Кому, как не ей, было знать всю изнанку нашего подрастающего поколения. И сколько дебилов на душу населения, и сколько - психически больных. И сколько таких, как Тоха - брошенных, не нужных никому, пограничных личностей. Тоха - ещё весьма приличный экземпляр.
Я распрощалась с психиатром и понесла направление в интернат.
Теперь надо было дождаться, когда пойдёт специальная машина в область. Эта машина и должна будет забрать То-ху, прямо из интерната.
В интернате меня встретили новостью - Тоха сбежал.
Проговорилась "старшая". Ругая его, в сердцах. Сказала ему, что его определяют лечиться в психбольницу. Что, мол, не справляется с ним никто. И только в психбольнице найдут на него управу, найдут! Смирительную рубашку наденут, и пусть он тогда попробует грубить воспитателям, курить, сбегать с уроков, и прочее, прочее, прочее…
Тоха всё выслушал, а на обеде его уже не было.
Опять собрались у директора все - и воспитатели, и "старшая", и я.
- Что будем делать? - спросила директор.
- Да не ушёл он далеко, - сказала Елизавета Васильевна. - Где-нибудь тут, отсиживается в кустах. Надо за ребятами проследить. Наверняка, еду ему понесут.
- А вещи он взял? - спросила директор.
- Нет.
- Значит, он вечером придёт за вещами.
"Старшая", как провинившаяся, молчала. Я - тоже молчала.
- Вот что, Наталья. Звони-ка ты в наше психиатрическое отделение, и вызывай их "Скорую" попозже, на вечер. Звони, звони. Объясняй ситуацию! Они там поймут. Пусть приедут, а машину поставят за забором. А санитары - пусть у нас в дежурке посидят, вместе с вами, Светлана Сергеевна. И вот теперь уже - ни слова никому, даже дежурной! Когда он придёт, пусть санитары его и берут. Побудет в нашем, городском психиатрическом отделении, пока их машина в область не пойдёт.
И я позвонила. Как ни странно, психиатры согласились. Согласились приехать, согласились и подождать.
Я как раз уходила домой, часов уже в восемь вечера, когда в дежурку пришли два дюжих парня и спокойно сели на стулья, вместе со "старшей".
Директор оказалась права. Тоха пришёл вечером, часов в девять. Его быстренько "взяли". Говорят, что кричал он сильно, бился и ругался. И половина интерната высыпала смотреть, как "берут" Тоху и ведут к машине с зарешеченными окнами..
Глава 21
Город у нас небольшой. Поэтому психиатрическое отделение горбольницы - одно на всех. Лежат там разные больные. Те, у кого обострения, да те, которых кладут на лечение родственники, от невозможности держать их дома.
Я взяла с собой халат, чтобы вызывать как можно меньше интереса. Купила два апельсина, печенья и конфет.
На сердце было не очень спокойно, поэтому я и пошла навещать Тоху. Тем более, что машина в область - задерживалась на неопределённое время.
Машина не для городских перевозок, а для дальних. Специально оборудованная, салон - весь под решётками. Вот она и сломалась, и Тоха застрял в нашем городском отделении. Уже пять дней он отлежал.
Странное было ощущение у меня. Человек, который покрывал большое воровство, а, может, и главный из ворующих, наказывал другого - маленького, беззащитного человечка. Наказывал за совершенно недоказанное, мелкое воровство.
Да и само это отправление в психушку… как-то дурно всё это попахивало….
А так как на сердце у меня было неспокойно, то я взяла с собой, кроме апельсинов, ещё и маленькую книжицу такую. "В помощь кающемуся". Книжица эта, хоть и маленькая, написана была хорошо. Я сама её читала и перечитывала, несколько раз.
Там был раздел такой: "Грехи, вопиющие к небу об отмщении". И среди этих грехов - как раз и был такой, как обида, нанесённая беззащитному. Воровство у сирот, например. И не только воровство…
Сунула я эту книжицу в сумку. Может, дам ему почитать, а может, и нет. Сама в дороге почитаю. В маршрутке.
В ординаторскую меня пропустили, так как я была в халате. Доктор, женщина ещё молодая, встретила меня тепло, как родную. Уж и не знаю, почему.
- Мальчик у вас - ничего, - сказала она. - Он уже не протестует, а нас тут развлекает всех. Личность у него сохранена.
- Да, я это понимаю. Потому и пришла.
- Конечно, личность не простая. В отделение реабилитации, в детское, было бы неплохо. Но в подростковом - трудно ему будет. Он ещё - совсем ребёнок. Маленький. И ростом небольшой.
- Он - с четырёх лет по детдомам. Там всё у него в истории - и ЗПР (Задержка психического развития), и ЗРР (Задержка речевого развития), и энурез до десяти лет. И в реабилитации он дважды лежал. Вы же знаете, как там лежат.
- Да, да.
Доктор знала.
- У нас как-то, два года назад, летом был сиротский лагерь, - продолжала я. - Я до этого и не знала, что детей, из сиротских заведений, отправляют каждое лето в вашу "реабилитацию". Да?
- Да, - не могла не подтвердить психиатр.
- Так они у нас были, после вашей "реабилитации". Там же их держат на медикаментах?
На слабеньких.
- Они были у нас, после лечения. Это же ужас, что было! Как они вообще интернат оставили целым! Даже воспитателей наших на работу с ними не брали. Дети приезжали со своими воспитателями. После медикаментов, на воле, дети эти - как бы "отрывались", что ли. Причём - на всём "отрывались". И на людях, и на вещах. И друг на друге. Дрались беспощадно, и всё разрушали вокруг себя.
- Нет, тут я с вами не согласна, - ответила мне психиатр. - Вернее, не полностью согласна. Отделение реабилитации - неплохое, и оно свою функцию хорошо исполняет. Вы не забывайте, с кем оно имеет дело, это отделение. А отделение для младших - это, вообще, почти элитный детский сад, хоть там и школьники лежат. Там и цветы, и игрушки, и индивидуальные занятия. И прогулки.
- Я говорю о том, что видела. Вообще детей-сирот видеть тяжело, а если ещё их много…
- Да, я и сама преклоняюсь всегда перед теми, кто работает с сиротами. Я бы, если бы моя была воля, ввела бы в психиатрию специальный курс, по сиротской психологии, и по сиротской психиатрии. Гораздо полнее бы это преподавала, чем нам преподают. У вас же, в интернате, тоже сирот много?
- Много. Только у нас - и родительские дети есть, и не только "социальных" родителей, но и "нормальных". У нас это сиротство как-то не бьет в глаза. И всё равно, иногда кажется, что у этих детей - какой-то части души… не хватает, что ли. И, как не бейся, как не пытайся её восполнить - нет её, и всё. Воспитатели - не все выдерживают.
- Вот-вот, я об этом и говорю, - откликнулась психиатр. - То, что не заложено в человека в раннем детстве, иногда, во взрослой жизни, уже невосполнимо…
Не хватает общего количества любви, на килограмм веса. Это если по-врачебному выразиться. Они не умеют отвечать добром на добро. Они неблагодарны бывают, и тре бовательны… эгоистичны… И вечно несчастны… Конечно, в разной степени.
- А что мы можем изменить? - она склонила голову и посмотрела куда-то вдаль, через зарешеченное окно.
- Можно мне к Тохе, в палату пройти? - спросила я.
- Думаю, что можно. Я сейчас проведу вас.
И мы вышли из ординаторской. Доктор заперла её на ключ, как положено.
Отделение представляло собой длинный коридор, с палатами по обе стороны. Причём, некоторые палаты были с дверями, а некоторые - без дверей. И мужские, и женские. И лица, лица, лица. И тела…
Вот она, изнанка жизни. Там, за забором - лицо жизни. А тут - изнанка. Лица с выражением неприкрытых эмоций. Злобы, страха, придурошной радости. Лица - остановившиеся, больные. Неопрятные, обрюзгшие, или высохшие тела.
Вот она, наша изнанка. Наши концы и узлы, вылезающие наружу. И как их не прикрывай, как не выворачивай наше жизненное платье, как ни прикидывайся, что в жизни только лицевая сторона - всё равно!
Знать надо, надо это знать.
Господи, спаси нас! Спаси, и помилуй нас!
Тоха лежал в палате с дверями. Психиатр открыла двери и сказала:
- Антон, к тебе пришли. - И, повернувшись ко мне, добавила: - Он у нас - в хорошей палате. На четверых.
Тоха лежал на кровати у окна, лежал поверх одеяла. В палате было ещё три мужчины. Один - вида явно дебильного. Другой смотрел на нас маленькими, злыми глазками. С маленького, сухого, заросшего густой щетиной лица. А третий - спал, укрывшись с головой.
Тоха вскочил.
- Наталья Петровна! Вы?
Я, Тоха, я. А где нам посидеть можно?
А вы во дворик идите, - сказала врач, - там можно на лавочке посидеть. Я сейчас распоряжусь, чтобы вас выпустили.
И мы спустились в маленький, обнесённый высоким забором дворик, и устроились на лавочке, рядом с потрёпанным, худым и беззубым типом в казённой психиатрической пижаме.
Ласковое солнышко пригревало обнесённый высоким забором дворик, и худой тип жмурился и ёжился, подставляя солнышку свою, явно многострадальную, физиономию. Но всё-таки он подвинулся на край лавочки, освобождая нам место.