Однако спустя годы ко мне вдруг пришло осознание, вернее, поначалу неясное ощущение того, что мир вокруг незаметно для меня изменился. Исчезли некоторые знакомые мне места и заменились незнакомыми; там, где я еще недавно свободно ходил, вдруг появлялась глухая кирпичная стена, будто всегда здесь стояла; напротив - там, где помещался знакомый дом, теперь ничего не было, просто - пустота, вакуум. В этом не было бы ничего странного - город не музей, он меняется, живет по своим законам - но странным было именно то, что никто больше будто этого и не замечает, будто история каждый день начинается в ноль часов, ноль минут… Когда я задавал вопросы, на меня удивленно и как–то с опаской смотрели и отвечали, дескать, нет, вроде так всегда и было… Но эта пустота - смотрите, ведь там нет ничего, кажется, даже пространства и времени… - это как?!. Ничего, отвечали мне, явно не понимая, отчего я волнуюсь, вроде так и было всегда - вы, может, не местный? И я постепенно начинал понимать, что - да, вероятно… уже…
Наконец я отчетливо увидел, что это же самое происходит и с людьми - там, где еще вчера я видел знакомое лицо - теперь было незнакомое: незнакомые люди здоровались со мною и я вежливо отвечал им, приветливо даже улыбаясь, но сам нервозно пытался припомнить: - кто это?! - и не мог. Я научился делать вид, что ничего не замечаю, тем более, что внешне и точно: ничего как бы не изменилось - со мною здоровались, я отвечал, в свою очередь осведомлялся о здоровье: - здоровье, ничего себе, по погоде, - да, - соглашался я, правда, действительно. Ничего не изменилось - кроме того, что я решительно не имел понятия, с кем говорю. Но так ли это важно? "Совсем не важно, - казалось, отвечали их незнакомые глаза, - мы ведь тоже не знаем, с кем говорим…"
Но затем стали меняться и пропадать имена - и я теперь не мог правильно вести беседы на их, неродном для меня, языке. Мне приходилось делать вид, что я запамятовал… - как, простите? - как вы сказали?!. Н… как? И стали пропадать лица - на их месте я стал видеть - ничего: вакуум, пустота… Я бросил взгляд вокруг - на стены домов, на близкий парк с деревьями, на дальние районы, на окраины - туда и сюда - и за окраины, на самый горизонт - и увидел, что мир начинает просвечивать, как ветхое сукно, крошиться, как старая краска, и многие, многие фрагменты его уже утрачены; и самое время начинает плавиться, как асфальт на жарком безжалостном солнцепеке безлюдного дня в самой середине лета, когда сил нет дышать неподвижным воздухом, раскаленным от крошащихся и плавящихся в нестерпимом жаре стен… Нет часов, нет минут - и куда бы я не кинул взгляд свой, отовсюду слышал и даже видел воочию - хотя это и невозможно и, наверно, было галлюцинацией расстроенного от жары мозга - видел и слышал один немой стон, одну мольбу… Мольбу?
И я понял, что мир - мой мир, данный мне когда–то в ощущениях и переживаниях, знакомый и привычный мне (хотя теперь уж не совсем знакомый, и совсем непривычный) - оставленный мною, брошенный на произвол судьбы, лишенный мною моей внутренней силы, данной мне взаймы при рождении - умирает, разрушается, и что еще немного - и невозможно будет спасти не только то, что осталось от него, но даже и память о нем спасти будет невозможно, изгладится она, канет навсегда, и никто во веки веков не сможет даже припомнить, даже представить, что он когда–то существовал. Я понял, кому и в чем я должен вернуть этот свой давний долг, и понял, что быть мне иначе бездомным во веки веков и скитаться по дорогам иных, быть может, прекрасных, но чужих миров, нигде не находя себе пристанища…
Но как, как вернуть задолженное - я не знал.
* * *
…Николаша поселился в том самом смешном доме, пестром, цветном, если смотреть издали, а если вблизи, то довольно грубо выкрашенном зеленой и грязно–бежевой краской с коричневыми переплетами окон; укрылся в мансардном, странно заброшенном его этаже (будто забытом жадными до квадратных метров горожанами), расчистив и кое–как обустроив соседнюю с Николай Николаевичем комнату.
Первую ночь пришлось провести - на том самом, памятном диванчике; Николай Николаевич указал на него: "Располагайтесь…" - поздним вечером, когда они, усталые и продрогшие, поднялись по узкой лесенке, когда отворили дверь, из–под которой, как обычно, пробивались лучики темно–желтого света (Николаша тогда понял, почему хозяин оставляет этот "вечный огонь" - чтобы не разбить себе лоб, блуждая впотьмах по коридору), когда вскипятили чай на оказавшейся вдруг электрической плитке, когда в ожидании чая выпили по маленькому лафитничку неизвестно откуда появившейся водки, налитой не из бутылки, а из старенького и, правду сказать, не совсем чистого графинчика - вздрагивая, как положено, и от уличного озноба, и от бегущей по пищеводу огненной волны; когда, глубоко вздохнув, закусили случившимися кстати черным хлебом и какой–то подозрительной колбасой, а потом пили горячий чай - с ними же.
- Располагайтесь… - изрядно заблестевшими глазами указал хозяин на диванчик и так хитро подмигнул, что Николаша, также порядком "заблестевший" - от выпитой водки, горячего с холода чая, всего пережитого - весь смешался: - "Знает, - подумал он, - неловко как… Откуда ж он знает?.." Однако предаваться поискам ответа на этот вопрос не стал, а покорно поднялся и двинулся к диванчику, неся из шкафа выданный ему хозяином плед, в который и завернулся, сняв ботинки и улегшись.
Свет Николай Николаевич тушить не стал, только подвесил под абажуром, встав для этого на табурет, какой–то матерчатый колпак, чтобы глаза не слепило. На вопрос медленно покачал головою и, глядя серьезно, сказал: - И вам не советую. Позже, так сказать… поймете. Покойной ночи.
- Покойной…
Оба уснули почти мгновенно.
Утром началось обустройство. Николай Николаевич - которого Николаша про себя вновь стал звать "стариком", хотя и понимал, что это не совсем точно (как вскоре выяснилось, тому было всего сорок пять) - вызвался помогать и теперь с видом гостеприимного помещика объяснял:
- У нас, знаете ли, по части - где разместиться, вопроса не будет: места много - сами видите, - показывал он на сорванные с петель двери.
По счастью, комната, расположенная рядом со "стариковой", была - с дверью, тоже, конечно, незапертой.
- А если еще кто придет сюда–то… поселиться?.. или, это - проверить?
- Никто не придет - не беспокойтесь.
- Почему?
- Ну… Да не нужно это никому - вот даже в самом доме несколько квартир пустует.
- Пустует? Несколько?! - поразился Николаша, привыкший к вечной нерешимости квартирного вопроса в переполненном городе.
- Да… представьте… себе… - прокряхтел Николай Николаевич, отодвигая от стены какую–то пыльную тумбочку, и с интересом за нее заглядывая, - нет, мышами не погрызено… повезло вам.
Николашу неприятно поразила эта мысль о мышах, но вскоре он утешил себя тем, что лучше уж мыши…
- Вот вам на всякий случай мышеловка, - между тем говорил Николай Николаевич, возвращаясь из своей комнаты с мышеловкой, - вот: поставите ее…
- Да, вообразите себе, пустует, - продолжал он далее, как ни в чем ни бывало, - изволите видеть: старики. Живут–живут, да и… уходят - правда, не часто. Я что–то даже и не припомню, когда… в последний–то раз… К счастью, - закончил он чем–то показавшуюся Николаше странной фразу.
- Вот… - помогите - …и дела им до этих, - он пространно повел рукой, - апартаментов решительно никакого.
- Поэтому и дверь не запираете? - понял Николаша, помогая вернуть тумбочку на место.
- Конечно. От кого? - отозвался старик.
- А дети, внуки там?
- Ну! Помилуйте, какие тут могут быть внуки? - весело ответил собеседник, - никаких внуков тут быть не может, им тут делать нечего. Даже они и знать не знают…
"И внукам–то здесь делать нечего… - думал Николаша, - что–то в этом во всем странное - я еще в первый раз почувствовал, здесь будто и время остановилось…" Но решил забыть эти размышления до лучших времен: - "От добра добра… дареному коню…"
- Только вот с удобствами здесь, видите ли, не очень… ммм… я вам потом объясню, что и как, - продолжал тем временем говорить Николай Николаевич.
Устроили Николаше, - временное, временное! - хлопотал его благодетель - убежище: так - элегантная простота. Какой–то тоже диванчик нашелся прямо на месте, и тумбочка рядом. Небольшой шаткий стол и один стул нашли в еще одной комнате, совсем разоренной - даже крайнее стекло в ней было разбито и заткнуто пыльной тряпкой. Второй стул и плед, под которым Николаша провел первую ночь, пожертвовал пока Николай Николаевич. Он же лично и тщательным образом обследовал все предметы обстановки на предмет клопиных пятен и остался доволен:
- Вот что хорошо - разного рода, знаете ли, насекомые здесь - не живут. Боятся, знаете ли, запаха кофе! - и он, усевшись, наконец, посреди комнаты верхом на стул, многозначительно поднял палец.
Николаша подумал, что запах кофе, который его новый сосед варил у себя на плитке, вряд ли мог изгнать - даже если принять эту гипотезу - насекомых со всего огромного, во всю длину дома, этажа. Но промолчал.