Глава 22
- Тоха-Тоха, ну ты и допрыгался! - сказала я.
Весь ужас этого психиатрического отделения застрял у меня в груди. Даже говорить, и то было трудно.
- Да я что… - протянул Тоха. - Как меня сюда загнали… как зверя… А вы знали, что меня так… загонять будут? А, Наталья Петровна?
- Конечно знала. - честно сказала я. - Я направление тебе брала и машину с санитарами вызывала.
- Чего же вы тогда пришли?
- А мне кое-что осталось непонятным.
- Что? Я - ничего не делал!
- Только ты, Тоха, ангелом не прикидывайся. Ты же всех в интернате достал! Даже Елизавета Васильевна, уж на что всегда защищала тебя, а тоже пришла ко мне и говорит: "не могу". Это как надо было постараться, чтобы даже такого человека довести!
- Да, Елизавета - человек… - протянул Тоха - А эта, "старшая"…
Что тебе "старшая"? Ты что, не понимаешь, что дальше тебе светит? Спецуха, и тюрьма! Кто с тобой нянчиться будет? Сейчас девять закончишь, если закончишь, и в тюрьму, прямым ходом. А ты молодой, да хилый… Что с тобой сделают - там, в тюрьме? Ты об этом не думал? И тут в разговор неожиданно вступил сидящий на лавке мужичок.
- Да, кореш, - неожиданно разумно, и к месту сказал он. - Тюрьма - не воля. Там так в оборот возьмут, что тебе эта психушка - раем покажется. Ты держись-то за волю, держись. Ты зубами за неё хватайся, за волю, если руками удержать не можешь. Эх, брат!
- Подумаешь! - сказал Тоха. - Но было видно, как он смотрит на мужика.
- Пока на своей шкуре не попробуешь - не поверишь. Вот тебе - плохо здесь, в психушке?
- Хреново, вообще…
- А знал ты, как тут хреново, пока не попал сюда? Нет?
- Нет…
- То-то, брат. А лучше бы и не знать. А в тюрьме - хуже ещё, поверь, брат. Хуже.
Мужик сплюнул беззубым ртом, встал с лавочки, и подошёл к забору. Он стрельнул у проходящего за забором мужчины одну сигарету и стал курить, жадно затягиваясь, и долго удерживая дым в лёгких.
Мы с Тохой сидели молча.
- А что вам не понятно, Наталья Петровна? Что вам не понятно осталось? - нарушил молчание Тоха.
- Мне осталось не понятным, кто взял обои, - ответила я. - Кто, если не ты?
- А вы можете поклясться, что не скажете никому?
- Поклясться - нет. Могу честное слово дать.
- Давайте.
- Хорошо. Честное слово.
- Завхозиха. Завхозиха их взяла. Наши гулять ушли, в воскресенье. А я остался в спальне. Думаю - поваляюсь, да хоть покурю спокойно. А тут - ключи зазвенели. У завхозихи - от всех замков запасные ключи есть.
Есть, да. Я выглянул, а она идёт и обои тащит. А возле туалета - большая сумка стоит. Она обои положила в сумку, и тут меня увидела. И говорит: "Скажешь кому - пожалеешь!" А потом дала мне денег немного… "Молчи, - говорит. - Молчи".
- Ну, а ты?
- Что я? Я деньги взял, через забор перелез, и на базаре, там… две пачки Мальборо купил. И жвачек. И всё, и у меня нету денег больше, нету!
- Чего же ты директору не сказал, кто обои взял?
- А кто мне поверит? Да я бы и так не сказал. Что я, закладывать буду? Хоть и завхозиху, дуру эту толстую. И потом…
- Что - потом?
- Я же - деньги у неё взял…
- М-да…
А что мне было говорить? Тоха мог и соврать. Мог, мог. Но и завхозиха наша - могла взять обои, ещё как могла. А последние слова Тохи, о том, что деньги он от завхозихи взял… Соврёшь ли так?
Я и сама бы сказала так, в такой ситуации.
Чего, мол, руками махать - деньги-то взяла…
(Продукты-то - брала? Брала, брала. А хочешь выйти чистенькой, и сразу. А в психушку - не хочешь?)
Что же мы творим-то, а, Господи? Что же мы за изверги такие, а?
Помилуй, Господи, раба Твоего Антона. Помилуй его, спаси и сохрани его на трудном пути его…
- Чего вы молчите, Наталья Петровна?
- А? Думаю, Тоха, думаю. Ты крещённый?
- Да. Нас в детдоме крестили, сразу человек двадцать.
- Тогда хорошо. Тогда я тебе книжку одну оставлю. Если сможешь - прочитай.
И я достала свою книжку.
- Я попробую, - сказал Тоха. - Может, меня не повезут… в область?
- Повезут. Дело решённое уже. Если бы ты мог себя вести нормально, никто бы не посмотрел, что тебе пятнадцать, и ты поехал бы в детский лагерь. А так… Ты грубил, воровал, ломал всё… Ты же знаешь, чего повторять.
- Я почти ничего и не ломал. Нет, ломал, конечно, но не всё.
- Как это - не всё?
- А так. Пацаны сломают и просят: "Тоха, возьми на себя! Ты же сирота, тебе ничего не будет. А то - родители убьют. Или родителей платить заставят, а у родителей - денег нет".
- И ты - брал всё на себя? Значит, ты совсем святой?
- Да нет, я тоже ломал…
- И воровал?
- Наталья Петровна, вы что, следователь?
- Да нет. Я просто понять хочу. По-нять. Я-то знаю, что мы все - грешные. И я грешная, такая же, как и ты. Ты только не ври. Ты хотя бы здесь, сейчас не ври. Я же не ругать тебя пришла, и не оправдывать. Я к тебе пришла, как человек - к человеку.
Как к брату, подумала я, но не сказала вслух.
- Ладно, Тоха. Если смогу, я к тебе ещё приду. Держись тут, и глупостей не делай.
- А, всё равно отправят… - Тоха заметно погрустнел. Мне казалось, что он сейчас заплачет.
- Не плачь.
- Я не плачу, - сказал Тоха. - Я, вообще, не умею плакать.
Зато я умею плакать. И я проплакала всю обратную дорогу, от психушки до своего дома. Потом я плакала дома, весь вечер, с небольшими перерывами. Мне повезло - муж был на дежурстве, а дети - на речке.
Муж пришёл поздно вечером. Я рассказала ему всё, включая имя завхоза. Потому что муж мой - это всё равно, что я. Ему было можно рассказать всё, и даже назвать имена.
Глава 23
Надежде я тоже всё рассказала, только на следующий день. Не назвав имени того, кто взял обои. Со слов Тохи, конечно.
- Я, примерно, так и думала, - сказала Надежда. - Зачем Протоке обои? Правда, я думала, что он вынес их сам, но для кого-то из наших. За небольшое вознаграждение.
- Что же мы такое творим, а, Надежда?
- Что творим? Се ля ви. Все так, и мы так. Хотя - противно, конечно.
- Но пацан-то, какой бы он хулиганистый не был… Невинно пострадал, получается?
- Не так уж и невинно…
- А судьи - кто?
- А кто сильнее, те и судьи. Ты разве ещё не поняла до сих пор? Или до тебя доходит, как до жирафа?
- Угу, - сказала я. - Как до жирафа. Лучше бы - это совсем не дошло бы до меня…
- Не спрячешься, - сказала Надежда. - Не спрячешься.
Заканчивался учебный год. В интернате царила суета. Дети сдавали книги, сдавали постельное бельё, сдавали вещи.
Девятый класс писал в этом году экзамены - прямо в классах, в виде контрольных.
Ещё пару дней, и никого в интернате не останется. Только - двадцать восьмого выпускной вечер, и всё.
- Наталья Петровна, там вас женщина какая-то ищет! Там, возле вашего кабинета стоит.
Я узнала эту женщину сразу, хотя и не видела её никогда. Узнала и по лицу, и по чёрному платку.
- Аксёнова?
- Да.
- Заходите.
Мать Ани Аксёновой, в чёрном платке, сидела за столом в моей "келье", и слёзы текли по её лицу.
- Не могу детей этих видеть… Всё мне кажется, что сейчас Анька выбежит… - сказала она.
- Когда это случилось?
- Неделя уже. Машина из деревни шла сюда, за детьми, и я приехала - документы забрать и вещи. Сгорела, сгорела моя Анечка, как свечечка сгорела… В сознании была, почти до конца. Боль такую терпела…
Мать Анютки плакала, и я плакала вместе с ней. Эх, Аня-Анютка. Откуда ты взялась, такая страшная болезнь. Почему забрала нашу Анютку? Чистую, невинную - забрала?
- Царство Небесное ей, - сказала я.
- Царство Небесное, - сказала мать Анютки и перекрестилась несколько раз, низко склонившись над столом.
Глава 24
В воскресенье я сидела на кухне и чистила картошку. Солнце ложилось светлым квадратом на кухонный пол и отблескивало с лезвия ножа, прямо мне в глаза. Слёзы же капали - прямо в мусорное ведро.
- Хватит тебе реветь! - сказал муж. - Надоела уже.
- Завтра его увезут. В область. А что я, как КГБ какое-то… Диссидента - в психушку! Да ещё - практически невиновного.
- А теперь - сидишь тут, и ревёшь. Крокодиловы слёзы льёшь.
- Угу…
- Опять застряла между нашими и вашими. Сама его уложила, а теперь ревёшь!
- Угу…
- Застряла ты, мать, застряла.
- Угу. Одной ногой застряла в кухне интернатовской, а другой - в психушке.
Муж закурил и подошёл к кухонному окну. Он медленно докурил, потом раздавил окурок в пепельнице.
- Ну ладно, хватит. Одевайся. Поедем в твою психушку, и заберём твоего диссидента. Давай, давай. Возьмём его на лето к себе. Чтобы ты… хоть одну свою ногу вытащила.
- Правда? Ты согласен? Я боялась и сказать…
- Да что, мы его не прокормим, что ли? Прокормим. Что мы, то и он. И вообще, как там, на востоке, говорят? Один сын - не сын, два сына…
- Полсына, - продолжила я. - А три сына - сын!
- С двумя мы справляемся…
- Легко! - Сказала я.
- Что мы, с тремя не справимся?
- Да! - сказала я. - Что, мы не справимся с тремя?
- Справимся! Всего - три месяца каких-то.
- Справимся. А тебе его дадут? Всё-таки - психушка.
- Под расписку - дадут, - сказала я. - Сейчас, картошку вымою. А пожарю, когда приедем.
Спасибо, Господи! Спасибо!