- Это намек на то, что я, случается, не отдаю долги? - гордо пробухтел Май, по глупому наитию принимая позу Дениса Давыдова на знаменитом портрете Кипренского.
Сходство между красавцем гусаром и зачуханным Маем было непередаваемо-комическое, но Анаэль даже не улыбнулся, напротив, стал пасмурен.
- Я вам очень советую взять то, что предлагают, затем подписать договор и немедленно приступить к сбору материалов для статьи о Вавилоне. Увы, я не имею права оказывать на вас давление, хоть и мог бы. Поверьте, это было бы только к вашей пользе. Невыносимо видеть ваши никчемные метания. В этом - трагизм моей миссии.
Слово "миссия" разъярило Мая, он почти закричал, колотя рукой по перилам:
- Миссия?!. Плача и нагинаясь при этом?!. Пришел какой-то… неизвестно откуда… фиалки он поливал, видишь ли… Зачем я с вами вообще связался?.. Почему я вам поверил?..
- А кому же тогда верить, Семен Исаакович? Кому? - проникновенно обронил Анаэль, застегивая молнию на сумке.
Май внезапно успокоился, утих, дыхание стало ровно. Гнев обернулся стыдом: обидел почем зря странного, но хорошего человека. С болезненным душевным усилием Май вернулся к разговору и вымолвил насупленно:
- Пятьдесят долларов - и точка.
- Хорошо, я разменяю, - сказал Анаэль сухо.
Май решился и торопливо, тихо, горячечно забормотал:
- Голубчик вы мой… Тут такое дело… Раз уж вы все равно на улицу пойдете, то купили бы водки бутылку, а?.. Я… болею… Ну да, да, да… алкоголик я, алкаш… Мне попить надо!.. Как в Библии сказано?.. "Пусть он выпьет и забудет бедность свою… и не вспомнит больше о своем страдании…"
- В вашем положении, Семен Исаакович, я бы пить поостерегся, ибо это чревато, - ответил Анаэль печально.
Май вздрогнул, едва сдерживая подступившие слезы, и жарко затянул:
- Слушайте, секретный литагент, я вам автограф дал? Я с вами договор подписать согласился, хоть в глаза его не видел? Что же, вам жаль помочь? В такой мелочи?! Может, вы думаете, я денег на водку тоже у вас попрошу? Не бойтесь, на это дело у меня заначка имеется! Сейчас, сейчас!..
Он кинулся в комнату, спотыкаясь о банки, тотчас возник вновь с узким черным ящичком в руках и начал открывать крохотный замок.
- Позвольте, но ведь в таких ящичках крестоносцы святые мощи хранили! - ахнул Анаэль обескураженно. - Вы что же, деньги в нем держите?
- Двойное дно! Чтобы никто не догадался! - скоро и невменяемо зашептал Май, возясь с упрямым замочком. - Пять долларов неприкосновенные! Так ведь случай-то какой, случай какой!.. Во-первых, за здоровье почтенной старушки Веры Николаевны, то есть, прости меня, Господи, если ты есть, за упокой ее тихой души… Во-вторых, за удачу мою… Сподобился работенку получить из какого-то таинственного издательства!.. Плутарх!.. Древние города!.. Святой апостол Петр, которому Господь ключи от врат Царства Небесного вручил!.. Простил, простил ученика своего за предательство невольное и сподобил теперь издательство возглавить!.. В ящичке они, пять долларов! Ну, не открывается, проклятый! А мне водка, как лекарство нужна, Анатоль!..
- Анаэль, - горько поправил златокудрый.
- Ну прости! - махнул рукой Май. - Теперь слушай. Как принесешь бутылку, меня не зови, а поставь ее тихонечко, где сам стоишь. Я ее ночью достану, когда свояченица спать уляжется. Сегодня-то, после прогулки, наверняка пораньше храповицкого даст, подлая…
Он отчаялся открыть ящичек и начал трясти его обеими руками, выкатив желтые глаза от страстного, безумного напряжения. Анаэль вдруг изрек, невозмутимо наблюдая эту вакханалию хаотичных, мелких движений:
- Вы, люди, никогда не умели, не умеете и, по-видимому, не будете уметь пользоваться данной вам свободой выбора.
- Да подавись ты своей философией… - застонал Май.
- Дайте мне ящичек, - потребовал Анаэль.
Май послушался. Анаэль с ходу легко приподнял крышку - словно замка не было вовсе, мельком глянул внутрь и захлопнул ее.
- Идите же, наконец! - взмолился Май, усаживаясь на край цветочной кадки. - Как я устал… как устал, если б вы знали…
- Помните, Семен Исаакович, вы - мой! Вы мне дали согласие работать! Вы обещали! - возгласил Анаэль, отступая в глубь лоджии.
Май закурил и буркнул плачуще:
- Да помню я, помню! К чему вы талдычите это, как заведенный? Не видите, что ли, я в исступлении! Мне попить надо!..
Анаэль внезапно выглянул из-за края щита, сверкнув кудрями:
- Я вам это талдычу для того, чтобы в сердце ваше вложить два простых слова: "надо устоять". Надо устоять, если вдруг соблазн появится! Только об этом вас молю! Только об этом! Не ошибитесь в выборе!
Май уловил звуки в прихожей, выплюнул папиросу и, показав жестами, что опасность близка, стремительно исчез. Анаэль также скрылся, прихватив с собой - в спешке - ящичек для святых мощей.
Зоя занесла на кухню огромную сумку с картошкой, зорко глянув по пути на свояка. Он смирно сидел за столом, даже не обернувшись на звук шагов. Жалость тронула сердце славянской валькирии: щуплый голодный Май перебирал страницы, перекладывал их справа налево и слева направо, вертя лохматой головой и двигая босыми ногами под стулом от усердия. Ноги напомнили Зое спектакль "На дне", виденный по телевизору. Там все тоже ходили босые, убогие, а кто-то вообще умер от такой жизни. Зоя тяжело моргнула, представив кончину Мая. Но никакая, даже самая едкая жалость не могла оставить след в практической, невозмутимой душе Зои. "Если Май умрет, - подумала она, - квартиру надо будет срочно разменять на однокомнатную и комнату в коммуналке, однокомнатную сдавать за доллары, а в коммуналке жить". Зоя всхлипнула с оттяжкой и двинулась на кухню - жарить картошку.
Май победно оглянулся и плюхнулся со стула на кровать. В предвкушении ночи он остро ощущал радостную полновесность жизни. То, что недавно казалось постылым, тусклым, засияло невиданно чистыми красками, будто еще влажными и оттого особенно прелестными - как у флорентийского художника…
- Фра Анджелико, - счастливо прошептал Май, перебегая взглядом с лазоревого неба на изумрудные острые листья комнатного цветка в горшке, на подоконнике. - Фра Анджелико…
Май обнял подушку и таинственно зашептал ей в ухо:
- …И есть еще преданье: серафим слетал к нему, смеющийся и ясный, и кисти брал, и состязался с ним в его искусстве дивном, но напрасно…
На кухне маняще заскворчала картошка.
- Иса-а-кич, слышь-ка, чего скажу, - подала голос Зоя. - Сало у вас в Питере вздорожало. Что дальше-то будет, как людям жить? Содом и Могомора прямо. А соседка ваша померла, бабки у подъезда говорят. Еще говорят, не бедная была.
- М-м-да… - промямлил Май, не желая вступать в дурацкие пересуды.
Партитура дня - в предвкушении выпивки - была давно вызубрена наизусть, и потому Май не просто ценил каждое трезвое мгновение, но наслаждался им, отдаваясь рассудком и душой образам, возникающим из ниоткуда. Образы превращались в слова, в строки, имеющие власть над Маем необъяснимую и сладостную. Мимолетное воспоминание о Макиавелли складывалось во фразу: "Он любил играть в трик-трак". Май забавлялся простенькой фразой, как дитя мячиком: подбрасывал, переворачивал, ронял, наблюдая, как она рассыпается на слова и каждое норовит закатиться подальше. Невыразимое счастье доставлял Маю смешной "трик-трак", любовь к которому не то чтобы трогала в Макиавелли, но по-хорошему приземляла его.
Легко и скоро позабыв о "трик-траке", Май задумался о пресловутой "миссии". Он был в эйфории душевной неги, и вопиющая бездарность Шерстюка теперь не раздражала, а странно умиляла:
- Надо же, все плачут, "нагинаясь", при слове "миссия": и крестьянин, и странники, и чья-то жена. Гипноз! Тайна!
- Обедать иди, чудо в перьях, - позвала Зоя.
- Не хочу, - блаженно буркнул Май.
- А то с голоду подохнешь, - добродушно пригрозила Зоя.
"Сдохнуть, помереть, загнуться, - принялся перечислять Май в продолжение словесных забав, - дуба дать, окочуриться, ноги протянуть, уйти в мир иной, гикнуться, усопнуть…"
Он затих, неясно видя подвох в череде синонимов.
- Зоя, что вы сказали? - резко спросил Май, приподнявшись на кровати.
- А ты еще и глухой! - гаркнула Зоя.
- Нет, вы о чем-то недавно говорили, - не унимался Май, чувствуя, как партитура дня покрывается кляксами. - Вы сказали, что кто-то умер, так?
- Соседка твоя, старуха.
- Ну, ну, ну, дальше! - потребовал Май. - Умерла - и что?
- Да тебе-то какое дело? - хохотнула Зоя, лязгая ножом о нож. - Ты ей родственник, что ли? Наследник имущества? Бабки у подъезда говорят, одна старуха была в целом мире. Так что, сиди тихо, Исакич, твой номер - последний.
- Врут ваши бабки! - яростно вскричал Май. - А вдруг есть родственник? Вдруг я его видел?
Зоя немедленно ступила в комнату; страшное подозрение исказило ее лицо, углубив морщины на лбу.
- Ты, что ли, налакаться успел, пока меня не было? - прогудела она. - Говори, где водку прятал!
Май сорвался с кровати, подскочил к свояченице, дыхнул ненавидяще в лицо:
- Х-х-х-а-а-а!..
- Трезвый! - разочарованно вскричала она и отступила на кухню.
- Да, трезвый! - в отчаянье бросил ей вслед Май.