* * *
Трудно ему было рассказывать о том, что случилось тогда под Бечиком. Правда, только с одной стороны трудно. С другой – легко. Ибо рассказывал он сейчас и каялся вовсе не перед отцом-архимандритом Александром. Коленопреклоненный исповедник стоял перед самим Господом Богом нашим и Богоматерью, которой посвящен этот монастырь.
Торжественный же и сияющий отец Александр был сейчас вовсе-то не тем, кого Анатолий привык видеть каждый божий день. Осененный благодатью, он являлся проводником, посланцем той самой высшей воли.
Накрыв ему голову своей чуть попахивающей ладаном епитрахилью и возложив поверх нее руки, отец Александр наконец произнес разрешительную молитву:
– Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатью и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Анатолий, вся согрешения твоя и аз недостойный иерей, властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!
IX
Он очнулся. Открыл глаза. И с изумлением обнаружил себя лежащим на каталке. Она двигалась по бесконечным больничным коридорам. И над головой его плыли потолки и коридоры. А еще было круглое озабоченное лицо молодой крепкой санитарки в белой шапочке.
– Что со мной? Где я? – еле слышно спросил он.
Лицо наклонилось к нему. Девушка внимательно посмотрела в его глаза и произнесла:
– Вы в больнице!
– Что со мной?
– Вас подобрали на улице. И доставили сюда. Я везу вас в палату интенсивной терапии.
Такой вот разговор. Озеров попытался шевельнуть закутанной, как у снежной бабы, головой. Но малейшее движение отзывалось острой болью в затылке.
– Потерпите, больной! – сказала санитарка и умело, профессиональным сильным движением закатила каталку в палату.
Теперь, очнувшись, он начал медленно соображать и вспоминать: "Да, я забрал выручку в кассе. И с наличкой поехал на вокзал. В командировку. Закупать новую партию животных. На Кавказе. В заказнике. Большие деньги. Почти миллион.
Вышел из автобуса. Хотел еще зайти в магазин. И вот тут что-то случилось. Я просто упал. А дипломат с деньгами? Где он?"
Он позвал:
– Сестра! Сестра!
Подошла, но другая. Пожилая. Не такая вежливо-равнодушная. Склонилась:
– Что, милый?
– А где мои вещи?
Она пожала плечами.
– Там дипломат был. Такой рыжий.
– Я не знаю. Вы в реанимации. А вещи? Вещи, когда привозят, либо сдают в камеру хранения, либо забирают родные.
– А что со мной? – повторил он вопрос.
– Тебя, милый, ударили сзади железной палкой…
– Понятно, – он снова впал в забытье, не имея сил найти ответы на мучившие его вопросы.
* * *
Месяц назад он в очередной раз сцепился с Серегой Аксёнтовым.
Володька Озеров, он такой вроде покладистый, неконфликтный. А вот надо же, сорвалось! Но не по пустяку. По делу.
Появилась у него новая идея. И с ней он, минуя Сергея, пошел к самому Шикунову. Идея интересная – проводить на территории их крестьянско-фермерского хозяйства ролевые игры. Поставить стилизованные вигвамы. И устраивать слеты различных природоведческих и исторических клубов. Вон их сколько развелось по всей нашей необъятной стране. Пускай поживут на заповедной земле. Поиграют в индейцев и первопроходцев прерий. Постреляют из луков. Могут даже поохотиться с ними. А потом – карнавал. Костюмированное представление в стилизованном лагере.
Подготовил Володька и записку с экономическими расчетами. И по ней выходило, что дело это выгодное. Может быть, даже более выгодное, чем охота.
Когда он об этом заявил Сереге, тот послал его подальше.
Вот он и пошел к начальству. Но "неандертальцу" было вообще не до этого. Ему шили статью и вот-вот собирались посадить на цугундер.
Но о его походе узнал Аксёнтов. И начал качать права:
– Ты кто такой? Почему без моего ведома влезаешь в дела? Твое дело телячье…
Володька не хотел ссориться. Но так уж получилось. И он выдал на-гора все, что думал:
– Ты здесь устроил скотобойню. Но тебе мало этого, ты еще и грабишь людей. Я тебя сдам. Напишу заявление.
И судя по тому, как отлила кровь от Серегиного лобастого лица, попал он в самую точку.
А дело было в том, что стали у них твориться темные делишки.
Приезжал какой-нибудь гость поохотиться. А ему несли бумагу на подпись. Так, филькину грамоту. Обязательство, что он будет слушать указания егеря и стрелять туда, куда тот укажет.
Но по ходу дела все шло как получится. Какой охотник удержится, если на него выйдет незапланированный кабан! Обязательно завалит. Тем более, все знали, что дичь здесь предназначена на убой. Ее ведь на ферме выращивали так же, как обычных свиней.
После охоты Аксёнтов начинал разбор полетов. И если видел, что с гостя можно сорвать куш, то разыгрывал комедию: "Мы с вами договаривались на другую добычу. Так что или платите штраф, или решим все по-хорошему…"
Ну а так как охотились в основном люди небедные, обычно все улаживалось по второму варианту.
Серега богател на глазах. Недавно купил новую иномарку. Зачем же ему что-то менять, если он вымогает столько, сколько считает нужным?
Вот после этого заявления Аксёнтов, как бешеный, и кинулся на него с кулаками.
Ну а Володька взял его за грудки.
Растащили их егеря. Но потом, уже после скандала, к нему подошел белобородый Митрич и заявил:
– Смотри, Володь! Серега – парень мстительный! Он теперь будет злобу таить. Искать момент. Ты держи ухо востро. А то как бы на охоте кто-нибудь из гостей случайно тебя не подстрелил.
Смурно у Озерова было на душе. Погано, одним словом. Но он тогда ответил:
– Это вряд ли, Митрич! Ему надо, чтобы все было шито-крыто.
Вот такая напряженная обстановка сложилась у него на работе.
Можно было свалить, уволиться из этого хозяйства сразу. Но он столько вложил в него труда, энергии, столько сделал, что бросить все не получалось.
И еще он чувствовал себя виноватым. Перед зверьем, братьями нашими меньшими.
Но теперь, конечно, придется уходить. Правда, некуда ему сейчас идти. Нигде его не ждут. А они с семьей только обжились на новом месте…
X
Наместник монастыря архимандрит Тихон – "Гусар", как прозвал его про себя Анатолий – вызвал послушника сразу после обедни. Казаков, естественно, явился.
– Анатолий, для тебя важное поручение, – не откладывая дело в долгий ящик, сразу, без прелюдий, выдал наместник. – Поедешь в Москву. Там найдешь Сретенский монастырь. Он находится недалеко от Лубянки. И передашь вот этот пакет наместнику. Учти, в пакете важные документы.
В общем, "дан приказ: ему – на запад, ей – в другую сторону".
– Командировочные на дорогу получишь у отца казначея!
Все знали, что казначей у них скупенький. И, видимо, понимая это, наместник прямо за столом написал записку со строгим указанием.
С зажатым в руке чудным посланием и тревогой на душе Казаков пошлепал к отцу Нафанаилу.
Казначей, в протертой до дыр рясе, из растрепанной бороденки торчит острый нос, на котором трясутся очки, встретил просителя пронзительным, хитрым взглядом. Он напоминал Анатолию их учителя биологии в школе – Григория Тихоновича Кочетова. Такая же походка, взгляд, привычка за всеми приглядывать.
Но сегодня он был настроен по-доброму. Зыркнул своими буравчиками, оглядел сухую, поджарую фигуру послушника. Потрепанную рясу, стоптанные ботинки, невзрачную скуфейку на голове. Одобрительно глянул на торчащую двумя клиньями над рясой бороду. Хмыкнул. Но деньги отпустил.
– Это тебе на проезд в электричке до Пскова. Это на автобус. И поезд. Остановишься в самом монастыре. Там денег не спросят.
Потом помолчал, видно, в бореньях души. И неожиданно добавил, шмыгнув носом:
– В Москве сейчас холодно. В рясе зябко будет. На, возьми куртку. Надень сверху. Тебе как раз будет.
Ошеломленный послушник вышел от брата-казначея в теплой синтепоновой куртке поверх рясы.
На выходе из монастыря зашел помолиться перед дальней дорогой иконе Божьей Матери. Положил котомку у порога храма. Попросил о помощи и милости. За последнее время он отвык от воли. Жизнь в обители обрела для него какую-то особую весомость, прочность. А вот большой мир снаружи казался ему враждебным и хрупким.
И ему пришлось на время вернуться туда.
В дорогу с ним напросились еще два странника. Одного, длинного и нескладного, звали Митей. А второго, похожего на ребенка, с тоненькими, как тростиночки, руками и маленьким личиком, – Алексеем. Митя, заросший рыжей бородой, был одет в кирзачи и черную фуфайку. Гололицый Алексей выглядел щеголем в серой шляпе, очень похожей на цилиндр, длинном пальто и черных начищенных ботинках. Инвалид, в руках он держал костылики. И передвигался по дорожкам монастыря вперевалочку, быстро-быстро выкидывая костыли вперед.
Митя по простоте душевной то и дело напевал озорной и странный мотив, которому, судя по всему, его научили какие-то хулиганы:
Я иду по росе,
Босы ноги мочу.
Я такой же как все,
Я… хочу!
Он, видимо, до конца не понимал смысла слов, наивно уверенный в их красоте. То и дело пытался напевать в самых неподходящих местах. В ответ Алексей одергивал его.
Но проходило какое-то время, и снова слышался знакомый мотив…
Вот такой вот живописной троицей – лилипут-инвалид, юродивый аутист и послушник – пришли они на провинциальный вокзал. И встретили тут четвертого. Попутчиком их оказался батюшка Алипий, который как раз возвращался из монастыря к себе домой. В приход. И тоже через столицу нашей Родины.