– Да чего ты ко мне пристал, Анатолий?! Вот пострижешься в монахи, и все тебе расскажут.
– Да не дает отец-наместник благословения на постриг. Держит меня, – с обидою в голосе ответил бывший майор казахской армии. – А я уже давно готов!
– Ой ли? – усмехнулся духовник. – Отец-наместник знает, что, когда и кому полагается. На то над нами и поставлен. И он перед Богом за всех нас ответит. Не наше дело судить, так ли он делает или не так… Наше дело слушаться. Как сказано в Писании… – и неожиданно для Анатолия: "Украсилася еси, яко невеста, (девственными добротами) обрадованная Дево Мати Неневестная, с Тобою Господь и Тобой с нами Бог. Сохрани и спаси чад церкви Православныя, многими напастьми обуреваемые ересьми и расколы терзаемые, молитвами святых страстотерпцев наших, их же память ныне светло празднуем".
– Отец Александр, а скажите мне, почему у нас все молитвы на старославянском? Неужели его нельзя перевести? Я ведь вижу, как народ смотрит и не понимает почти ничего, – опять допытывался Анатолий.
– Не все так просто. Вот Никон провел реформу, исправил богослужебные книги. И какой раскол пошел! Лучше уж не трогать.
– Конечно, язык изменился. Но с другой стороны, вся наша культура издревле опиралась на культуру церковную. Я только сейчас это заметил. Что живопись, что музыка.
– Вот, Батюшка, – заметил сидевший напротив дьякон Роман, – как Анатолий заговорил. А помню я, когда он пришел к нам в монастырь, то двух слов, по-моему, связать не мог. Подумалось мне тогда – экий деревянный солдафон к нам прибыл.
– Да и я вижу, Анатолий, что ты сильно изменился. Расправился здесь, в монастыре. Ведь монастырь – это лестница на Небеса. Врата в Рай. Тут люди меняются сильно. А слова твои справедливые. Тысячу лет Россия развивалась как христианская цивилизация.
На дорожке, ведущей к беседке, показался сухонький седой мужичок в рясе. Обрадовался, увидев их, сидящих рядком на скамеечке, встряхнул рукавами рясы и ускорил шаг.
– Ты ли это, отец Алипий? – поднялся с насеста архимандрит Александр. И, вытянув руки, обнял вновь пришедшего. – Откуда? Какими судьбами?
– Да вот решил навестить родную обитель, из коей и вышел в свет. На подвиги трудовые и духовные, – смущаясь и радуясь, ответил пришедший.
Присел. Познакомились. Разговор потек уже другим руслом.
Дьякон тихонько пояснил Анатолию судьбу Алипия:
– Он у нас в обители в послушники подвизался, как и ты. А потом отец Иоанн дал ему напутствие, но не в монахи, а служить батюшкой. Трудиться в миру.
Сухонький седобородый Алипий услышал, что говорили о нем, и добавил:
– Да, сказал мне тогда отец Иоанн: "Какой из тебя монах? Быть тебе батюшкой в городе "В". Там служить будешь". Вот я и поехал. Сначала подвизался в епархии.
Помощником у суровенького митрополита. Ну а потом уже стал священником. В дальнем приходе. Начинать было трудно. Ой, как трудно! И семья тоже не сразу приняла. Страшно показалось. А мне страшно потом стало, когда приехал в первую церковь. Ведь теперь передо мною и Богом никого не было. А то был!
– Кто был? – спросил дьякон Роман.
– Архиерей! Вот, значит, стою я перед народом в своей церковке деревенской. И плачу от избытка чувств. Вот он я, каков есть. Грешный и убогий. Пастырь ваш. Ободрили меня тогда. Помогли. Народ у нас живой, община есть, казаки. А иначе не выживешь! Без общины-то.
Через месяц новое испытание Господь послал. Шли крестным ходом около тысячи человек. Позвонили мне из епархии и сказали, что их надо где-то спать положить. И накормить. Общиною тогда только и спасся. Еду из детского санатория поблизости привезли, людей разобрали. Одного в гараж положили, другого в школе. В храме улеглись. Многие домой взяли странников.
– А что к нам-то, отец Алипий? Небось, не просто так приехал? – заметил архимандрит. – Наверное, дело какое есть?
– Ой, есть! Помолиться приехал. Совета испросить.
– А что так?
– Неладное у меня случилось. Мучает… Во время обедни все шло, как обычно, и после молитвы чудо произошло – вино превратилось в Кровь Христову. Я беру ребеночка причащать. А он вдруг как забьется, засучит ножками. И ударил…
Пролилась Кровь Христова прямо на меня. Я сразу ушел. Снял орарь. Собрал все. Сжег. А мне новое купили. Сами знаете, нельзя… Если такое происходит, то сообщается об этом архиерею. И священника от службы отстраняют.
– Да! – почесал затылок архимандрит. – Дурной знак. Отмолиться тебе надо. Очиститься. Хорошо, что к нам приехал. Роман, проводи отца Алипия! А нам с тобою, Анатолий, пора служить. Собирайся. Сегодня в Михайловском соборе литургия будет, – и тихо, только ему, – может, уже простила тебя Богородица.
Потом после некоторого молчания, добрейший отец Александр добавил задумчиво и участливо:
– Знак-то тебе был?
– Был знак! – твердо ответил Анатолий. Но не стал рассказывать о том, что произошло с ним во время праздника Успения Богородицы.
– Иконы вечны, – словно угадав его мысли, а может, действительно угадав, сказал отец Александр. – Это окно к Господу. В другой мир. Не тот, где мы живем. А картины – они личные. Отражают не вечность, а личность художника… Значит, все-таки хочешь стать монахом?
– Да, хочу!
Тут архимандрит произнес радостно:
– А ты понимаешь, что такое монашеская жизнь? Ведь это искусство, наука из наук. Быть смиренным, ни к чему не привязываться. Встал и пошел, куда Бог велит! – он снова засмеялся, показав, несмотря на свой очень почтенный возраст, белые зубы. – Есть такая присказка: "Монах – он как кот. У него ничего нет. Но ему хорошо!"
Посидели. Помолчали. Каждый о своем.
– Это когда вера есть, – продолжил духовник. – А когда ее нет, жизнь монаха – мучения. Я многих видел таких, что пришли в монастырь. Кто в поисках тихого жития, кто от жизни спрятаться. А жизнь – она и тут настигает. И если в миру ты имел грех, то и сюда его с собой принесешь. И будешь гореть, как в аду, если страсти не смиришь, не покаешься. Послушников приходит много. А много ли остается? У нас один был. Кончил жизнь самоубийством. Так его за оградой похоронили. Взял, видно, ношу не по силам, и надорвался.
– А что такое вера? Ну, по-вашему? – неуверенно так и тихо спросил Анатолий. – Я верующий. Но до конца понять, что это такое, трудно.
– Как тебе объяснить? Вера – это когда у тебя в душе, внутри, будто огонь горит. Словно какой-то двигатель работает, давая на выходе радость и благодать. Вот так мне кажется, – сказал отец Александр, поднявшись со скамейки.
* * *
Воскресная служба шла своим порядком. Славен отец Александр среди народа православного. Хоть и очень старый, но еще сильный инок.
А сегодня архимандрит прямо-таки весь сиял. Анатолию Казакову было тяжеловато стоять всю службу, пока ревностный отец Александр распевал с амвона акафисты священномученикам Онуфрию, Александру, Иннокентию и Константину. А также новомученникам российским.
Гремел его бас:
– Бурю ярости и злобного неистовства воздвигаша на тя, священномучиниче Онуфрие, сыны беззакония и лишает ыри разорявши единство Церкви Христовой – Православной, овы же лжеученьми и прорецаниями, овы же клеветою и лжесвидетельством сомкнуты уста медоточного богословия твоего в узах темничных тщахуся… Ты же, ярость таковых превозмогая, не токмо христолюбивую паству, но соузников своих наставлял еси воспевати Богу: "Аллилуиа".
Дальше пошел Икос. Славословие:
– Радуйтеся, Христа возлюбивши – с ним за мир заклавшиися; Радуйтеся, Христу спогребшиеся, смерти жало славно поправши… – читал отец Александр. Анатолий тем временем думал о своем. И даже начинал сомневаться – отпустит ли духовник ему все грехи. Ведь кроме того двойного убийства, что грызло его душу, он чувствовал за собою еще кое-что.
"Прелюбодеяние – это точно. Сколько же их было, этих горячих помыслов, грехов блудных. Естественных и противоестественных. Всех и не вспомнишь. Вот те две девки, с которыми он тогда познакомился в санатории Кисловодска. Так они еще хуже грешили. Противоестественным образом… Так что я, можно сказать, вправе рассчитывать на снисхождение. Да и грех ли это? Дело молодое, а кровь горяча…"
Но он оборвал эти несвоевременные мысли.
Однако, исчезнув на некоторое время, они снова вернулись. Теперь, правда, они крутились вокруг иного: "Сегодня мне больше душу поедают другие грехи: нет, не чревоугодие, не сребролюбие и даже не гнев, а печаль, уныние…"
Уже в монастыре, разбираясь помаленьку с тем, в каком мире он очутился, Казаков с удивлением узнал, что среди смертных грехов числятся печаль и уныние. Ладно еще пьянство, гордость, тщеславие. Оказывается, когда ты сник и хныкаешь, – это тоже грех. Интересно мыслят эти сложные и непростые церковные люди. "Хорошо, что встретился мне такой человек в этом мире, как архимандрит Александр. А то ведь к иному непонятно как и подойти".
Длинная служба постепенно шла к окончанию. Отец Александр уже начинал похрипывать на последних кондаках. Близилось и таинство покаяния. Отпустит ему грехи или сочтет, что он, Анатолий, грешник нераскаявшийся?