От туристической зоны слышалась невнятная тихая музыка, почти заглушали ее песни степных сверчков.
Горчик подошел ближе, и Инга, сразу поняв, положила руку ему на узкое худое плечо, вложила другую в подставленную ладонь.
Топтались на краю обрыва, черными силуэтами на фоне сверкающей лунным молоком воды. И сама луна, уже посветлев, медленно, незаметно для глаз вплывала выше в черное, мохнатое от звезд небо.
Горчик легко держал руку девочки, не сжимая, не потому что боялся сделать больно, а потому что не хотел с ней, как Петр. Опускал лицо к волосам и медленно вдыхал запах. Соль, ветер, солнце и там, под всем этим - она. Тянущий сердце, ее запах. Темный и свежий.
А она, закрыв глаза, зная, он ее бережет и не даст им свалиться, так же легко прикасалась лицом к его шее. И внутри все таяло, от такой же легкой невесомой нежности, которая паутинками окутывала сердце. Будто она проснулась утром, рано-рано, и входит в воду, такую летучую, что сейчас она унесет ее в небо, такое же - летучее.
Как хорошо, что я осталась…
Почти не открывая глаз, медленно спускалась за мальчиком по скалам. В палатке легла на подстеленный коврик-пенку, как привыкла спать, на бок, согнув ногу и бросив перед лицом руки с раскрытыми пальцами. И только тогда на минуту проснулась, позвать.
- Ты где там? Мне холодно, спине.
Он вдохнул. Выдохнул. И придвинулся, обнимая ее и укладывая лицо к шее под разметавшимися жесткими прядками. Инга повертелась, прижимаясь к нему, локтями и ступнями уворачивая вокруг двух тел, сомкнутых в одно, старое покрывало.
Засыпая, подумала, хорошо бы ненадолго проснуться ночью. И чтоб проснулся он. Совсем ночью, когда вокруг волшебство и можно все-превсе, чего днем никак нельзя. Или пусть это все-превсе хотя бы приснится. Обоим.
19
В библиотеке было тепло. Батареи, спрятанные под подоконниками, заметно грели, и Инга старалась выбрать место, чтоб тепло, но не у самого окна - из окон изрядно сквозило. Хорошо, что по нынешним временам народу тут всего-ничего, и она по воскресеньям привычно усаживалась за третий стол, перед этим пройдя к окну, чтобы прижать пустым стулом потертую бархатную портьеру.
Тускло светили настольные лампы. У стены старушка в облезлой меховой шапочке листала толстую книжищу, поблескивая очками. И за спиной, раскинув на последнем столе огромную подшивку старых газет, бормотал что-то постоянный посетитель, ярый коммунист Петр Иваныч, что вечно выступал на каждом митинге и рвался в школы на уроки мужества. Инга его и запомнила, с первого класса каждый сентябрь - костюм, медальки и полоски орденских планок. Одна и та же речь о неудержимой доблести советского народ в годы великой…
В библиотеку он ходил регулярно, снова и снова перечитывал подшивки "Правды" и "Известий".
Инга выровняла стопку учебников и ботанических справочников. Уходить не хотелось, но уже стемнело, а автобус ходит редко, скорее всего брести ей по серпантину пешком от автостанции до Лесного, все десять с хвостиком километров. Это и не проблема, но чем позже она выйдет, тем позднее придет. Вива станет волноваться.
Она оттянула рукав полосатого свитера, поглядела на часы. Уже семь. Пора. Еще нужно заклеить окна в кухне и в спальне. Уходя в библиотеку, она посадила Виву резать бумажные полоски из старых неиспользованных тетрадок - своих и оставшихся от Зойкиной школы.
- Детка, - попробовала забастовать Вива, перелистывая тетрадь, где шариковой ручкой были нарисованы тонкие принцессы в кринолинах с торчащими из-под оборок уголками маленьких туфелек, - детка, ну к чему эти хлопоты? Пусть как бы проветривается. Свежий воздух.
- Для воздуха у нас есть форточки, - неумолимо возразила Инга, натягивая осенние сапожки, - а через эти щели все тепло выдувает.
- Посмотри, твоя мама в третьем классе уже рисовала платья для волшебных принцесс, - Вива перевернула страницу и засмеялась, - мы тоже таких рисовали. Ротик крошечный, сердечком, глаза во все лицо и сережки до самых плеч.
- Могла бы позвонить, - мрачно ответила Инга, топчась у двери, - сидим тут, как папанинцы на льдине - ни света, ни батарей, - а она открытки шлет, с приветом с кинофестиваля.
Вива вздохнула. Покорно открыла ящик и вытащила ножницы.
Пора. Тепло, тихо, но Вива там сидит одна, со свечкой, кутается в старую шубу поверх двух свитеров. Получается, Инга сейчас, как мама Зойка - сама в тепле, и на прочее плевать.
Она подняла стопку книг и понесла к стойке. Там топталась девушка, в короткой куртке с широкими плечами. И в очень короткой мини-юбке с кружевными колготками. Нависая над невидимой библиотекаршей Людой, рассказывала вполголоса:
- Тогда я как увидела его… Ты не представляешь, Людк, ка-акой он. Черный, низкий, на переди с никеля такая штука, с треугольничком, а сиденья какие! Как в театре. Я сразу подумала, кранты тебе, Олька, любовь. И тут прикинь, мы тока два раза успели в кабак. Правда, в Ялте. Он меня свозил. Ну, у него ж тут жена, и еще эта - Машка с Солнечной Долины…
- Подожди. Машка тут, что ли? Да ты что?
- Уже нет. Ты слушай же!
- Да?
- А в Симф я не поехала с ним, та шо там тот Симф тоже мне. И прикинь, мне звонят, девка одна звонит, О-ля, ты зна-ешь? Чо было-то! Ты говорит, Кацыку Ваньку знаешь? Я думаю, ох, е-е-е, а шо сказать-то? Ну, я так, э, ну, а, а шо случилось?
- Постреляли их.
Цок-цоки-цок, сказали разочарованно ковбойские сапожки Ольки, блеснул свет на обтянутой кожзамом попе.
- Знаешь, да?
- Та кто не знает. В октябре, да?
- Угу. Так что кончилась моя любовь, вот сразу так.
Инга, стараясь не шуметь из сочувствия к почти вдове черного мерседеса с треугольничком на переди, водрузила книги на стойку.
Кожаная Олька оглянулась и снова распласталась по стойке.
- Тогда я его и увидела, в первый раз. Лю-да…. Какой он!
Из-за стойки махнула Инге рука в тонких колечках:
- Иди. Я спишу. Михайлова, да?
- Я еще хотела спросить. Про книгу.
Олька облокотилась скрипучим локтем на стойку, и смерила Ингу негодующим взглядом.
- Какую книгу? - утомленно удивилась за стойкой пергидрольная макушка Люды-библиотекаря, - мы закрываемся уже… через час.
- Через полчаса, - подсказала кожаная Олька, цокая сапожками.
- Мне только узнать, - не сдалась Инга, - есть такая или нет. Про Федру.
- Чего? - макушка задвигалась, показалось поднятое любопытное личико с синими тенями и алым косметическим румянцем, - какую профедру?
Олька громко гмыкнула.
- Федра, - повторила Инга, - кажется, это греческое что-то.
Люда подумала, разглядывая свои ногти, такие же алые, как узкие полосы румян. Предположила неуверенно:
- Федора, может? Кино такое было. Про актрису. Нормальный такой фильм, имя только дурное. Федора, хы.
- Ладно, - сдалась, наконец, Инга, - в другой раз. До свиданья. Михайлова я, да.
Уходя, слышала, как Олька жарко продолжила было:
- А он такой, весь в печатках. Ну, Бозя, ты Бозю, что ли, не знаешь? Что? Кто с Лесного? Эта?
- С художником, летом что был, с Москвы - сдавленно пересказывала снизу Люда.
Инга оглянулась на два любопытных лица, повернутых к ней. И выскочила на темное крыльцо. Ну и пусть. Да, художник, с Москвы. Не то что ваши Бози и Кацыки.
Ветер дернул распахнутую куртку, и она полезла немеющими пальцами застегивать молнию. Надо бежать скорее, а то вдруг ударит морозец, по серпантину сразу не идти, ползти придется. Ничего себе в этом году декабрь выдался. Сплошные ветры и ледяные дожди.
На темной дороге за каждым поворотом погода менялась. Ветер оставался за скалами и тогда в полной тишине были ясно слышны ее шаги и наверху шум веток. А потом - свернула и вокруг все воет и стукает. Снова поворот и - жарко в капюшоне, и под наглухо застегнутой курткой. Другой - ветер рвет сумку с плеча и теребит волосы, залепляя лицо.
На полдороге Ингу догнал свет фар, машина проехала, светя красными огоньками, и остановилась, поджидая. Девочка замедлила шаги, соображая, как быть. Если бы автобус, сама махала бы рукой. А тут машина. Правда, свернуть им некуда, впереди только поселок. Значит, куда завезти не сумеют.
- В Лесное? - мужской голос кинулся из приоткрытой двери, - садись, подбросим.
Инга нерешительно заглянула внутрь. Заднее сиденье было пустым. И она, влезая, взялась рукой в вязаной перчатке за ручку двери, думая - если что, выскочу на ходу, все равно медленно поедет.
Темный силуэт на переднем сиденье оглянулся, всматриваясь. Мотор загудел, но пассажир сказал, щелкая клавишей:
- Погодь, Стас.
Бледный свет показал салон и темные волосы парня, его блестящие глаза и улыбку.
- Никак, Михайлова? Не помнишь меня?
Он выключил свет, и машина тронулась с места. Поехала осторожно, выхватывая фарами кривые склоны и сосновые ветки.
- Летом виделись, у "Джанги". Ромалэ. Ну, Ром, вспомнила?
- Ром. Да. Помню, - у Инги резко пересохло в горле.
- Вот же. На ловца и зверь. А мы к вам едем вот.
- К нам? К кому нам? - у нее сильно зачесалась шея под жарким воротником свитера, так резко бросило в пот.
- К Горчику, само собой. Ты же его баба, Михайлова, так что давай, рассказывай, куда пропал.
- Я. Нет его. В Лесном его нет, с лета.
- И ты его ни разу не видала, что ли?
Инга отвечала, не давая себя времени подумать, понимая - услышит в голосе нерешительность, прицепится, как репей.