– Теперь я господин бездомного калеки. Разумный господин. Отец и мать мои дадут тебе приют и пищу. У них есть дом с подворьем. Там будешь жить, и доносить обо всех замыслах, которые сумеешь уловить у Чернобога. И если я сочту, что твоя служба приносит пользу – ты сможешь снова через время подняться в небо.
– Мой господин, отнявший у меня крыло мне прирастит его? – неистовой и жгучей горестью полыхали желтые глазницы ворона.
– Я этого не говорил. Мои слова: ты снова сможешь подняться в небо. Я не обещаю никогда того, что невыполнимо. Но это надо заслужить. Мне нужен замысел Чернобога: что предназначено моей стране? Я отойду, вернусь с водой и щеткой. Готовь ответ.
– Дядь Вась, идем со мной, – сказал он Прохорову у машины, – мы скоро, еще минут пятнадцать-двадцать…
…Он поливал на спину ворону, смывая кровь и слизь. Василий Прохоров тер щеткой перья. Ворон говорил. Полуприкрыв глаза, постанывая в облечении под струями воды и щеткой, цитировала пернатая тварь провидческие клещи из стратегий, воплощенных в жреческих, древнейших манускриптах: Талмуде, Торе, Шульхан – Арухе, Галахое. Стратегия впивалась в индо-арийскую плоть, раздирая ее из века в век. Ворон цитировал:
"Народ под нашим руководством, воспаляемый нами, уничтожил свою аристократию, которая была его собственной защитой и кормилицей. Теперь же, с уничтожением элиты – аристократии, он попал под гнет наш и кулачества, разжиревших пройдох корчмарей и спекулянтов, насевших на рабочего и хлебороба безжалостным ярмом.
Царствующие – недоступно отгорожены нами от народа нашими представителями. Не имея доступа к своему народу, царствующие уже не могут сговориться с ним и укрепиться против нас. Разделенная нами зрячая царская сила и слепая сила народа потеряли для нас всякую опасность и значение, ибо отдельные друг от друга, как слепец без палки, они немощны.
Теперь идет замена царствующих на выскочек из народа. И она будет нарастать. Толпа – слепая сила. Выскочки, избранные из нее нами для управления, так же слепы, как и она сама, идущая к пропасти. Династическое, жреческое правление зиждилось на передаче: посвященный передавал сыну знание потайных приемов и ходов в политике, так чтобы никто об этом не ведал, кроме избранных династических членов и не мог выдать тайну управляемому народу…"
– Что за бред несет эта тварь?! – наконец прорвался брезгливый гнев из Прохорова. – Ты о ком, ворона?! О чем это она, Евген? Мы – шестая часть суши на планете, первыми вышли в космос, летают наши спутники и космонавты! Мы свернули шею Гитлеру, одолели за тринадцать лет разруху! И теперь любая сволочь, что на нас полезет, получит атомным кулаком по зубам! Кто властвует над нами, какая царская сила и почему народ слепой? Я из народа и я не слеп, ты слышишь, кикимора?!
– Твой отец поднялся над этим, увидел и познал многое перед смертью, – горловым скрипом высказался ворон. – Ты же пока слеп. Не всем дано распознать клетку рака, начавшую плодить свою опухоль.
– Ты хочешь сказать, в нашу систему уже встроены раковые клетки? – сосредоточенно и напряженно спросил Евген, с досадой переждавший буйный выплеск Василия.
– Давно. Сразу поле Мировой войны. Она закончилась не по замыслу моего Владыки. И клетки внутри вас уже плодятся. Для вас избран теперь иной, не военный вариант воздействия. Но эффективность его будет выше.
– И что… будет?
– Пусть он уйдет, – помедлив, тускло отозвалась птица, на миг блеснули желтизной глаза, уткнувшись в Прохорова, – его разум не готов воспринять то, что будет.
– Приехали, – с усмешливым изумлением ощерился Василий, – дальше некуда – мыл, щеткой приглаживал эту кикимору, а теперь гуляй, Вася?! Пикантный поворот…
– Никто не уйдет! – нетерпеливо прервал Евген. – Говори!
– Через тридцать лет… профессор станет лазить ночью в мусорные баки и подбирать бутылки и объедки. Он будет получать втрое меньше дворника и говночиста. Учительница, студентка, врач, пойдут на панель, поскольку торговать своим телом будет выгодней. Им станет нечем кормить детей, платить за квартиру и учебу.
– Что он мелет, Евген?! – в диком изумлении рыкнул Прохоров.
– Бандиты и воры в законе, все низшие из шудр, пролезут во власть и станут править у вас областями и краями, – наращивал пронзительный клекот ворон. И Евген, поймав панический ужас, сочащийся из его глаз, вдруг понял, что перед ним лишь обросший пером горло-мегафон. Но говорит в него другой.
– День и ночь на ваши головы будут литься смрадные помои с киноэкранов, с подмостков сцен! Исчезнут все славянские кумиры. Восторжествует голый зад гермафродито-педераста, тугие груди и заборный мат. А самки и самцы двуногих станут публично спариваться. Эстраду, как отъявленную проблядь, захватят в услужение шуты и скоморохи, плодя для зрителя насмешки, сальное глумление над теми, кто гогочет в зале над собой же с безмозглыми и оловянными глазами! Все книжные прилавки заполнит лавина приключений лощеного жулья и баб с хроническою течкой сучек! А все ворье в законе предстанут кумирами русских.
Чечня и Дагестан пронижут всю страну диаспорами бандитизма, творя от имени Аллаха резню и взрывы, подкупы и рабство, а шудры-либералы из продажной прессы в которой раз сообщат народу, что все идет по плану, а паника фашисто-патриотов всего лишь признак их скудного и скотского ума. И разум гоя, захлебнувшись в нечистотах, зомбированный квантовой пульсацией из Пентатрона на Луне, поверит вдруг, что он живет отлично и все с ним хорошо.
Уже орал, надсаживался ворон, пригнув башку к земле.
– Все недра и леса, плотины и заводы захватят наши сим-парзиты и будут делать на всем этом свой гешехт! А стая шудр в правительстве и Думе с луженой глоткой будут завывать, что частник: вор-миллиардер, высасывающий прибыль из народных недр, благо для страны, для русских. В крови и в голоде, в чахотке и во вшах будут сдыхать двуногие скоты по миллиону в год!
– Ты заткнешься, тварь?! – взревел Василий, пнул птицу ногой. Перекувыркнувшись, взверещал ворон. Распластался на буро-черном прахе сородичей, дрожа сочащимся багровым обрубком крыла.
– Ты красочно намалевал картинку, – сказал Чукалин. Не калеке сказал, тому, кто за него вещал. – Но ты забыл про наши пять процентов. Которые могут превратиться в девяносто пять: вращает колеса мироздания Сворог с Перуном.
– Блажен… кто верует… – затравленно проскрипел ворон. Замолк, измученно прикрыв глаза.
Они накинули на ворона мешок и отнесли его в машину. Без труда отвернув две гайки, сняли с АУПа сошник. И Прохоров, укладывая в чемоданчик нетронуто блестящую память об отце, кособоко воротил голову от всех. Набухли родниковой, соленой влагой глаза.
Завершив дела, оглядели поляну. Угрюмым красно-черным слоем покрыт был межствольный овал, где недавно полыхала схватка.
Там и сям предсмертно дергалось недобитое птичье воинство. Уцелевшая, все еще внушительная стая воронья, грачей обессилено приспустив крыла, пачкала дегтярным налетом первозданную зелень крон. Гнулись ветви, сучья, облепленные гроздьями птиц.
Садясь уже в машину, задержался Евген. Поднял с земли сучковатую дубину. Разбойно свистнув, запустил корягу вверх. Антрацитово-вьюжным треском взорвался лес. Прянула стая в рассыпную. Бестолково и вяло, молча потянули вроновые во все стороны.
…Когда отъехали с километр, вдруг ворохнулся в ногах Евгена мешок и сквозь холстину глухо просочился скрипучий и учтивый клекот, от коего вздрогнули, и замерла Орлова.
– Сударыня, Анна Иоанновна! Я озабочен пользой, которую обязан приносить и отрабатывать еду у вас. Готов предложить вам один из вариантов. Не столь давно стравили мы Вавилова с Лысенко. Для этого пришлось вникать в суть их учений. И я подумал: вам может быть полезно на досуге побеседовать со мной. Я изложу вам, агроному, немало интересного из тех разделов, которые мы им не дали опубликовать. И у того и у другого…
– Щ-щ-щас. Расквохтался, – вдруг оборвала клекот мать. Вспухали желваки на скулах, язвительными серо-зелеными ледышками жглись глаза. – Беседовать он навострился, видишь ли, на моем подворье.
– Позвольте, я освещу новейший поворот в науке…
– Там болтунов хватает без тебя. Работать некому.
– Тогда, что мне предназначено у вас? – понуро, скорбно озадачился мутант в мешке.
– В огороде сорняки полоть. Вон шнобель у тебя отменный, кавказского калибра, Мкртычан отдыхать может, как раз для сорняково-ударной прополки. Кроме того мышей да крыс, хорьков ловить в курятнике. Несушек щупать. Слышь, академик, не вздумай наскочить с охальным помыслом хотя бы на одну. Там Федька наш, петух голландский, хват по этому делу. Застукает хоть раз – пропал ты. Кургузый хвост твой выщиплет, а то и шпорами зарежет.
Евгений, багровея, сдерживал хохот. Ошарашено ворочалась, всхрапывала нечленораздельно академическое всезнайство в замызганном мешке. Усушка с утруской сотворились. Утрясли таки они всесветную химеру до статуса "мажордома" в курятнике.