- Почему не видала. Видала. На Атлеше. Прыгал. Я еще тебя обругала тогда, вот говорю, Серега, ты прыгаешь, дурак дураком, а Ром за тебя деньги собирает. В поселке его нет. Как пропал в сентябре, так ни разу не появился.
- И что, не знают, где он?
Инга на секунду задержала дыхание.
- Даже мать не знает, где он сейчас, - ответила правду, вспоминая, как пришла к ним внезапно Валя Горчичникова и с сухими злыми рыданиями пытала, куда ж этот мучитель с бурсы подевался.
Ром, положив локоть на спинку сиденья, задумался. Свет фар рассеянно обрисовал профиль с тонким носом и острым подбородком.
- Долго еще? - спросил у водителя.
- Та вон светит, - ответил тот, махнув рукой в сторону поворота.
- Значит так, Михайлова с Лесного, если наврала, будешь плакать, все равно ж узнаю, - деловито сказал Ром, когда водитель заглушил мотор на въезде в поселок, - а увидишь своего прыгуна, передай, с января счетчик включен. Пусть он лучше бабло сейчас привезет. Ясно?
- Да.
- Беги. Не перепутай ничего.
Оглядываясь на темную машину, Инга быстро пошла к парковой дороге, на которой качались пятна редких фонарей. Вот досиделась, со своей Федрой и батареями, ушла бы на полчаса пораньше, и не столкнулась бы с этими… Но тогда и не знала бы, про счетчик этот…
На тропинке было совсем темно и она, светя фонариком, медленно поднялась к своей улице, где под темными крышами смутно белели стены домов и кое-где в окнах жиденько мигали огоньки свечей. Подходя к калитке, удивленно уставилась на ярко освещенное окно кухни. Одно, на всей улице.
- Инга, детка! Посмотри, что нам Саныч придумал!
Вива толкнула ее в двери. На кухонном столе чернела замурзанная коробка, от нее плелись к люстре проводки и там светила лампочка. Одна, небольшая. Но по сравнению с огоньком свечки - просто праздник электричества.
- Аккумулятор, - гордо доложила Вива. В углу смущенно кашлянул Саныч, прикрываясь кружкой с чаем.
Бабушка подняла палец:
- Автомобильный! Старый, конечно, но смотри, свет как настоящий, слабее немножко, но все равно все видно.
И засмеялась:
- Теперь снова в углах выметать, а то ведь - не видно, вроде и нету. Налить тебе чаю, детка?
- Нет, ба. Я в комнату пойду. Потом клеить буду.
- Хорошо. Мы посидим, с Сашей. А еще он сказал, что переделает нам печку! Инга, у нас будет настоящий живой огонь, до самой весны.
Инга ушла в комнату, положила на стол фонарик. Свет дадут, может быть, но уже ночью. Тогда можно поклеиться и лечь спать. А перед тем подумать, как быть и что делать со словами Рома? И надо ли ей что-то делать?
Она сняла куртку, повесила ее за дверь. Поверх свитера натянула длинную меховую жилетку. И большие шерстяные носки надела поверх тех, что уже были. Залезла под толстое одеяло, села, укутав плечи, и мрачно глядя, как по стене ползают еле видные тени. Скорее бы лето. Или хотя бы весна.
Она знала, куда делся из пятой бурсы Серега. Там учили на крановщиков, а он не хотел. Забрал документы и перевелся. Как хорошо, что его мать пришла и общалась только с Вивой. И Вива, не моргнув глазом, величественно ей почти соврала. Инга лежала так же, укрывшись до ушей и слушала, сжимаясь, как орет Валя Горчичникова, проклиная отца Сережки. И его заодно. Думала, вот сейчас Вива скажет, Инга, детка, поди к нам, расскажи, ты же знаешь, ты ездила к нему. Но Вива, выслушав материнские вопли, отрезала:
- Девочка болеет. Не до бесед ей сейчас, извините, Валентина. Да она Сережу с самого сентября и не видела. Разумеется, если что узнаем, обязательно расскажу, Валя, конечно.
Но после рассмеялась, войдя в комнату и садясь рядом на постель.
- Думаешь, ей нужно знать, где он? Отметилась, чтоб соседи слышали - мать сердце рвет. И все. Не бойся, она теперь тебя обходить станет за три поворота, лишь бы ты не сказала чего новенького.
Под одеялом было тепло. Почти как тогда, в странном сентябре, полном летучих паутинок и семян-парашютиков. Она тогда съездила в Керчь. Нет, сначала было еще, другое. Там, на Атлеше, в алой, как шиповник, палатке, где заснула, чувствуя, как тихо дышит в шею Сережа, мальчик-бибиси, новый неожиданный Горчик, она уже видела, знала - влюбленный в нее горячо, по самую стриженую макушку.
…Проснулась, открывая глаза в темноту. Слышала легкий плеск волн за тонкой шелковой стенкой. И слышала на своей шее легкие касания губ. Не спал. Лежал тихо, чтоб не разбудить, и его руки лежали, одна на ее спине, а другая - через живот. Она напряглась, ожидая, сейчас тронет грудь, сожмет пальцы. Но нет. Только шею трогали губы, чуть заметно сдвигаясь, укладывая легкие поцелуи плотно, рядышком. Инга притихла, снова закрывая глаза. И сама взяла его руку, прижала к груди раскрытую ладонь. Он замер. И вдруг сказал шепотом в ухо, трогая мочку губами:
- Твоя клятва, Инга. Ты ведь… ты не клялась ему, что не будешь ни с кем…
- Что? - прошептала она, сквозь сон удивленно радуясь, и правда, чего же она такая дура. Все свалила в одну кучу, клятву Виве и свои обещания.
- Целоваться.
Тогда она повернулась, и сказала невидимому лицу:
- Ему я не клялась, ни о чем. Пообещала, что дождусь, когда приедет летом.
- И все?
- Да.
Они тихо целовались, замирали, слушая дыхание друг друга. И снова касались губами щек и скул. И ей было, совсем не так, как с Петром. Без всяких мучений, без сладкого изматывающего страха, а так - легко, летуче.
И только когда Сережа вздохнул резко, со стоном, прижимаясь к ней всем телом, она уперлась руками в его громыхающее сердце.
- Не надо. Серый, Сережа, не надо. Я ж буду виновата, не ты. Он спросит, спросит ведь.
- Да он… - Горчик втянул сквозь зубы воздух и не закончил говорить. Лежал молча, ждал, она поймет и станет спрашивать. И маялся тем, что хотел сказать, кинуть ей правду о ее столичном хахале. И не хотел, понимая, как будет ей больно.
Инга в темноте страдальчески свела брови. Губы кривились. Она не спрашивала его, о чем говорили на крыльце ментовки. Думала - если важное, скажет сам. Или наоборот, скажет, если пустяки. Он молчит. Потому что не хочет ей врать. Ну что же, тогда и она не станет спрашивать, чтоб не мучить его. И себя.
- Ты приедешь ко мне? - он лежал рядом, на боку, убрав руки.
Ей совсем не было видно его лица.
- А ты хочешь?
- Ты приезжай. Через неделю. Потом я, может, уеду. Приезжай, как сюда, чтоб суббота и еще воскресенье.
Мучаясь тем, что с отъезда Петра прошло всего-ничего, меньше месяца, а она уже лежит в палатке с другим, и целуется, она быстро кивнула, поражаясь сама себе.
- Я приеду. Обязательно. Давай спать, Сереж.
- Да.
- Скажи мне.
- Что?
- Скажи - Инга.
Она услышала, как он засмеялся в темноте. Повторил послушно:
- Михайлова, ты - Инга. Еще какая.
И тогда она сумела, наконец, снова отвернуться и заснуть, обнимая себя его руками. Потому что впереди у них была еще одна встреча. Обязательная.
В кухне негромко что-то баял Саныч, и Вива послушно ахала, звеня чайными ложечками. Инга откинула одеяло. Спустила ноги с кровати и сунула их в растоптанные старые сапожки, в них дома не коченели ступни. Чего она сидит квашней, мечтает о лете и перебирает сентябри? Надо Горчика предупредить. А как? Тьфу ты, и чего он лезет постоянно в какие-то мутные дела? Вон какие разговоры стали привычными - Кацыку грохнули, на его место сразу нарисовался какой-то Бозя весь в печатках. И тоже могут убить, а никто даже не удивляется. И чего у Инги так все странно - влюбилась в художника, что старше ее на двадцать лет, а еще влюбилась в мальчишку, по которому тюрьма плачет. Влюбилась?
Она прижала руки к щекам, глядя перед собой.
- О Господи. Так я…
И что теперь делать? Клятва, данная Виве, смешала ей мысли, затемняя совсем очевидное. Она-то думала, друзья. И даже целуются, ну почти по-дружески, четко следя, чтоб не нарушать никаких границ. Все целуются. Это не секс, думала Инга, прячась от самой себя, и ей это даже удалось, пока сегодня она не испугалась за Серегу так сильно. От страха все сразу поняла.
- А вырастают они, так даже в пять метров, а бывает и в шесть, - провозгласил Саныч, и запил страшное чаем.
- Ах, - согласилась Вива, кладя на стол еще одну бумажную полоску.
- Сидят в рифе, тока торчит морда, сплошные зубья. Ну, вот как…
- Ба, - Инга стояла в двери, укутанная в одеяло, смотрела на Виву блестящими испуганными глазами, - ба, мне нужно сказать…
Та поднялась, кивая. Извинительно разведя руками, сказала Санычу:
- Сашенька, у нас секреты. Ты если хочешь, посиди. Но это долго.
Саныч поднялся, аккуратно ставя чашку. Помотал большой головой.
- Спасибо, Вика. У меня там печка, прогорела давно. Пойду. Но вы если погреться, так милости прошу. И заночевать же, в тепле если.
- Да. Конечно. Ты наш спаситель.
У двери она чмокнула Саныча в готовно подставленную щеку. Засмеялась, слушая бормотание. Инга, переминаясь старыми сапожками, тоже на минуту отвлеклась от своих любовных переживаний.
Идя перед бабушкой в спальню, спросила удивленно:
- Сашенька? Он - Саша? И тебя - Вика. Ба, вы чего?
- Господи, детка. У нас с Санычем роман, с самого лета.
- О!
- Не отвлекайся. Давай садись и рассказывай.
Они сели на постель, укутываясь одним одеялом и опираясь на уложенные к стенке подушки. Подобрали ноги, скинув обувку.
- Ба, - похоронным голосом начала Инга, - я тут поняла, только что… я оказывается, два раза влюблена. Одновременно, ба!