… … … … … … … … … … … … … … …
- Они же, я ещё удивился, они три раза сказали: Толя и каждый Напильник. Будто пытали меня. Сначала Толя намекнул, мол, хотим вас "ос-во-бо-дить от возможных неприятностей". Я, правда, не понял. Потом первый Напильник… обозначил, мол, снимаем с вас проблему, вы не хозяин будете. И казалось, достаточно. Но нет! Второй уже прямо открыто, прямо разжевал, что будет "человек, который столкнётся с той же проблемой…" Главное, зачем разжёвывать? На их месте понятней не заострять… Может, им в голову не пришло, что это может остановить. Хотя… Не знаю.
Это же "Фальшивый купон"! Я узнал, но отмахнулся - больно хотелось машину. А что звонки с толку сбили, дерготня - это отмазка. И обстоятельства эти, Петины деньги, Артём с машиной. Они были как ураган по сравнению с этим купонишком. Я как травинка перед ним, сразу признал, что в рост не встать. Даже не рассматривал, сходу сдался. От так от. Пи-са-те-лёк…
Знаешь, бывает при полном алиби - ты всё равно виноват. И оно хуже, потому что все-то с тобой как с человеком, верят, что честный, а ты… Это как украл, а тебя оправдали за неимением. Как с ежиными рубахами. Вроде не до них и поздно… А дело во мне. Эх… У меня была, конечно, душевная подвижка забрать эти рубахи, но не решился тебя напрягать, стеснять стиркой. Другой бы решил не ездить, и всё. Ни машину не морозил, ни колёс не порол, ничего. И времени полно светлого. А вот нет, и всё. Не заеду. Это лучше. Выходит, так духа не хватило отказать и за обстоятельства спрятался.
А те и рады.
- Выходит, ты меня остерёгся напрягать ради друга. А я бы постирала! Надо забрать было… Я же тебе сказала… потом…
- "Потом", - раздражённо повторил Баскаков. - Да я так и собирался… А "потом"… постеснялся, тебя постеснялся… Думаю, разворчится… Выходит, думал о тебе хуже. Надо всегда эту первую подвижку, позывку слушать. Хм… - Он улыбнулся: - У меня в детстве друган был, Мишка Кузнецов. Решили играть в моряки и идти на север. Вернее, кто-то моряк, а кто-то его родители. Мишка мгновенно стал моряком и говорит: "Ну всё отлично. Я тут коло полюса. А ты давай волнуйся". При команде "волноваться" я собрался головой вот так вот заболтать, - Баскаков быстро начал качать головой вправо-влево, - но думаю, Мишка решит, что я маленький, и официально занудил: "Ой, да что же это такое?! Ой, да как мы волнуемся!" - и за голову давай хвататься… Мишка как возмутится: "Да ты не так волнуешься! Вот как надо!" - и начал качать головой именно так, как я постеснялся.
- А ты волновался, когда я поехала?
- Да я тебя придавить был готов за то, что перед мужиками опозорила.
- Хм… А как ты думаешь, что означает этот Ваня? И его неинтерес к этим деньгам, и то, что гаишники его… призвали?
- Призвание Вани гаишниками… Знаешь, - мечтательно и задумчиво сказал Баскаков, - есть такие тайны Русского мира, которые трудно объяснить… и это такое счастье… Наверное, важно не тайну раскрыть, а понять, зачем Господь Бог тебя подвёл к ней… Хотя это почти одно и то же. Так… здорово… что не всё объяснить бумагами… А эти двое гаишников тоже с ним. С Ваней. Они из его поля… Поля… - вдруг задумчиво сказал Баскаков. И представил мутное поле, перетекающее трассу туманными потоками, вспомнил снежную руку, подхватившую Лену.
- А с Ежом? - вдруг насторожилась Лена. - Как с Ежом-то? Звонить будешь?
- Не-а.
- Как так? - спросила резко.
- Он меня в чёрный список занёс.
- А что делать будешь?
- Пойду.
- Пойдё-ёшь?!
- Ну.
- Он же орать будет, материть.
- Всё равно пойду.
- И терпеть будешь?
- Буду.
- И спасать будешь?
- Буду.
- И пить с ним будешь?
- Буду…
- И рубахи?
- И рубахи, всё… буду…
Лена покачала головой - будто у неё внутри всё закружилось от происходящего, и в сложности этой смеси, в её круговой поруке было теперь спасение.
- Мне так страшно стало, когда у тебя телефон отключился… - сказала вдруг Лена и снова всхлипнула. - А представляешь, в храм зашла… Литургия началась, и вдруг голова так закружилась, ты знаешь, у меня бывает… Приступ… Испугалась… "Господи, помоги, Господи, помоги…" - говорю. И вдруг чувствую, меня за руку кто-то берёт. Оказался врач… Потом на стульчике сидела. А потом на исповедь, и на Причастие… Вот видишь, как борюсь… с бесами своими… - Лена прикусила губку. - В истине… вышла…
Баскаков сжал её руку:
- Здесь будем венчаться?
Она кивнула. Её голова снова лежала на его плече. Он голову гладил и тихо говорил:
- Будешь ещё чайники бить?
- Бубу, - всхлипывала Лена.
- И кричать на меня будешь?
- Бу-бу… - ещё больше захлюпала Лена.
- Позорить будешь меня перед мужиками?
- Бу-бу, бу-бу… - тряслись её плечи.
- Детишек рожать?
- Бубу…
- И ждать… если чо?
- Бубу…
- И волноваться?
- Бубу…
- Как будешь?
Она смешно покачала головой… Тут и у Баскакова по глазам как ветром резануло. Да и в окно навалился порыв со снегом. Растворил серую бетонную стену, и сквозь неё подступила и хлынула в очи суровая и древняя даль. И будто вернула к жизни, к новой полосе. Стало вдруг ясно, какой пласт пережит и что грядёт следующий. Незнамо какой. И надо готовиться к исповеди, к Рождественским чтениям. Лена тоже это почувствовала, словно холодный и сухой снежный ветр и её наполнил силой. Что-то знакомое, старинное, тускло стальное сверкнуло-перелилось в Лене и она воспросила строго и порывисто:
- Как к детям пойдёшь?
Не в смысле, как, мол, "осмелишься после всего", а как солдату говорят: "Готов, всё взял? Ничего не забыл? Справишься?"
И новая волна окатила Баскакова. "Господи, как же я вас люблю!"
Якорь
Баскаков отстоял ночь. Лена ушла раньше - голова кружилась… Поздним утром пошли к отцу Льву в его гостевую трапезную. Там всё было приготовлено со всей праздничной торжественностью. На большом столе - грузди в сметане, в блюде - драгоценный, будто гипсовый творог с сеточкой от марли, прозрачная красная икра - её прислали с Дальнего Востока.
За столом сидели гости монастыря. Молодая состоятельная пара из Томска, помогавшая монастырю. Бледный и значительный Леонид и Наташа, молодая женщина откуда-то из Ростовской области. Она была несколько наивная и время от времени что-нибудь, как сказала Лена, "вывозила", причём с улыбкой, означающей: возможно, я сейчас что-нибудь сморожу, но остановиться уже не смогу. Был ещё один священник, отец Владимир - крепкий, лысый, с круговой оторочкой и рельефным лицом.
Во главе стола восседал отец Лев. Звучал рассказ отца Владимира про то, как со школы он мечтал стать священником, а инструкторша из районного комитета его преследовала, и он едва не лишился аттестата. Спустя долгие годы случилась у него служба, после которой подошла женщина… И они встретились глазами. "Если бы вы эти глаза видели…" - негромко сказал отец Владимир. Некоторое время все молчали.
За столом у отца Льва никогда не было праздных бесед, всегда были смысл и тема, на которую он искусно направлял.
- Друзья мои, - попытался отец Лев и сейчас направить разговор, поглядел на Баскакова и вдруг спросил: - Книжку привёз?
- Привёз, батюшка, - весело ответил Баскаков и положил на стол "Фарт".
- Ну вот это правильно, а то… не дождёшься… - Отец Лев говорил по-хозяйски, то распорядительски-грубовато, то с шуткой. - Ручку дайте классику.
Баскаков подписал и протянул батюшке книгу.
- Вот давно бы так. Ну так что? На пробу! - сияя, оглядел присутствующих отец Лев, открыл книгу в середине и, откашлявшись, начал читать, сначала громко, а потом по мере вчитывания всё вдумчивее:
- "Писателем быть и счастливо, и стыдно. Стыдно, что кишка тонка имени не ставить под рукописью и что на встречах у тебя совета спрашивают: как жить? А я какой учитель? Я так… снежок огребаю… Знаете, как у древних земноводных жабры снаружи, как веточка. Вот я - такой земноводный. Я раньше думал - какой же у меня огромный внутренний мир! А это не внутренний мир огромный, это жабрам есть куда простереться. Потому что внутри у меня от несовершенств тесно и душно. И всё лучшее в моей душе - это наружная веточка кислородного голодания по Русскому миру. И когда эта веточка сливается с его кроной - это и есть милость Божия".
Отец Лев, оглядел всех с загадочной улыбкой. Образовалась пауза. Потом улыбнулась Наташа и спросила:
- Как это наружные жабры?
- Это у некоторых древних земноводных. У аксолотля.
- У кого-о? - удивлённо спросила Наташа.
- У аксолотля.
- Это кто?
- Личинка амбистомы, - сказал Леонид.
- Ко-во-о? - ещё удивлённей, восторженней и осторожней спросила Наташа, и все засмеялись.
- Если эта личинка живёт в слишком холодной воде, то она так и не дорастает до амбистомы и начинает сама размножаться, - объяснял Леонид. - И у неё как раз жабры снаружи. В переводе с ацтекского аксолотль - водяная собака.
Наташа угрожающе улыбнулась:
- Раз дети писателя - книги, то его лучше в холоде держать? Чтоб раньше писать начал.
Все снова засмеялись. А Наташа вдруг спросила:
- Что такое литература?
- Ой, ну перестаньте вы… Ну не надо… Ну что вы! - наморщился невозможно Леонид, замахал руками, стыдясь и будто стрясая с себя вопрос.
- Леонид, я не у вас спрашиваю, - твёрдо сказала Наташа.
- Ну… - торжествующе и требовательно сказал отец Лев, будто что-то очень важное, им затеянное, достигло наконец заключительной фазы.