– Ты настоял на объяснении сам. Теперь ты знаешь всю первопричину катастрофы, – нетерпеливо громыхнул циклоп, – но время завершать визит. Суть вашего "окна". Мы предлагаем вам построить большой Ковчег-Галлеру на высоте двух миль на склоне горы Килиманджаро. Она – единственный объект на вашем континенте, поросший нужным лесом с нужной высотой. Вода морей и океанов, оттянутая ввысь магнитностью Нибиру, обрушится на KI после того, как отойдет планета. И будет бушевать на уровне четырех или пяти тысяч локтей. Затем смиривши разрушительность, все еще будет подниматься до высоты двух миль, где приподнимет и понесет сооруженный вами Ковчег.
Смотри. Вот чертежи.
Экран с землей на фоне космоса погас. И вновь зажегся. На нем возник чертеж гигантской, невиданной Энки морской галеры.
…Циклоп показывал и наставлял. Напитывалась зрелым и разумным смыслом перед Энки гигантская картина возрождения. Из хляби, пустоты, земной разрухи, из застоялой и болотистой послепотопной тины должна подняться и взмыть к разуму иная жизнь, иная цивилизация, где третья трофическая цепь всепроникающего паразитизма займет всего лишь подобающую ей био – нишу, лишенную сверхподлого и разрушительного интеллекта. Вот в этом была суть "окна" – Ковчега, рассчитанного и предложенного для Энки гипербореем.
ГЛАВА 16
– Я – наводящий страх, я убивающий браминов, рожденный летать, я порождение богов и царь крылатых, я, бессмертный – теперь калека, чья жизнь пропала – исторг на праязыке ворон горловую фразу. Податливо и скорбно рождались в затуманенном кошачьем черепке слова тех Высших, кто создавал его, кто управлял им – невидимый и отдаленный, с чьим разумом ворон был сцеплен, подпитываясь им и отторгая остальных шудро-людишек. Один из коих высился над ним.
Неистово пульсирующий после боя сигма ритм его мозга прорвал сиюминутность бытия, воткнулся штепселем познания в хроносферы с торсионными полями. Они хранили всю событийность мира, все переплеты судеб наций и народов, все языки, началом коих стал праязык деванагари, исторгнувшийся только что из глотки крылатой твари. На нем стал отвечать Евген.
– Ты не крылатый царь. И не владыка, наводящий страх. Ты вор, убийца. Теперь ты раб четвертой касты, чья жизнь действительно пропала.
Само возмездие ощупывало взглядом раскорячившуюся на земле химеру.
– Ты озаренный высшим духом и… понимаешь речь богов? – изумленно выстонал гибрид.
– Я посвященный, воин. И для тебя я здесь каратель, приносящий смерть.
Ворон не ответил. Полуприкрыв тусклую янтарность глаз, качаясь на когтистых лапах, лелеял он в себе цель, ради которой стоило все вытерпеть, смиренье обозначить и выжить:
"Потомок знатного арийца и понимает речь царей…но он пока неразумный мальчишка… срастется кость – я стану вновь крылатым. Тогда придет и мое время".
– Твое время никогда не придет, – с брезгливой жесткостью сказал Евген, – ты не усвоил то, что было сказано. Я кшатрий. А воин никогда не оставлял врагам надежды.
Он вынул из кармана садовые ножницы, которыми резал шиповник. Присел на корточки. Молниеносным хватом уцепил висящее крыло Химеры. Щелкнув сталью, перекусил надломленную кость. И отшвырнул в кусты оперенный шмат крыла.
Втроем они смотрели на изломанный и страшный перепляс калеки: в пыли в ошметках чужих кишок и перьев, перемешанных с палым листом, бился хищник. Ударами крыла разбрасывал красно-бурый прах, швырял в переворотах тело во вздыбленных перьях. Драл наждаком по спинам скрежещущий, сверлящий уши, накаленный безумной болью почти младенческий крик.
– О-о-о… Кня-а-азь мой… Чернобог… я из-зу-ве-чен… возьми к себе, Владыка!
Недвижно, равнодушно взирал на агонию вековечный лес. Молчали, ошеломленно отступив, три человека. Металась за стеклом машины мать, силясь разглядеть за спинами мужчин в вороньем прахе младенчески кричащее существо – от крика сдавливало тисками сердце. Но выйти не могла, не держали после вороньей свары ноги.
Текли минуты и, обессилев, обвисло и застыло на земле грязно-бурое тело калеки.
– Ты оказался жидким на расправу, – разлепил спекшиеся губы Евген, – всего лишь потерял крыло и столько визга. Тогда как встретишь смерть? Ты ведь не нужен нам, и никому такой не нужен. Ты готов?
– И все-таки ты неразумный недоросток, а не воин, – шипяще проскрипело существо с одним крылом. Янтарным нестерпимым блеском разгорались круглые глаза, светя в людей напористыми гипно-фонарями. Истекало бытие, отпущенное ему. И воспаленный страхом мозг в отчаянной попытке выжить вдруг преподнес идею. Он повторил: – ты недоросток, а не воин.
– Вот так-то лучше, – щелкнул ножницами Евген, – отстричь башку такому наглецу куда приятней, чем визжащему от страха слизняку. По крайней мере, хоть сдохнешь по-людски. Но все же просвети, чем я не дотянул, по-твоему, до кшатрия.
– Разумный кшатрий-победитель перед отправкой в Навь плененного врага всегда использовал его для Яви. Навьючивал, как на осла, поклажу или военную добычу, иль оружие. А если тот смиренно ублажал хозяина покорностью, то удостаивался жизни. Работал и приумножал богатство хозяину и его роду. И год, и два, и десять. После чего его нередко отпускали. Завещано так было вашим Богумиром. И ты все это знаешь.
– Знаю. Но забавляет твоя попытка изобразить своим обрубком пользу.
– Пусть они уйдут, – перевел взгляд мутант с Евгения на двух Василиев.
– Слышь… Жень, – выплывал из трясинной очумелости Чукалин старший, – пойдем. От трепа этой квазимоды свихнуться недолго. Пойдем, сынок, тварь сама подохнет.
– Ты кшатрий, – напомнил ворон Евгену, – мне нужно несколько минут с тобой без них. Об этом не пожалеешь.
– Дядь Вась, па… идите к машине. Протрите порезы водкой. Я скоро.
Двое отходили, оцепенело пятились спинами, не в силах развернуться, оторвать глаза от говорящей, желчной твари, спровадивший их.
– Я с ним повязан последние полтысячи лет – судорожно дернул целым крылом ворон.
– С кем?
– Чернобогом. Мой разум и его – один сосуд. И все, чем я был занят в это время – всего лишь исполнение его приказов. За исключением охоты семнадцать лет назад. Атака на тебя и мать в твое рождение на поле – его прямой приказ. И если бы не Прохоров с ружьем, ты не стоял бы здесь, а я не стал калекой.
Я знал и знаю обо всем, что Чернобог творит в подлунном мире. Он ведает на сотню лет вперед, что предназначено народам, государствам и правителям в его эпоху. Его правление в железном веке Кали-юге продлится до 2013 года. Затем настанет эра Вышня – Белобога. Тот нынче на Мардуке. Он погребает умершую мать Ану.
Присел на корточки Евген.
– Где доказательство, что сказанное истина?
– Тебе придется потерпеть при целой голове моей. Два или три года.
– Ты можешь предсказать судьбу, как мой учитель Аверьян?
– На девяносто пять процентов.
– А пять процентов?
– Погрешность. Но больше воля.
– Чья?
– Того, кому предсказано. Предупрежденный мною двуногий может изменить свой рок и карму своими поступками.
– Что меня ждет?
– Учеба, институт, срыв в преступленье, уход от погони спецслужб. От них же и спасение. Затем снега, пурга, собаки, Колыма, другое имя и фамилия. Газета, радио и журналистика. Спецмиссия на атомной энергостанции, предотвращение катастрофы Заполярья и гнев Чернобога. Арест и психобольница, смирительный халат. Дальнейшее в тумане.
– Допустим. Что скажешь о Прохорове?
– Он агроном в хозяйстве. Давление и гнет Чернобога рукам карательных служб. Смерть Лидии – жены. Частичная победа технологии его АУПа. Охота на него канадской корпорации "Монсанто". Посылка из Германии, в ней кукла, био-робот с программой ССО…
– ССО?
– Самосовершенствующийся организм. Они вдвоем противодействуют системе макрогеноцида в евразийском котле…
– В башке твоей дурацкой, которой трахнулся о землю, каша-вполголоса выцедил Евген – какая Колыма…спецслужбы… кукла-биоробот… что за бред?!
– Кшатрий! Я ведаю все это потому, что восемнадцать лет приставлен к вам. Вы в картотеке Чернобога среди трех тысяч по России. И почти все, что происходит с вами – за этим его воля. Теперь вы… знаете вдвоем… что ж-ждет…в-в-а-с-с… – придушенно хрипел оракул.
Он задыхался. Ударил по земле крылом.
– Вы... смож-ж-ж-е-те… сопротивф-фляться… противостоять… если узнаете вам предназначенное… Я вам дарю… те п-пять… проц-цен-тов.
Уткнувшись клювом в землю, он долго дергал туловом, скрипуче перхал – кашлял.
Евген, ошпаренный смыслом предсказаний, вдруг поверил: все так и будет.
Из сказанного вороном выпирал железный каркас многосегментной, потаенной логики. Нахлынула и затопила гнетущая опасность перед враждебной, высшей силой, нависшей над ними. Посланец этой силы трепыхался перед ним.
Гадливо-неодолимое желание разделаться с этой тварью стало гаснуть. Дихотомическое азартное мышление: "да – нет", "плохо – хорошо", стало уступать место полихотомному многообразию. Где многомерность мыслей, основанных на предвидении событий, ушли от черно-белого тактического примитива, заменяясь радужным семицветьем стратегии.
Сидел перед ним исконный враг. Но ценность этого врага – кувшина, готового опростаться до самого донца за предоставленную даже в рабстве жизнь, была неизмерима.
– Ты грязен и вонюч. Тебя надо отмыть, – сказал Евген. Тяжелой, конвульсивной дрожью трясло клювастую химеру, скрипучий стон цедился из глотки.
– В чем дело?
– Он приговор-рил… меня. Отр-р-рекся и приговорил за разглашение Веды о вас.
– Ты хочешь выжить любой ценой?
– Любой! – свирепою тоской обрубил все связи с прошлым ворон.