С вертолета - вся картина землетрясения здесь не была уже такой дикой... Не то что в Газли. Только дым и дым! Хотя - это Виктор знал точно - тряхнуло и здесь основательно, разрушено все, что можно разрушить: здание подстанции, бараки. Покорежены трубы, заполыхали скважины, весь песок, все пространство, казалось, горит, внизу ходят волны огня. И все же - какая удача, что компрессоры удалось отключить!
Дым, тугой горячий ветер жгутом лупит снизу, отжимает вертолет вбок и вверх, не дает снизиться.
- Седой! На войне был? Гляди... - в ухо ему кричит радист или штурман, сидящий рядом с пилотом.
Виктор не знает в точности, кто он, знает лишь, что его роль обеспечивать радиосвязь - именно с
вертолета - между Газли и Бухарой; другой возможности для связи с центром сейчас нет. На груди радиста передатчик, в перерыве между работой он оборачивается к Виктору и бросает одну-две загадочные фразы; разговор - по Викторовым старым понятиям - глупейший, но здесь он кажется естественным. Во-первых - прозвище, данное ему радистом: Седой. Когда Виктор сбрасывает каску, чтобы обтереть пот, его белесая башка и впрямь как оловянная: от песка, от влаги. "Был на войне?" - не глупо ли спрашивать у человека, родившегося в сорок четвертом? Но уже следующие слова показывают - радист и не ждет ответа, он, собственно, говорит о себе, а не о Викторе.
- Я пацаном видал такую заваруху, на Курской дуге...
- На какой? - кричит Виктор, пригибаясь к уху радиста; ему послышалось: "на узкой дуге".
Кругом свист вихря, гул, ни черта не разберешь.
- На Ку-урск... Я оттуда. Глянь, Седой...
Радист окидывает рукой на миг открывшееся в дымовых клочьях пространство. Это в самом деле напоминает пожарище после танковой битвы. Обломки, островки пламени около трубопровода по всему полю, а между завалившейся набок подстанцией и местом, где вертолет должен сесть - бетонной площадочкой на старом такыре, - еще не улеглась полоса огня. Гасить некому, хотя кто-то внизу еще есть. Пожар обхватывает обломки подстанции. "А вдруг под обломками люди?.." Об этом подумали все трое: вертолетчики и Виктор.
- Мать твою, - выругался радист. - Неужели не сядем?
Целые полчаса длились трудные заходы на бетонную площадку. Когда все же сели на бетон, выбрались и, разминая ноги, отдуваясь, скинули каски, - шибануло в лицо, как из печи обжига, гарью, вонью горелого металла и нефти, устоявшимся жаром горящей почвы.
Подошли двое - серые лица под касками, серые от пепла противопожарные робы. Один - прорабского вида, сухопарый, сутулый, со старым, с бывалым прищуром, в резких морщинах, лицом, почти старик, представился:
- Кравцов.
Второй - молодой, по-спортивному крепкий, молча поприветствовал всех ладонью. Кравцов сказал:
- Придется забрать раненых - и назад. Мы пока подождем...
- Разве так много? - испуганно спросил пилот. - Приказано вас доставить...
- Хватает. Рассуждать некогда, - скрипуче отрезал Кравцов. - Тяжелые травмы, контузии, у женщины вон перелом ноги. Еле перетащили всех к складу, подальше от огня, - он указал на глинобитное строение, вроде дувала, в стороне. - Того и жди, тряханет опять и всех завалит.
- Одного раза с них достаточно, - подхватил молодой. - Забирайте раненых, ребята. Нас потом.
- Нельзя ли подрулить к людям? - спросил Кравцов.
- Сложно, - ответил пилот.
- Перенесем, ладно, - ответил молодой. - Нас тут трое, со сторожем. Кто цел остался. С вами шестеро, справимся...
Кравцов с вертолетчиками пошел к глиняному строению. Виктор и молодой чуть отстали, закуривая.
- А я думал - это прораб, - сказал Виктор, тыча сигаретой вслед ушедшим. - На вид простой работяга. А это сам Кравцов!
- Потому и я при нем, - попросту ответил парень. - Умереть, но сберечь. А старик упрям. Ну, сам видишь, сначала - раненых, потом за ним.
- А вдруг уже не сядем?
- Сядете! - пообещал парень. - А что делать! Не могу же я силой - сгрести его и в вертолет... А ты радист, что ли? - спросил он. - Больно вас много.
- Тут участок мой, - Виктор оглянулся на развалины, на пламя... Я же все это ставил. Подстанцию эту, скважины... А теперь... Черт-те что!
- Восстановим. Людей надо спасать, сам понимаешь...
- А там, - Виктор показал на подстанцию, скрытую за языками огня, - вдруг кто еще остался?
- И я боюсь, - сказал парень. - Отправим вертолет, проверим. Но при старике молчи.
Лишь к полудню удалось перенести раненых и разместить всех в кабине, рассчитанной на одиннадцать человек... Перегруженный вертолет взлетел, сделал широкую дугу в обход горящих участков, взял курс на Газли и - далее - на Ташкент... Внизу остался академик Кравцов, человек, нужный стране, - в момент землетрясения он оказался как раз на этом объекте газопровода, - остался с ним его помощник, остался сторож-узбек и Виктор Векшин. Радист остаться не мог, связь прерывать нельзя ни на минуту. Виктор и кравцовский помощник подошли по бетонированной полосе, выложенной от подстанции к складу, к самому краю - насколько можно было - нестерпимо жаркого полыханья; за ним проглядывались закопченные осевшие стены здания. В руке у парня еще был свернутый брезент, на котором переносили раненых.
- Ей-богу, там кто-то кричит, - сказал помощник. - Может, справа обойдем?
- Не выйдет, - ответил Виктор. Четким инженерским умом он уже оценил и расчислил все варианты. - А срежем угол - увязнем...
Песок кругом был как лава, кое-где чернели трещины.
- Ну что делать? Вон старик прет, давай скорей решай.
- Чего ж тут решать...
Виктор видел - выхода нет. Либо отступить, либо...
Парень вдруг сунул Виктору свой брезент, накрыл лицо и голову полой робы и рванул через огонь, к подстанции. Виктор правильно его понял: человек отдал ему лучшую защиту, а сам - безо всего - пошел... И, набросив на себя брезент, Виктор побежал следом.
Даже под брезентом ощутил - как враз загудело, обдало, будто упал на какое-то черное дно... И в самом деле, он споткнулся и упал, но уже около здания; дальше - мрак, бред, какие-то миги. Вот они уже бегут, перескакивают через глыбы, через торчащие ребром плиты, парень сбивает рукавицей со своих колен огневые космы, ищут, натыкаются на тела: мертвый, мертвый, еще труп, а, вот он, кто еще жив, это парнишка, в спецовке и резиновых сапогах, стонет между обломками... Ему повезло - он заслонен какой-то плитой от огня, но придавило... "Где брезент?" - орет помощник на Виктора, ничуть не удивляясь, что Виктор рядом с ним. Брезента нет, потерял... А, вон брезент, за балку зацепился. Когда спасенного тащили сквозь багровый дым, уже в обход - черт с ним, с оплавленным под ногами песком, все равно уже обгорели, обожжены, - когда волокли его на брезенте, рука паренька бессильно свесилась и болталась, задевая за землю, он был уже почти готов, без сознания... Виктор лишь заметил - каска задралась, стриженый, родинка справа на лбу, подросток почти, пацан. Вроде того Славика дурацкого, Светкиного, и жалостью сжало где-то под горлом...
Через два часа снова сел вертолет, вылезли пилот, радист, врач, - видно, учли: могут найтись новые раненые, - все трое быстро пошли к глиняному строению.
- Давайте, товарищ Кравцов, - крикнул пилот издали. - В Газли отмечено колебание! Скорее...
- Поднимайте раненого, - сказал Кравцов, когда группа подошла. - А, врач, хорошо. У него открытый перелом. Кое-как я наложил повязку, но...
Виктор не стал глядеть, как врач делает над пострадавшим все необходимое - укол, шина, перевязка; как поднимают его и несут к вертолету. Землистое лицо паренька, которого он чудом протащил сквозь пламя, теперь переворачивало ему всю душу; сроду такого не испытывал...
Вдруг он заметил, что сторож-узбек - спит, мирно спит себе, как ни в чем не бывало. И даже не под стеной или в самом складе, а просто на земле - в сторонке, где сохранился какой-то кустик-карагач. "Что ж такого, - понял Виктор, - ведь суток двое небось не спал". И его самого одолела судорожная зевота. Спать, как спать-то охота! Вмиг охватило безмятежное полное спокойствие, тупая сонливость.
"Сейчас вот заберусь в кабину и засну, - решил Виктор. - Буду дрыхнуть до самого Газли".
Вернулись Кравцов и помощник, чтоб забрать рюкзак с вещами, бинокль, что-то еще.
- Пошли! - бросил Кравцов.
Длинная глинобитная стена строения поднялась вверх на глазах у Виктора и переломилась сразу в нескольких местах - став как растянутая гармонь; больно по затылку шмякнуло его чем-то плоским, и - больше ничего... Ничего больше не было.
...Он проснулся - как понял не сразу - в больничной палате. Лежа на спине, шевельнулся: ничего не болит. Белый потолок над ним, вон сырой подтек в углу. Трещинки разбегаются по потолочной известке, здание-то старое, что делать! От вида этих трещинок его замутило, дернулся вбок (голова-то, оказывается, забинтована!), чтобы стошнило на пол. Стало рвать. Весь вспотел, обессиленно откинулся назад... И снова полетел в черноту.
Спал, бредил. В забытьи виделось только то, что уже было на самом деле, было в прошлом, все - реальное. Вот он и Света идут из кино и спорят - как часто спорили и ругались они, господи боже, за короткий срок их знакомства!
- Вот еще! - Света упрямо вертит головой, словно отмахивается от его слов, пряди черной каруселью разлетаются по бокам. - А мне эта твоя героиня как раз не нравится! Какая там "женственность"! Кукла, и все! Среднее между нашей Зинаидой и Юлькой.
- Не права, Светик, - мягко убеждает он. - Она же душа дома, семьи... Ну, там еще семьи нет, но будет семья. Там так и задумано. За кадром... А он...