Как бы угадывая мысли Пилата, Киник сказал:
- Но разве мы обязаны во всём безоговорочно верить Платону? В конце концов, он не смог дорасти до кинизма. Верно? Не смог. Так и в мудрости постижения взаимоотношений мужчины и женщины - здесь он тоже вряд ли достиг совершенства… По сохранившимся текстам Платона всё, заметь, уж слишком просто: в блудилища распутные женщины не могут не тянуться единственно потому, что им нужны мужчины, много мужчин, только потому, что они мужчины … Ну, а лупанарии? Этот своеобразный хоровод женщин, которые соприкасаются… этими… ну ты понял. Впрочем, я только с сегодняшнего дня стал нащупывать - но только нащупывать - объяснение происходящему лучшее, чем платоновское. Но как бы то ни было: какое-то пространство слов и идей для размышления ведь должно же быть?
- Согласен, - кивнул Пилат, имея в виду несовершенство Платона. - Его идея о платонической любви, счастье двоих без всякого вмешательства юного Эроса, мне кажется явно не истиной, а всего лишь отражением того, что он обыкновенный…
Киник попытался закончить фразу Пилата:
- Государственный муж!
Киник вовсе не смягчал казарменный выбор слова наместником, а только хотел обратить его внимание на сокровенные механизмы власти. Тем самым вновь предлагая побег.
Но намёк Киника Пилат понять не захотел.
- …пидор, - довершил-таки он мысль о Платоне.
И задумался. Затем вздохнул и сказал:
- Это совершенно нереально…
- Что?
- Найти свою половинку. Так много вокруг людей… Море. А когда в них всматриваться? Ведь к работе прикован, как к галерному веслу при атаке триеры… Гребу изо всех сил. Вздохнуть некогда, а не то что… искать. Нереально! - это были слова наместника.
- А что - реально? Что нож редкой работы да ещё с обломанным клинком вдруг оказывается в спинах сразу двоих людей? Это - реально? Однако ж оказался. Также есть в жизни много другого нереального, что, тем не менее, случается - и тоже строго закономерным образом.
- На словах - правильно. А на деле? Ты-то почему один?
Киник пожал плечами.
- Кто я, чтобы устанавливать времена и сроки?.. Есть события и встречи, от людей не зависящие. А прелюбодействовать - благодарю покорно. Хоть в кварталах красных светильников, хоть в браке со случайной женщиной. Тем более, что неженщиной. Не хочу. И не буду.
Наместник замер, а потом отстранился и нахмурился: ему захотелось понять слова хранителя так, будто тот позволил себе намекнуть, что он, наместник, с женщинами не состоялся - и остался ничтожным всадником.
Что-то в сидевшем напротив Киника человеке как будто переломилось.
Киник внимательно всматривался в помрачневшего Пилата. Странный он был сегодня от начала: хотя разговор достаточно мягкий - Пилата, а выражение лица - наместника Империи. Сейчас побеждает наместник. А кто победит позднее? Скажем, лет через десять?
- Но мы ведь расследование продолжаем? - вкрадчиво сказал наместник. - Итак, женщина - не женщина, а мужчина - не мужчина, а всего лишь элемент иерархии. Женщина - тоже. Своей, соответственно, иерархии. И всё это "не" тем не менее совокупляется. Прекрасное основание для расследования. Немудрено, что начальник полиции придёт к результатам противоположным… Ведь у него женщина - это женщина. И так далее. Хорошо. Что дальше?
Киник молчал. Какой прок говорить с наместником? Помочь можно только тому, кто и без того уже смог помочь себе сам…
Чтобы видеть, надо уметь распознавать в настоящем прошлое, сравнивать формы, проникать в суть, эти формы объединяющую.
Но Пилат явно ещё раб страстей, заставляющих в посмертную жизнь прошлого не верить.
- Что дальше… хранитель? - ещё более саркастически переспросил наместник.
Он потому злился, что об уходе, или о, выражаясь языком Киника, побеге Пилат задумывался и прежде. Бежать? Ночью, тайно, потеряв всё, возможно, даже с обнажённой головой?
Хорошо бы, но…
Уход от жены означал потерю слишком многого, по сути, всего, о чём он до женитьбы мог только мечтать… И всё это досталось ему разом… Да ещё жена - красавица, более того - патрицианка.
Почему она тогда, во время триумфа, обратила на него внимание? Сколько в легионе всадников, но что-то заставило её выбрать именно его!
Что?
Она ему пыталась объяснить, но получалось нечто несуразное: дескать он - в центре, а все остальные - вокруг. Потому и был заметен.
Это в строю-то он был - в центре?
На самом деле всё проще: любовь загадочна, да и много её… разной.
Да, она его и полюбила!
Как же она может быть не женщиной, если она - женщина? Ведь иначе он, муж, - не мужчина?
Это-то как может быть?
Какая чушь вся эта философия! Вся эта истина со всякими разными логосами!
Чушь!
Чушь!!
Чушь!!!..
Наместник посмотрел на перстень власти, силой которого можно было совершить столь многое.
Посмотрел - и закрыл глаза.
Во власти перстня было всю боевую мощь колонн римского легиона разом обрушить на порочный ночной Иерусалим - как в кошмарном сне всё стало бы вдруг кровь и ад.
Во власти перстня было послать бешено скачущие кавалерийские турмы на перехват караванов нечистых на руку торговцев - и многие их должники вознесли бы благодарственные курения богам небес.
Обладатель перстня мог в нижнем городе расчистить развалины, а прилегающие к нему кварталы, населённые доступными женщинами, превратить в благоухающий розовый сад, место встреч впервые влюблённых.
Или - насадить вокруг Иерусалима плодовые деревья, чтобы в их тени могли вести беседы мудрецы-платоны, постигающие наречённое ими Истиной.
Во власти перстня - всё.
Если им владеть. А смотрится он только на крепко сжатом кулаке - лучше после недавнего, неотразимого, как внезапная смерть, удара!
Разве не красиво: преторианское золото в потоке алой, уносящей жизнь крови?..
Крови человека, мертвеца, трупа.
Трупа?..
Наместник, торжественно вынося перстень чуть вперёд, решительно поднялся, тем давая понять нанятому им хранителю, что всё, пора.
Киник поднялся тоже. Ему хотелось сказать на прощание что-нибудь значимое, от чего-то предостеречь. Хотя он и понимал, что человек предостерегает себя прежде всего сам.
- Если женщина в семье властвует, то у неё есть тайная жизнь, - сказал Киник. - Это оборотная и непременная сторона власти. И она захочет дать также и мужу своему…
То, что Пилата не было, а был только наместник, следовало из того, что собеседник Киника от услышанного поморщился. Как от высказанной невпопад скабрёзности.
глава XVI
начальник полиции приговаривает- смерть!
- Сво-олочь! - начальник полиции с силой ударил кулаком по стене. - Убью гада!!..
Вновь и вновь перед его внутренним взором возникала темнота кварталов любви, красноватый отблеск светильника, поставленного на пол, обнажённый мужчина, его спина, покрытая капельками пота, и погружающийся в неё короткий легионерский меч…
Как ни обидно было начальнику полиции, однако присланного из Рима соглядатая ни допросить, ни заключить под стражу он не мог - по нескольким причинам.
Не мог уже хотя бы потому, что соглядатай был защищён имперским законом о римском гражданстве. В самом Риме соглядатай мог быть величиной ничтожной, подверженной всем политическим ветрам, но за пределами Великого Города, в особенности в таких захолустных провинциях, как Сирия, всякого римского гражданина приравнивали разве что не к богам - во имя поддержания авторитета Власти.
Кроме того, соглядатай был не просто безвестным государственным чиновником, действующим по раз и навсегда устоявшейся традиции, своеобразной разменной монетой, о которой по её утрате немедленно бы забыли, но, очевидно, доверенным лицом некоего рвущегося к власти патриция. Такие любое противодействие не то что против себя, но даже против своей клиентелы не прощают. Случись что с соглядатаем, и ему, начальнику полиции, поставят в вину враждебное отношение не лично к соглядатаю, не к чиновнику, не к римскому гражданину, но к стоящему за ним патрицию, к самому Риму, и - чего уж там! - к самим богам, волею которых Город городов был вознесён на вершину власти.
Бессилие закона против преступника, убившего любовника своей жены, начальника полиции выводило из себя. Закон - где твоя сила?! Разве удел убийцы - не гладиаторские казармы, освобождение от которых - только на пропитанном кровью песке арены?
То, что соглядатай в совершённом в квартале неотмщённых духов убийстве был виновен, начальник полиции теперь, после полученных признаний от верных рабов, не сомневался нисколько. Соглядатай явно потерял всякий стыд! Иначе, в сущности, быть и не могло: раз человек во власти дорос до ступени безнаказанности, то не совершать преступлений он просто не мог - не мог! - так, во всяком случае, подсказывал опыт многих поколений начальников полиции.
- Сволочь!!! - в который уже раз прохрипел начальник полиции и вновь ударил кулаком по белому мрамору стены.
Всё в этом мире держится на страхе.
Нет страха - нет и стыда, нет и повиновения.
А вот у римлян, когда они попадают в провинции, страх пропадает. А бояться почему-то должен только он, начальник полиции - того, что именно этого соглядатая и назначат новым начальником полиции. А кого ещё-если он так успешен в ночном городе?
Начальник полиции ещё крепче сжал кулаки.
Назначат? Соглядатая?
- Убью!