Маша натягивает на ноги изящные колготки с блестками. За окном, в центре огромной, мягкой, сизой тучи появился просвет, и в него глядит палевый лучик.
Лучик упал Тане на руку, она встрепенулась, стряхнула его и вздохнула:
– Почему всё не так?
– Потому что дядя Алеша – дурак.
Маша накинула плащ и упорхнула. Умытая улица сияла золотом закатного солнца. Потом настали нежные, светлые, сказочные сумерки. В сумерках возник Дроссельмейер.
– Какой сегодня колоритный дождь!
Неужели заметил?!
– Вы не промокли? Горячий чай? Гренки? – захлопотал дедушка-саламандра.
– Пожалуйста. Как твои дела, Танька? Не сердишься? Я все время хожу околдованный Олей. Она ясновидящая. Ничего не ест, питание получает из Космоса, как солнечная батарея. Миниатюрная и грациозная. Видела бы ты, как она танцует при свечах – моя комнатенка преображается. Мистика – единственная Олина слабость. Я сам не свой, из-за нее все из рук валится…
Тане нечего противопоставить эффектам освещения, свечам и теням, танцу – обворожительной Игре. Кроме своих жалких духов, жалких выдумок. И чая с гренками…
Как будто незнакомое существо на фоне неба… Впервые Таньке снился не Дроссельмейер. Это существо не летало в небе, а находилось на балконе. Но было таким маленьким, что могло проскользнуть сквозь прутья. Таким легким, что способно было улететь. Таньке было страшно за него, очень страшно. Она тянула руки, хотела удержать… Она давно уже о нём думала – спустится с небес и спасёт.
Сестра вошла неожиданно, Танька уронила шитье с колен, смутилась.
– Что ты шьешь?
– Платье. У нас скоро свадьба! Так лучше заранее сшить. Столько будет хлопот.
– Замечательно, обожаю свадьбы! Вы пришли наконец к общему знаменателю?
– У нас будет ребенок…
– Атас… Так можно расписаться и в пятнадцать!
– Представляешь, какое счастье?
– Ненормальная, – засмеялась Маша, – а откуда у тебя такой крепдешин?
Летом Алла пригласила сестер к себе на дачу. Это был маленький ветхий домик – бревенчатый, о трех окнах, в незначительном, но дремучем садочке.
– Кайф, – сказала Маша, – расслабимся, подзагорим. В окаянном городе мое лицо приобрело зеленоватый оттенок.
Алла была очень приветлива, рассказала про каждую травинку в саду. Приготовила омлет с помидорами. Но она как будто нарочно ни словом не обмолвилась об Алеше Кукольнике, как будто его не знала.
Ночь в деревне лунная, звездная, теплая… Улица, уходящая в бесконечную даль, дремлет, домики спят в траве, одетые своими заборами, а звезды тем временем уверенно двигаются по небу. Ночь сплетается из теней яблонь, вишен и жасмина. Сёстры сидят и смотрят на звезды…
– А жених что? – любопытствует Маша.
– Я с тех пор его не видела.
– Ты скоро родишь, а он не знает! – смеётся сестра.
– Нет. Кажется, всё пропало… Очень уж много крови и боль.
– Нашла о чём жалеть! У тебя еще столько детей будет, что на стенку полезешь!
– И все хуже, все больнее…
– Сходи к врачу.
– Ты что, я не могу рассказать об этом врачу! Тогда все всё узнают и Алёшу из-за меня посадят. Я же несовершеннолетняя. Он просил даже тебе ничего не рассказывать. Он думает, ты до сих пор ничего не знаешь!
– Вот дурак!
– Но я-то знаю, что ты не проговоришься! Вот если бы он приехал, он бы придумал, что делать… Мне страшно…
Бука скучала и выла на луну, или спала посреди сумеречной комнаты, распластавшись по полу, как мохнатый коврик. Танька сидела у окна и смотрела на дорогу. Однажды она отважилась, пошла к деревенскому телефонному автомату, и набрала код настоящего мира.
– Добрый вечер…
– Оля? – обрадовался воспитатель.
– Нет, Таня…
Не умеющая играть, не умеющая танцевать, не умеющая петь, не умеющая даже говорить. Никогда она не найдет Дроссельмейера.
А дома, у яркого очага, хлопочет дедушка-саламандра. Там пекутся румяные сырники, и чайник сипло поет, спешит познакомиться с каждым входящим и кланяется, кланяется… Мама сидит в ярких ситцах и рисует, и напевает, шьет лоскутное покрывало, шьет красное платье для Таньки (обещала скоро дошить), а дедушка несет домой яблоки и мед, а Танины книги источают сладкую пыль, прячась друг за дружку, стесняясь своих потрепанных переплетов и желтых обманчивых страниц. Все осталось дома, а дом остался у дедушки, а дедушка – среди сказочных, щедрых и прекрасных древних саламандр – за чертой…
Таня увидела сон: как будто она любит Антошку, целует его круглые румяные щеки. Он счастливо улыбается, у него сияющие тёмные глаза и никакого горба. Как наваждение вспоминается все былое уродство, все страдания… Любовь творит чудеса. Только над Кукольником она не властна.
Сестра опять приехала.
– Привет, невеста!
– Ты! Как хорошо.
– А клубнику в деревне можно купить? Ништяк! Искупаюсь, позагораю, поем клубники, а завтра вернусь к моему плешивому педагогу. Идем на озеро!
– Больно, не могу…
– Вот скука…
Маша на ходу подтыкает подол, оголяя стройные ноги навстречу душистому жаркому ветру, Таня тащится следом, несёт за ней одеяльце и полотенце.
– Мне шьют мини-юбочку из шелка, вот такую коротенькую. Я считаю, в нашем возрасте уже неприлично ходить в длинном. Конечно, у мамы глаза на лоб вылезут. Но мне все равно. А прическа? Ты заметила, как у меня красиво уложены волосы?
– У тебя всегда…
– Нет, ты ничего не понимаешь. Мне делал укладку лучший парикмахер в Москве. Самый дорогой!
Лесное озеро лежит среди цветастых деревьев, солнечные блики носятся веселой зыбью, а в глубине отражается бархатная поляна. Птицы поют, очарованные видом. Маша плещется, Танька смотрит.
– Как же хорошо, что ты приехала. Мне было страшно совсем одной, очень уж много крови…
Дома Таня наполнила клубникой огромное блюдо, Маша пришла в восторг.
– Кайф! Вот это жизнь! Посыпь еще сахаром.
Сёстры закутались в шали и пледы, и, перемазанные ягодным соком, сидели слушали вечер, наблюдали закат. Через распахнутые двери террасы к их ногам лились сырые оранжевые лучи. Влажность солнца просачивалась сквозь тонкие занавески и полосками, зигзагами, узорами растекалась по террасе. День тонул. Наконец на поверхности остались только шорохи, слабые дуновения, нежные и сонные голоса сверчков и птиц.
А на следующий день Танька уже не могла есть ягоды. Ей было больно, она не могла встать, и не могла вздохнуть от боли. Приехала Алла, и Танька призналась, что у неё болит живот. Алла вызвала скорую помощь. Медбрат пощупал ей живот, задал несколько вопросов, вышел на косое крылечко, закурил.
– Не довезём, – предупредил он Аллу.
Алла ахнула и прикрыла глаза мизинцами.
Танькин мир сминался, как бумага. Странное противоречие – на дверцах кареты скорой помощи рдели знаки милосердия и любви, но она везла не к Дроссельмейеру. Может быть, даже в противоположную сторону.