Вот это да! Я встала, и пошла за Надеждой, попутно захватив, на чаепитие к директору, дарёную шоколадку.
- Вот и хорошо, Наталья. - Сказала Надежда, пока мы шли по коридору в сторону директорского кабинета. - Может, всё и наладится. Как говорится, не было бы счастья…
Я и сама так думала. Как бы мне хотелось, чтобы всё наладилось! Чтобы всё было хорошо!
Надя не удивилась, когда я позвала её помогать на директорском чаепитии.
- Надежда Ивановна, давайте-ка сюда нам и весь обед, - сказала директор. - Пусть Люба вам поможет.
Директор достала из буфета бутылку вина.
- Садитесь, девочки.
И мы со "старшей" сели к столу. Директор была добра. И "шефа" с почтением ставила передо мной тарелку, как будто приветствуя меня. Снова приветствуя меня в директорском кабинете, за общими посиделками.
Меня снова принимали, и приветствовали, как свою.
Господи, Иисусе Христе, помилуй меня, грешную. Помилуй меня, Боже… Я - не могла уйти.
Эти "ваши" были такими "нашими"… Как же можно разорваться… по-живому…
Мать Анютки не успевала приехать. Мы дали ей телефон стационара и договорились, что она поедет, из своей деревни - прямо в область.
Глава 19
Промчались майские праздники. Тоха выполнил своё обещание - тихо сидел в изоляторе. Конечно, он вылезал, и выбегал. Но делал он это не скрытно, а договаривался с дежурными нянечками и с некоторыми воспитателями.
Я пришла на седьмые сутки его травмы и сняла швы с раны на голове. Рана зажила чисто, первичным натяжением.
Шины же на руке он сам снимал и надевал снова. Поэтому на седьмые сутки я сняла и их тоже, ограничившись тугой повязкой на руку. Можно было бы Тоху выписывать, с чистой совестью.
- Ну как, Тоха, пойдёшь в спальню?
- Да не, неохота. Там пацанов нету. Нет никого, все на праздники разъехались. Я тут поваляюсь. Вот, книжку почитаю. Курево есть.
Он помолчал, и выдавил из себя:
- Спасибо.
- Ладно, Тоха, лежи. Только не безобразничай, не подводи меня.
- Угу.
Выписала я его - в первый день занятий.
Понеслись, полетели майские денёчки. Суета у меня большая, в конце учебного года. Много писанины. Всякие выписки, эпикризы на всех.
Конечно, кухню я проверяла. Спокойно предупреждала кухонных, что иду. Взвешивала порционное масло, котлеты, булочки. Что-то изменилось в их отношении ко мне. Встречали - почтительно, оправдывались - документально.
Видно, такое распоряжение ими было получено. От директора.
Порционное масло было всегда точно по весу, точным был вес масла и тогда, когда я закладывала его в кашу. Точно я закладывала и сахар - в чай, в компот.
Так мне воспитатели и говорили - масло чувствуется, когда ты проверяешь. Когда я не проверяла, всё оставалось по-прежнему.
Вся эта кухонная эпопея пришла в состояние хоть и неустойчивого, но всё же равновесия.
Я окончательно застряла между "нашими и вашими".
В одно из майских послепасхальных воскресений я, наконец, подготовилась к исповеди и причастию. В великий пост не вырвалась не разу к своему стыду. Да и поста, прак тически, не было у меня. Дома - только ужин. А вся еда - в интернате.
А в интернате - кости в бульоне варятся. Какие-никакие, а кости. И как его держать, этот пост? Не получается, совсем не получается.
Только на службу ходила. Когда в субботу к вечерне, когда - в воскресенье. Постою в уголке, скажу "Отче наш" со всеми, и ухожу. Особых знакомых в церкви у меня нет. Так, кивнёт кто-то головой, и всё. Священник далеко, почти недосягаем.
Так что, три дня поста для меня - почти как подвиг. Только и еды, что чай, да каша без масла. Отложу себе немного, а потом - масло в котёл закладываю.
"Шефа", та, прямо в открытую, крутит мне вслед у виска. Но я не обижаюсь. Чего обижаться, если правда.
Пришла я в церковь утром, встала в очередь, на исповедь. Сколько раз я исповедовалась за год - можно по пальцам посчитать. На одной руке. Не часто, совсем не часто.
Хорошо в церкви, пока толпы нет.
Сердце трепещет. Написала на бумажке все грехи свои, а всё равно, такое чувство, что сейчас меня под рентген поведут. Или под компьютерный томограф, который я видела в области. Не скроешься, не спрячешься.
Батюшка у нас пожилой, усталый. Больной, видимо, человек.
Как он устаёт, наверно! Все к нему подходят, и все - про своё говорят. У него, наверное, голова пухнет к концу исповеди. Ещё и я здесь…
Так я стояла, и обманывала себя, боясь подойти к священнику.
Нет, не могу! Ещё одну бабку пропустила вперёд…
Господи! Помоги! Такое чувство, что я вся отравлена, отравлена и парализована… И двинуться не могу.
- Идёте?
Это он мне. Женщины сзади - толкнули меня в спину, и вот я зависла в пространстве между священником и народом, как зависла в своих сомнениях. Точно так же.
- Иди, иди. Наклонись. В чём хочешь исповедоваться?
- Батюшка… - голос у меня сел. Даже шёпота не получается. - Батюшка, а если я знаю, что у меня на работе - воруют… Что мне делать?
- Если воруют - в прокуратуру надо идти.
- А если у меня доказательств нет? Официальных доказательств - нет. А кто говорит мне про воровство, все отказываются подтверждать, потому что боятся.
- Кого?
- Начальства. Директора. Боятся остаться без работы.
- А сама ты - не воруешь?
- Нет.
- А воровала?
- Брала, когда давали. Воровала.
- Тогда молись, и Господь управит твоё дело. Что ещё?
- Трусость… Боюсь я директора… Боюсь правду им сказать… Как парализованная. И ещё - как бы лебезить начинаю…
- А ты повторяй про себя: "Господь со мной - чего устрашуся! Господь со мной - чего убоюся!" И перестанешь бояться. Боятся, в основном, когда не уверены. А ты - уверена будь. Сначала - Божье, потом - человеческое. Поняла, или нет?
- Поняла, вроде…
- Что ещё?
- Хочу, чтоб хвалили меня. Я стараюсь - по Божески всё делать, а никто не хвалит, не видит. Только ругань одна. И вообще, благодарности жду. И как врач жду, и как человек.
А ты не жди. Ты говори: "Моя благодарность - в руках Божьих". Говори: "Ты, Господи, поблагодари меня, если я заслужила". А от людей не жди благодарности, не надо. И слишком хорошей - не считай себя. А то сейчас новоявленные появились такие. У них ещё сигарета в зубах, а им кажется, что их уже канонизировать пора.
Боже мой, это же про меня!
Я подала батюшке свою бумажку с написанными на ней грехами. Кажется, я что-то пропустила. Но не было уже сил заглядывать в бумажку. И батюшка порвал её, отдав мне обрывки.
- Сожжёшь их. А теперь - наклоняйся.
И когда священник уже прочитал разрешительную молитву, перед самым уходом, я сказала ему:
- Батюшка, я курю. И бросить не могу. Уже четыре раза бросала…
- Ничего, милая, бросишь, - сказал батюшка. - Иди с Богом.
И я ушла. Каково мне было?
Не знаю. Не ощущала я себя долго, долго.
И уже потом, по дороге домой, как песню, повторяла про себя, бесконечно: "Господь со мной, чего убоюся! Господь со мной, чего устрашуся!"
Чего? Чего?
Господь со мной, чего убоюся?
Глава 20
В восьмом "Б" - снова ЧП. И снова - Протока, конечно.
Школа уже начала готовиться к ремонту. Тут, как говорится, кто как может, тот так и крутится. Воспитатели пытаются вытребовать, из немногих платежеспособных родителей, хоть что-нибудь для ремонта классов и спален.
И вот, один из родителей "пожертвовал" восьмому "Б" двадцать рулонов симпатичных, и не самых дешёвых обоев.
После очередного выходного дня все двадцать рулонов пропали из подсобки. Замок оказался не сломанным, а обоев - не было.
Тоху обвинили по весьма косвенным доказательствам. По косвенным уликам, так сказать.
Во-первых, однажды он этот замок в подсобке уже открывал, когда воспитатель забыла ключ. Потому что замок этот, честно говоря, слова доброго не стоил, и открывался - чуть ли не ногтем. А во-вторых, и главных, все видели, как Тоха, в воскресенье вечером угощал народ дорогими сигаретами' и жвачкой.
А откуда у него могли появиться деньги? Только одним путём, как посчитали все. Тоха выскочил за забор интерната, на маленький базарчик, и продал там по дешёвке эти обои.
Воспитатели были вне себя. Ведь три спальни можно было бы обновить, три спальни!
Тоху вызвали на "допрос" к директору. Там, на этом "допросе", были обе воспитательницы восьмого "Б", и "старшая".
Но Тоха всё отрицал. А на вопрос, откуда у него деньги - молчал, как рыба.
Так он и подписал себе приговор.
После Тохи вызвали меня, и директор сказала мне весьма официально:
- Всё, Наталья Петровна, терпению нашему пришёл конец. Идите к психиатру, берите направление. Уже сегодня девятнадцатое мая! Хватит Протоке нам нервы портить. Будем его отправлять, хоть в какое отделение, только с глаз долой.
- А что, он признался в краже? - спросила я.
- Признался, не признался, а больше - некому. Да разве только в этих обоях дело? - и директор усмехнулась. - По совокупности…
Направление я взяла без труда. Надо было только сходить к психиатру, в диспансер. Наша детский психиатр - приятная пожилая женщина. И на столе у неё, под стеклом - маленькая икона Богородицы.
Мы посидели с психиатром в её кабинете и поговорили о том поколении, которое у нас растёт.