…Когда звезды за окном заледенели и начали осыпаться, я наконец замолчал. И почувствовал безумное истощение – как будто из меня выкачали всю кровь. А была ли от этого польза моей Спящей Красавице?
Она сидела, низко склонив голову, я не мог видеть выражения ее лица. Я неловко кашлянул и сказал, кивая за окно:
– Скоро утро. Тебе нужно отдохнуть. Останешься?
Она категорично покачала головой и произнесла немного охрипшим голосом:
– Ты ничего не рассказал о себе – только о других…
Значит, она меня слушала и даже заметила этот "прокольчик".
– Говоря о других, мы всегда говорим о себе! – ответил я, делая акцент на "всегда". – Особенность в том, что у одних эти "другие" – соседи по лестничной площадке, политики или герои сериалов, а у других – Гайдн, Моцарт или Иисус Христос.
Она подняла на меня удивленные глаза и покорно, как ученица, сказала:
– Я над этим подумаю.
"Значит, у колибри тоже бывают мозги", – внутренне улыбнулся я и тут же устыдился своей привычки все переводить в тупые шутки.
Потом она засобиралась назад.
И этот момент снова напустил на нас туман неловкости. Я давно заметил: можно быть каким угодно раскованным и говорить-делать все, что вздумается, но, когда уже стоишь на пороге и пора прощаться, не знаешь, что сказать. Возможно, это потому, что слова при расставании – формальность и некий ритуал, они не имеют никакого смысла.
Я забегал по квартире, надевая куртку, разыскивая шлем и ключи от "харлея". Спросил – на этот раз с какой-то глуповатой интонацией в голосе, – сможем ли мы увидеться завтра.
– Нет, – твердо и коротко ответила она.
А я больше не мог просить, даже шутя. Вот в чем недостаток такого переливания себя в другой сосуд – тогда этот сосуд кажется тебе лучшим олицетворением себя самого.
– Нет, – повторила она, заметив мое отчаяние, и добавила: – Позже.
Что означало это "позже"?
Я нашел свой новый мобильный телефон, приобретенный после получения гонорара, и дал ей. Сказал, что она сможет позвонить мне в любую минуту.
Она испугалась:
– У нас не должно быть таких вещей без санкции руководства!
– А ты спрячь его. Я не буду тебе звонить – обещаю. Я только буду ждать твоего звонка.
Она нерешительно взяла трубку.
– Как этим пользоваться?
Я присел рядом с ней и несколько приятных минут провел в подробной лекции о предназначении кнопок и зарядного устройства.
– Ты сохранишь мою Кошку? – спросила она напоследок.
И я, поняв, какой весомый аргумент оставляю себе, хитро улыбнулся:
– Имей в виду, она будет ждать тебя. Животных нельзя обманывать…
Мы вышли на улицу.
В сером мерцании тумана "харлей" блестел, как большое насекомое. Я надел на нее шлем.
Ночь закончилась…
Вернувшись домой, я зачем-то, как следователь, собрал в пластиковый пакет кусок надкушенного ею хлеба и редиску, положил в морозилку. Кошка уже спала, свернувшись калачиком на стуле, где Пат сидела несколько часов назад.
И на меня снизошел покой.
Я знал: кошку она не бросит.
* * *
"Алекс Струтовский", – прочитал я на скомканном листке.
Итак, подумаем об этом, как я и запланировал. Я сел за компьютер, набрал фамилию.
На меня выскочила уйма ссылок.
Все они касались депутата Константина Струтовского – биография, деятельность, многочисленные интервью и фотографии. Только в последней десятке ссылок под номерами, перевалившими за сотню, говорилось о личном. И я нашел то, о чем смутно догадался, услышав фамилию мужа убитой девушки. Алексей Константинович Струтовский, генеральный директор одной из ведущих фирм, занимающихся недвижимостью. "Купи сегодня – завтра будет поздно!", "Строй и вселяйся под ключ!", "Новое жилье – новому поколению!" – и тому подобное.
Кроме того: "Алекс Струтовский – бизнесмен новой формации", "Алекс Струтовский подарил людям преклонного возраста по коробке конфет "Привет, медвежата!" и по упаковке томатного сока "Бодрит!"".
Еще заголовки: "Константин Струтовский: "Я не вмешиваюсь в дела своего сына. Он живет на свою зарплату"", "Сын депутата Струтовского женился на простой выпускнице лицея!", "Отец подарил молодым трехэтажный коттедж на Левобережье!"
В последних ссылках были уже другие заголовки: "Счастье длилось недолго…", "Самоубийство жены Алекса Струтовского", "Алекс Струтовский: "Вместе со своей молодой женой я потерял и свою душу…"", "Алекс Струтовский преодолевает горе в Монако" и т. п.
Первое, что я сделал днем, взял напрокат лодку и проплыл мимо ряда "избушек", расположенных на левом берегу и в народе называемых "Теплое гнездышко". Подступиться иначе к этому поселению было невозможно – со стороны дороги оно было плотно закрыто высоким забором.
У каждого коттеджа был свой отдельный вход на частный пляж. Зато со стороны реки все дома просматривались достаточно хорошо. Я быстро нашел дом Алекса Струтовского, так как видел его фотографию в газете.
Это был настоящий замок с колоннадами, эркерами, как мухами, облепленный какими-то скульптурами. Вход на пляж охраняли два каменных сфинкса.
Так, все понятно! Надо искать другие подходы.
Вечером я позвонил тому бизнесмену, которому вернул честь, отыскав кинокамеру. И через день получил официальные бумаги от немецкого посольства, в которых значилось, что я – известный немецкий тележурналист, который хочет снять фильм о "новом поколении украинской элиты".
Имея такую солидную ксиву, я позвонил в офис господина Струтовского-младшего и на ломаном языке попросил аудиенции для предварительной беседы у генерального директора, на что почти сразу получил положительный ответ.
Более того, господин Струтовский назначил встречу в своем доме утром следующего дня, отметив, что потом его день расписан поминутно. Это меня вполне устраивало.
На следующее утро "немецкий кинодокументалист", одетый с небрежным шармом в фирменную нежно-голубую футболку и белые капри (все пришлось купить в фирменном магазине), стоял перед телеглазом камеры наружного наблюдения в ожидании, когда ворота автоматически раздвинутся.
Они раздвинулись, и передо мной предстал крепкий охранник в черных очках. Я поздоровался с ним по-немецки, чем вызвал немалое уважение.
Охранник проводил меня до двери белого дома, где передал в руки домработницы – пожилой женщины с хорошей прической и печальным усталым лицом.
– Прошу! – сказала она. – Хозяин только что начал завтракать.
Я с широкой улыбкой сказал: "О! Гут! Гут!" – и, осматриваясь по сторонам, пошел следом за ней.
Обстановка дома удивила меня и настроила на юмористический лад, поскольку все в нем было сделано в стиле английской бутафории.
Я даже не сомневался, что вся эта мебель, канделябры, зеркала, обои, ковровые дорожки и всякие мелочи были куплены именно в Англии, однако все выглядело бутафорским, как декорации в театре.
Неестественный и нежилой вид этим палатам добавляли и камеры видеонаблюдения, щедро натыканные чуть ли не в каждом углу коридоров и комнат.
Проходя, я подумал, что большинство подобных "избушек" выглядит именно так – ненатурально и помпезно. Словно бывшие нищие, которые неожиданно разбогатели, исполнили свою самую большую мечту: чтобы было, как у Майкла Джексона! И сделали себе то же самое, только "с перламутровыми пуговицами" по принципу "знай наших!".
Домработница, почтительно пропуская меня вперед, открыла дверь гостиной.
О! Хорошо, что непринужденная "немецкая" улыбка не сходила с моего лица. В противном случае мне бы пришлось весьма не вовремя расхохотаться, а это не входило в мои серьезные намерения.
На одной стороне длинного зала висели портреты представителей нынешней власти во главе с президентом, на другой я с удивлением увидел цветные принты деятелей прошлых лет, среди которых узнал Ворошилова, Буденного, Дзержинского и еще пару-тройку членов Политбюро 70-х годов.
За стеклом нескольких шкафчиков стояли наборы старинной фарфоровой посуды с вензелями – я так предполагаю, что это была посуда, как сказал Остап Бендер, "из дворца".
На мраморном камине стояло несколько фигурок, среди которых был Наполеон, Черчилль и… морда огромной рыбы на тонких гнутых ножках – одно из тех творений, которые любят покупать люди с деньгами и без особых претензий, кроме одной: быть на пике моды. Над камином висела огромная яркая репродукция Божией Матери с младенцем Иисусом на руках, который, как мне показалось, с испугом и таким же удивлением, как и я, поднимал свои персты над всей этой эклектикой.
Перед камином стоял длинный стол, покрытый белой скатертью с золотыми канделябрами по углам. С левой стороны этого длиннющего стола времен Карла Великого сидел с серебряной ложкой в руке Алекс Струтовский.
Увидев меня, он вежливо встал, сделал несколько шагов и протянул руку:
– Алексей. Можно – Алекс. Прошу садиться.
– Вильгельм. Можно – Вилли. Спасибо, – сказал я и сел туда, куда мне указали, – напротив.
Алекс положил на колени большую белую салфетку ручной вышивки и взялся за ложку.
– Позавтракаете со мной? – спросил он и обратился к домработнице: – Вера Ивановна, подайте еще один прибор.
Я отрицательно замахал руками:
– Найн, найн… Большое данке, я так рано не завтракаю…
– Ну как знаете, – пожал плечами Алекс, – а я вот завтракаю. Ведь потом – целый день на ногах. Иногда бывает, и не пообедаю.
Он кивнул Вере Ивановне, и та, открыв большую фарфоровую супницу, начала накладывать в тарелку… манную кашу.
Алекс перехватил мой взгляд и улыбнулся.