Он пожал ей руку. "Я ведь катапультировался еще вчера, - ответила его изогнутая бровь. - Сейчас я стою на твердой земле, вдали от всяческих летательных аппаратов".
И он пошел, не оглядываясь, к парку, туда, где розовели вдалеке стены институтских зданий.
Он вошел в комнату для приезжих и увидел там своего "главного". Василий Степанович сидел на койке и закусывал. Перед ним на стуле была расстелена газета, на ней он расположил сваренные еще дома крутые яйца, растерзанную селедку, измятые в чемодане домашние пирожки. Тут же лежала книга Энгельса "Диалектика природы".
- Давай, подсаживайся, Федор Иванович, - сказал он. - Поможешь дошибать припасы, а то завоняются. Москва сейчас будет звонить. Докладывать буду Касьяну про наши успехи.
Федор Иванович подсел и взял пирожок.
- Понимаешь, Федя, - Цвях ел, энергично двигая всем лицом. - Понимаешь, смотрел я на тебя сегодня. Здорово ты знаешь свое дело. Здорово, ничего не скажешь. Правда, иногда ловлю себя: чем же кончится такая наша ревизия? Я бы один всех бы подряд одобрил. И Ходеряхина этого, и Краснова. Здорово ты их накрыл. Как они до сих пор держались? У меня, конечно, знания не то, что у тебя. Я практик. Доктора мне дали за результаты. Мне дед мой и отец - они были любители-селекционеры - столько оставили материалу, столько всего наоставляли, что мне и делов было - только осваивай да выдавай подготовленные почти за сто лет сорта. Две яблони у меня уже давно районированы. А ведь и это далеко не все. Ну, а научное обоснование - тебе-то покаюсь - академик Рядно и Саул мне приделали. Саул этот, ох, и языкатый, сволочь, не дай бог к нему под горячую руку попасть. Ни одного живого места не оставит.
Задребезжал телефон. Цвях схватил трубку и, вытирая рот, покраснев, вступил в переговоры с Москвой.
- Ай?.. Да-да! Заказывал. Повторитя, барышня... Ай? Академик Рядно? Касьян Демьянович?
- Я тебе говорил, - как комар, запищал в трубке ответный голос, и Цвях чуть отвел ее от уха, чтоб слышал Федор Иванович. - Какой я тебе Касьян? Кассиан Дамианович. Ну-ка, повтори...
- Кассиан...
- Я ж тебе говорил! - академик загоготал весело. - Хоть я и народный, а имена у меня византийские. Императорские. Вот так, Вася. Ну, докладывай, как там наш молодой...
- Ой, не говорите, Кассиан Дамианович! Молодой, да ранний. Чешет так, что пыль и перья... С первой встречи, как даст... Нотацию им провел, мозги на место поставил. Ну, а сегодня работы смотрели. Нет, нет, формальных генетиков пока не трогали. Тут же с наскоку не возьмешь - надо присмотреться. Но Федя нанюхает, он крепко берет. Дело зна... Ай? Двоих наших пришлось... Окоротили. Чистая фальсификация. Да они и сами понимают, растерялись. Оглоблей хотели в рот заехать, думают, пройдет... Ходеряхин и Краснов...
- Странно, - пропищала трубка. - Ну да... Они согласились?
- Тут соглашайся не соглашайся, Кассиан Дамиановнч... Знаешь, когда за руку схватят, а в руке-то краденый кошелек...
- Ну, ладно. Только расстроил... Хотя, материалы все равно поступят ко мне. Посмотрим. Ну а как вейсманистов, еще не щипали?
- Завтра с утра.
- Ну, давай...
Цвях положил трубку. И сразу же телефон опять зазвонил.
- Кого еще черт несет, - недовольно проговорил Василии Степанович и поднес трубку к уху. - Алло!
- Меня! - отозвался вкрадчивый, но звонкий голос. - Меня несет черт, Василий Степанович! Как там Федяка, на месте?
- Здравствуйте, Антонина Прокофьевна! - Федор Иванович перехватил у него трубку. - На месте, на месте!
- Здравствуй, Федяка. Это я тебе решила позвонить. Думаю, дай-ка передам ему, что про него в институте дамы говорят. Хочешь знать? Там есть такая Шамкова. Анжелка. Аспирантка. Она тебя приметила и говорит другим кафедральным дамам: "Вот этот, который приехал нас проверять. Заметили, какой он корректный, обходительный, какая выдержка, такт. Ну, настоящий педант!".
Федор Иванович рассмеялся было, но что-то перехватило ему горло. И он, выждав для приличия паузу, спросил легким голосом:
- Ну как, хороший борщ вам сварила Елена Владимировна?
- Не то слово. За уши не оттянешь. Вот только что кончила обедать. Ты знаешь, когда он постоит суточки, настоится - ложку проглотишь!
- Вот и дали бы постоять!..
- Сколько же ему стоять? Вчера ведь варила...
- Та-ак... А что варила сегодня?
- Сегодня ей нечего у меня делать. Ты что, шпионишь за нею? Федяк!
Федор Иванович не мог прийти в себя от разочарования. Стоял с трубкой у уха и гладил себе голову.
- Ты куда запропал?
- Да не запропал, тут стою...
- Слушай-ка, есть хорошая идея: пригласи ее в кино! Ты очень строгий ревизор? Можно тебе?
- А что?
- Только молчок, хорошо? Ей нужно с тобой поговорить. Они там, бедняги, что-то предчувствуют...
- О сухарях, что ли? Уже поговорили.
- Да? Какой же ты молодец у меня! Я ей так и сказала: не бойся, его надо прямо спросить, он темнить не будет, это не в его натуре.
- Да-а... - сказал Федор Иванович. - Да-а... В общем, все так и должно быть...
Положив трубку, Федор Иванович опустился на койку рядом с "главным".
- Ты что? - спросил тот, глядя на него с подозрением.
- Да так как-то, Василий Степанович. Катапультироваться надо...
На следующий день к девяти часам они подошли к оранжереям. Они вошли в ту же дверь, что и вчера, окунулись в теплынь, и так же встретила их настороженная группа человек в восемь, и среди них, как всегда, несколько угрюмый Стригалев, совсем плоский в своем халате, и Елена Владимировна, устремившая на Федора Ивановича сияющий лаской взгляд. Все поздоровались, и, как вчера, завязался непринужденный, полный напряжения разговор.
- У ректора, вернее, у Раечки, секретарши, книжечка интересная лежит, - негромко и между прочим обронил Стригалев.
- Я думал, железнодорожное расписание, - Федор Иванович посмотрел на часы. Надо было начинать.
- Раскрыл, - продолжал Стригалев, - внутри тоже как расписание поездов - столбцы. Вроде со станциями и полустанками. А потом смотрю: батюшки-светы! Это фамилии! И знаете, что оказалось? Нет, не угадаете. Приказ министра Кафтанова об увольнении профессоров и преподавателей, как там сказано, "активно боровшихся против мичуринской науки".
Федор Иванович опустил голову.
- Ваш институт тоже упомянут?
- У нас же еще ревизия не кончилась, - вставил статный Краснов, слегка выпятив фарфоровые глаза наглеца. - Данные про вас еще не поступили.
Все сразу смолкли от его бестактности. Федор Иванович покраснел.
- Тебе-то, товарищ Краснов, ничто не грозят, - сказал Цвях. - Ты же мичуринскую науку вон как поддерживаешь...
"Ну, мой главный! Ну, штучка!" - повеселев, подумал Федор Иванович.
Так поговорив, все прошли в глубь оранжереи. Здесь, на стеллажах, стояли горшки и ящики с разными растениями, и он сразу узнал высокий ветвистый стебель красавки с несколькими колокольчатыми фиолетово-розовыми цветками.
- Чей это ящик? - спросил Федор Иванович, сразу заинтересовавшись.
- Это мое творчество, - снисходительно к самому себе сказал Стригалев. - И дальше все мое, Елены Владимировны Блажко и аспирантов.
- А что у вас здесь делает "Атропа белладонна"? - Федор Иванович не отходил от красавки, он сразу почуял интересный эксперимент.
- Она же пасленовая. Я привил ее на картофеле. Видите, как пошла! Все картофельные листья оборваны, но, представьте себе, завязались картофельные клубни! Разрешаю подкопать...
- Очень интересно! - сказал Федор Иванович и, отложив в сторону свой блокнот, запустил руку в мягкую теплую землю. Пальцы его сразу же уперлись в большой твердый клубень.
- Очень интересно! - сказал он, отряхивая пальцы. - Прививка сделана до завязывания клубней?
- До завязывания. Мы ищем подходы к отдаленному...
- Да, я сразу понял, - Федор Иванович поспешно кивнул и встретился взглядом со Стригалевым. - Надо собрать клубни и проверить на алкалоиды, на атропин. Надо все точки ставить до конца, - сказал он со значением.
"Рискованно работаешь, - подумал он, поглядывая на Стригалева. - Атропина в клубнях может не оказаться, и это будет хорошая дубина у вас в руках. Против нашего... Против мичуринского направления..."
Ему не хотелось бить этого человека, так неосторожно подставившего себя под удар. "А имею я право бить за это? - вдруг спросил он себя. - Ведь это должны были проделать мы, прежде чем громогласно заявлять..." Он то и дело принимался изучать Стригалева с растущим болезненным интересом. Лицо Ивана Ильича было подернуто болезненной желтизной худосочия, кое-где были заметны фиолетовые пятна заживших чирьев - как потухшие вулканы, а один - около кадыка - похоже, действовал, был залеплен марлевым кружком.
Стригалев продолжал докладывать:
- Очень эффективен метод предварительного воспитания обоих родителей на одних и тех же подвоях...
Услышав знакомое слово "воспитание", мичуринец Цвях закивал головой.
- Мы взяли взрослые, уже цветущие растения томатов - сорт "Бизон". На один из них прививались молодые сеянцы картошки культурных сортов, а на другие - сеянцы дикарей. Когда зацвели - скрещивали дикие привои с культурными. Процент удачи скрещиваний доходил до ста... Здесь, вы видите, дикарь завязал ягоды. Видимо, томат расшатывает наследственную основу...
Цвях опять кивнул несколько раз. "Расшатывание", "наследственная основа" - это было хорошо знакомо ему.