Способов убить - множество. В любом месте. Кто не знает, как это случается: идёт человек по людной улице или базару, оглядывается по сторонам, мимо спешат прохожие… Но вот вдруг он будто натыкается на невидимую стену и… судорожно прижав руки к груди, беззвучно хватая ртом воздух, загребая ногами, начинает оседать на землю. И к удивлению собравшихся вокруг прохожих, когда отведут обмякшие руки, выясняется, что они заслоняли рукоять небольшого кинжала. Кто и как - неизвестно; убийца уже успел раствориться в толпе - незамеченным…
"Как бы его прикончить? Получше? - размышлял начальник полиции. - Чтобы было хорошо - всем?.. И чтобы восторжествовала сама справедливость?.. Как?"
Начальник полиции прикрыл глаза.
Немедленно из темноты внутреннего зрения, которому начальник полиции, как и почти все, привык доверять, вновь, но на этот раз особенно отчётливо, выплыли знакомые очертания домишек кварталов любви. Узкие проходы, фигуры женщин, искусно полуприкрытые лёгкой тканью, скользящие тени выбирающих мужчин, танцующие языки пламени любовных светильников…
Вот пробирается и соглядатай… обычной в этих кварталах походкой - насторожённой. Каждая из оказавшихся на его пути женщин подаётся к нему, подаётся всем телом, чуть изгибаясь, так, чтобы взгляд её манил из-за плеча, взгляд восторженный, но в то же время робкий, - как бы стыдливо опущенные ресницы - именно это, как они полагают, мужчинам, собственно, и нравится…
Вот он минует один светильник и изгибающееся рядом в огненных отсветах тело, другой, у третьего спотыкается - любовные светильники в царстве любви помогают дорогу скорее потерять, чем найти.
Занятные эти светильники. Их изготовляли мастера из Египта под руководством жрецов Изиды. На окаймляющем пламя обруче, по размерам напоминающем головное украшение, по кругу располагалось тринадцать густо-красных стёкол. Стёкла были дороги: на их изготовление шло растёртое в мельчайшую пыль золото - ибо только оно, добавленное в расплав, придавало стёклам нужный оттенок. Стёкла на обруче не соприкасались - и когда пламя в светильнике от малейшего движения воздуха приходило в смятение, то вокруг начиналась пляска теней, как будто танцу отдавались люди, много людей, славящих как царицу любви ту, которая оказывалась под светильником. Что до цвета стёкол, именно благодаря им по телу царицы как будто текли кровавые пятна.
Вот соглядатай поражённо замирает в танцующих отблесках одного из светильников… и не оглядываясь - а напрасно! - ныряет в низкий проём, за опасно колеблющуюся лёгким порывом ветра занавесь входа… Гетера, прихватив с собой светильник, царственным шагом следует по предуготованному пути.
Скрытно на небольшом расстоянии следовавшая позади соглядатая тень останавливается - в ожидании. Через несколько минут тень оказывается уже у домика. Вот она уже вплотную у занавеси, из-за которой пробиваются красноватые отблески пламени поставленного на пол любовного светильника.
Прислушивается?..
Отбрасывающий тень ощупывает рукоять легионерского меча, спрятанного в складках тёмного, а потому неприметного в темноте плаща. Он готовится к тому, ради чего, собственно, и следовал за соглядатаем от самого постоялого двора - скрытно.
Ждёт?
Прислушивается к звукам любви?
Поглощён ими?
Подчиняется ритму, в котором, как в агонии, содрогается весь квартал?
Но вот наконец раздаются характерные звуки - вкушающий любовь уже почти ничего вокруг не замечает…
Ещё!
Ещё!..
Остаётся несколько мгновений - последних…
Ну!
Отбрасывающий тень на мгновение замирает, вырываясь из поглотившего было его ритма. Затем решительным движением отдёргивает занавесь, одновременно выхватывает меч и, достигнув ложа в один стремительный, как в падении, бросок, стоящему на коленях мужчине - вонзает - меч - в спину!
- А-ы!!!..
Нараставший до этого мгновения стон восторга оборвался, нет, не в крик, а в характерный внутренний хрип - хрип агонии, клич вечного, великого прощания.
Этому хрипу вторит лепет женщины, странные непонятные бессвязные слова - не плача, но наивысшего удовольствия…
Агонизирующее тело любовника, казалось, продолжало движения любви, и пронзивший его меч как будто ничего в его наслаждении не изменил, - разве что пальцы глубже проникли в нежную кожу обнажённых бёдер женщины.
- Ещё!.. Ещё!.. - теперь уже не лепетала, а хрипела женщина.
Убийца спохватывается и из пронзённого насквозь тела меч вынимает не до конца, а лишь наполовину, так, что рана отверстывается лишь на выходе, и кровь из неё волной изливается - на ягодицы, на спину, на плечи женщины. Оттуда поток крови частью стекает на её нежный живот, на грудь, достигает сосков…
- А-ы!!..
Жар неимоверного наслаждения опаляет исполнителя. Однако лишая себя возможности видеть, что произойдёт дальше, он бросается вон, оставляя женщину наедине с проникающими в её тело сотрясающимися в агонии пальцами…
Начальник полиции открыл глаза.
Он не мог разогнуться: ему казалось, что он по-прежнему под низким сводом какой-то из нор кварталов любви, а вокруг него танцуют тени от любовного светильника.
- Да… Такая смерть, пожалуй, будет самой гуманной… Из всех… возможных - наконец вслух хрипло сказал он, удивляясь тому странному ощущению, будто он и есть та самая женщина, стоявшая на коленях. - Смерть смертей! Верх и предел удовольствия!.. Что ж, таковой ей и быть!
глава XVII
уна приговаривает - смерть!
- Ещё!.. Ещё!..
Уна, ничего вокруг себя не замечая, натыкаясь на всё подряд, металась по анфиладе увешанных картинами покоев.
Она была в крайнем возбуждении - решала, что делать дальше.
Разумеется, это не было размышлением в том смысле, в каком понимают это философы, выстрадавшие в испытаниях каждое из слов, составляющих высказываемую ими мысль. Слова, без которых стройное логическое размышление невозможно, Уне были не нужны. Время от времени в её сознании появлялось нечто, составляющее часть решения, - цветистый образ или побуждения к действию. Приходили мысли-формы как бы ниоткуда, но Уна, подобно женщинам из городских кварталов, веровала, что исходили они непосредственно от богов Неба.
Уна привыкла: для того чтобы решение, ведущее её к достижению цели, пришло быстрее и воспринималось отчётливее, она не должна сдерживаться - и потому Уна, выпив большую чашу вина, и не сдерживалась. Стены, роскошно украшенные картинами с изображениями похищающего Европу Юпитера, рывками наплывали на неё, под ноги то и дело попадала выскользнувшая наземь драгоценная чаша, а руки Уны непроизвольно ласкали тело.
- Ещё!.. Ещё!.. - не понимая себя и даже не слыша, стонала Уна.
Ожидаемое наставление было важно. Оно касалось не только не совсем удачного жертвоприношения её возлюбленного, не только последующих успехов её мужа, но и нечто большего.
Главные боги ей благоволили, это несомненно - ведь иначе не произошло бы ничего из того, чему случиться было дозволено.
Но которому из них она, Уна, тогда недомолилась? Ведь не иначе как недовольством кого-то из богов и можно было объяснить, почему заклание возлюбленного - как жертвенного быка, со спины в сердце! - столь предусмотрительно совершённое малым мечом Нищего, встретило противодействие обстоятельств - и какое мощное противодействие!
Сначала исчез малый меч - пришлось помочь им его "найти".
Мало того, оказалось, что из Рима прислан соглядатай, - что уже неприятно само по себе! - он к тому же ещё и прибыл не вовремя!
Появление соглядатаев - это всегда дыхание заговора. Её с мужем хотят с наместнической должности сместить! Но против кого этот заговор? Муж, понятно, духом пока ещё не властелин, до предречённых пределов власти ему ещё далеко, следовательно, заговор прежде всего против неё, Уны.
И надо же было так случиться, что соглядатай вошёл в город так не вовремя! Он должен был в город не входить вовсе! Или войти раньше! Опоздание - вот в чём противостояние!
Но всякое противодействие - не случайно.
- О, боги! За что?!.. Детям ли восставать против своей Матери? За что? Неужели… Вышний?..
Уна заметалась.
Нет, не может быть! Это не Вышний. А соглядатай - виновен! Виновен в опоздании, ибо оно - противостояние благоволящим Уне богам.
- Безбожник! - голос Уны пламенел ненавистью. - Повинен смерти!
Но повинен которой из смертей?
Мучительной?
Мгновенной?
Как бы то ни было, смерть его должна быть красива.
Как и место смерти.
Красивей кварталов любви только один квартал - танцующих мертвяков.
Смерть в вымерших кварталах? На том же самом месте?
Нет! Много чести.
Кто этот соглядатай по сравнению с её возлюбленным? Ничтожество. И потому это было бы предательством - вести соглядатая на то же самое место.
Может, в самом квартале любви?
Уна представила: вокруг столпившиеся радостно-взволнованные гетеры, с повизгиванием рассматривающие ещё не остывшее тело. А ещё смотрящие на неё, Уну, - снизу вверх, с завистью. Да, сейчас Уна вся в крови мужчины, недавнего любовника, она для них - царица, царица любви, Предызбранная, Великая "Мамка"…
…Из темноты внутреннего зрения, которому она привыкла доверять больше всего остального, выплыли знакомые очертания… Узкие проходы… Фигуры женщин, искусно полуобнажённые, скользящие тени выбирающих мужчин, красноватые отблески светильников любви…
Им, мужчинам, страшно: кто не слышал про ужасы в этих кварталах? Убийства здесь не редкость, но никогда не удаётся даже отомстить. Но этот страх, похоже, приходящих сюда на поклонение нисколько не отталкивал, а напротив, притягивал…
А-а, вот и соглядатай!..