь даже рефлексирую!
– Ну и зря ты занимаешься такой ерундой!
Полинка вышла из комнаты, почти совершенно разочарованная в племяннике.
И Августа обращалась к Прошке со своими тревогами.
– Что же это! Уже скоро два месяца нет известий. А вдруг и правда – чума? Как ты думаешь, Анка не заболела?
– Нет. Чумой точно не заболела. – Отвечал Прошка, – в Испании сейчас нет эпидемии.
– Почему ты так уверен?
– Видел!
– Отсюда?
– Нет, по телевизору!
– А… Ну это и я видела. Но что-то же с ней не так!
– Да нет, она в шоколаде.
– Откуда же ты знаешь? Её по телевизору не показывали.
– Это я так видел, своими глазами.
– Прямо отсюда видел Анку?
– Ну да!
– И что она там делает? – нетерпеливо спросила Августа.
Прошка подумал.
– Мельтешит.
– Видишь, ты плохо разглядел! Во-первых, издалека. Во-вторых, она мельтешит. А я бы хотела знать наверняка. Ты можешь разглядеть – есть у неё потаённая печаль?
Прошка подумал и смущённо ответил:
– Наверное, не могу. Я не знаю, как это выглядит.
– Вот бы получить письмо… И понадобилась ей эта Испания! Кому она нужна? – досадовала Августа.
А письма всё не было. Августа подолгу простаивала у окна в надежде высмотреть далекую ненужную Испанию. А когда кормила птиц… Была у Августы такая хозяйственная привычка. Когда в доме оставался и попусту черствел хлеб, она специально выходила на улицу и крошила его для птиц. Причём не сидела там, где кумушки, чтобы её не отвлекали посторонними разговорами, а стояла под большим тополем, разглядывала птиц и подбадривала их. Эта привычка была из тех, что дарят ощущение надёжности, из тех, что помогают времени течь, как нужно, а человеку правильно его отмерять. Теперь, видя голубей, она думала о тех из них, что умеют носить письма. А вечерами учила испанский. Она не собиралась в Испанию, но все равно чувствовала себя ближе к Анке. Принялась читать Лорку, Маркеса и Кортасара в подлиннике. Она знала, что внучка не имеет привычки читать, но всё равно она теперь живёт там, как будто внутри этих текстов… Кто-то из них мог бы написать и о ней, если бы вдруг встретил в Мадриде… Да что там, непременно написал бы!
А потом приключилась история с Полинкой. Она вернулась из Новейшего взволнованная. Прошмыгнув мимо бабушки, рванула прямо в комнату подкидыша и вцепилась в ручку его игрушечной повозки.
– Прош-Прош! Сегодня, сейчас, Марина Романовна прошла мимо меня и не узнала! Почему?