* * *
…Когда я дождался ее у забора, ночь перевалила за первый час.
Она вынырнула из зарослей винограда белая, как привидение, и такая же бледная в лунном свете, как и в прошлую ночь.
На этот раз неловкость между нами увеличилась.
Одно дело – романтично украсть барышню из ее монастыря, другое – налаживать хоть какие-то отношения, хотя бы на уровне разговоров ни о чем. Тем более когда у тебя есть коварная цель разобрать механизм и посмотреть, что у него внутри, как делал это в детстве со всеми своими игрушечными машинками.
Была еще и другая цель: расследование смерти внучки Тамары Александровны. "Буду придерживаться ее", – решил я. Ведь колибри – единственная, кто мог пролить хоть каплю света на это дело.
Поэтому я решил быть серьезным, сдержанным и ни в коем случае больше не подшучивать над ней.
Она так же, как и вчера, дрожала и моргала глазами, как механическая кукла. Но покорно оседлала мотоцикл, обхватив меня обеими руками.
И – стоп!
Именно в тот момент я почувствовал что-то вроде Господнего откровения (как бы издевательски и дико это ни звучало!). Это был момент, в который мне захотелось жить, дышать, двигаться и говорить, смеяться, пить вино, бежать по краю моря, взлететь на дельтаплане, прыгать по веткам, как Маугли, проповедовать на улице, плыть по небу, как облако, пролиться дождем на каждый куст. И все это – одновременно, прямо сейчас, когда ее ручонки, словно какие-то электрические проводки, соединились на моем торсе и дали мощнейший электрический разряд.
Потом все прошло.
Я внимательно следил за дорогой и ни о чем таком не думал.
На въезде в город я остановился.
Она расцепила и опустила руки.
За спиной я слышал ее прерывистое дыхание.
– Чего бы ты хотела? – спросил я, не оборачиваясь, чтобы не испугать ее ни движением, ни взглядом.
– Я… хочу… есть… – послышалось в ответ.
Это простое и совершенно естественное для любого нормального человека желание охватило мою голову огнем: ОНА ХОЧЕТ ЕСТЬ.
Эта надпись засветилась перед моими глазами на черном фоне неба как заповедь Божья – на весь мир, на все времена, прошедшие и будущие.
Я кивнул, завел мотор и рванул в круглосуточный супермаркет.
На стоянке приказал ей никуда не отходить от "харлея" и, подбегая к стеклянным дверям магазина, сто раз обернулся на ходу, убеждаясь, что она сидит верхом на моей железяке, как статуя.
Внутри магазина я растерялся: что она ест?
Вспомнилось дурацкое: "Ешь ананасы, рябчиков жуй…", а еще "Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском!"
Здесь было все. И ананасы, и шампанское. Но что едят колибри? Фрукты? Пирожные? Йогурты? Клюют семечки? И чтобы все было "без ГМО"!
Хорошо я мог готовить только мясо. Взял два здоровенных бифштекса, уйму приправ и зелени. Она хотела есть – и это была не шутка.
Вышел из супермаркета и обалдел: ее на мотоцикле не было.
На мгновение у меня пропало зрение, а потом включилось с такой четкостью, что я увидел цифры на панели управления машины, стоявшей на самом краю площадки. Я отсканировал всю землю в радиусе пятидесяти метров от "харлея", пока не догадался посмотреть вниз.
Она сидела возле самого колеса с кошкой на руках.
Кошка отчаянно вжималась в нее, а она рассматривала ее с таким нежным выражением лица, что Мадонна Литта со своим младенцем работы Леонардо показалась мне надзирательницей в приюте для малолетних преступников.
Она наконец подняла глаза:
– Возьмем ее с собой?
– Не умею готовить кошек, – попробовал пошутить я.
Но она меня не поняла. Взяла кошку на руки и снова покорно уселась на мотоцикл.
Не спрашивала, куда мы поедем, не кокетничала, не задала ни одного вопроса.
Я поехал в свою квартиру на окраине города, стараясь объезжать шумные места, и поэтому мы ехали по глухим переулкам, где еще сохранились заросли сиреневых кустов и райских яблок.
Около подъезда она точно так же не спросила о том, о чем обычно спрашивают барышни, которых приглашаешь к себе "на рюмку кофе". Она молча шла за мной, держа кошку на руках, и я чувствовал себя Моисеем, который наконец довел хотя бы одну уцелевшую овцу до намеченной цели. Оставалось только накормить ее.
Дома она (так же крепко прижимая к себе кошку) прошла за мной в кухню, след в след. И это тоже было странно, поскольку другие барышни всегда интересовались содержимым моей квартиры, трогали книги, музыкальные инструменты, висевшие на стене, заглядывали в ванную, выходили на балкон или начинали поправлять макияж перед зеркалом в прихожей.
Она же села в кухне за стол и смотрела, как я вытаскиваю из пакета еду.
Увидев запакованные в пластик бифштексы, она спросила:
– Это что?
– Телятина, – ответил я.
Ее удивлению не было предела.
– Такая маленькая?
– Ну, понимаешь, это не вся телятина, это – ее самая вкусная часть, – объяснил я.
– Вы хотите сказать, что это – часть маленькой коровы? А где же вся корова?
Я чуть не расхохотался, но сдержался.
– Вся корова разобрана вот на такие маленькие части, – серьезно пояснил я, выкладывая бифштексы на доску.
Она смотрела на них, даже пальчиком коснулась.
– А что же осталось ей самой?! – убила она меня следующим вопросом.
Я оказался в тупике.
Видимо, она думает, что животные, как фруктовые деревья, отдают из себя съедобную часть и продолжают жить дальше. Но как объяснить, что это не так. Может быть, это отобьет у нее аппетит. И я спросил:
– А вам что, никогда не давали мяса?
– Дают котлеты, – сказала она. – У нас есть ферма. Там из коров, наверное, берут и молоко и мясо. Как добывают молоко – я знаю. Но как берут мясо – не видела.
Я хмыкнул и решил не объяснять, как именно проходит этот процесс. Думаю, ей бы это не понравилось.
– Как назовешь кошку? – спросил я, чтобы перевести разговор на что-то другое.
– Кошка, – сказала она.
– Это неправильно, – сказал я. – У каждого животного, которое берешь к себе, должно быть свое имя.
– А как зовут твою телятину? – спросила она.
Я закашлялся и начал что есть силы колотить по мясу молотком.
Она задумалась, глядя на кошку.
– Почему я не могу назвать ее просто Кошка? – спросила она.
– Ну если ты не знаешь других кошачьих имен, можно и так, – согласился я и предложил: – Давай накормим ее.
– А что они едят?
– Сейчас увидишь.
Я достал из холодильника кусок старой колбасы и налил в блюдечко молока.
Она с опаской опустила Кошку на пол. Та, озираясь и обнюхивая каждый следующий шаг, пошла к еде.
Пат с интересом смотрела на нее.
– У вас там и кошек нет? – озарило меня новое открытие.
– На ферме есть, – сказала она. – Но нам запрещают приближаться к ним из-за микробов…
Подрумяненные куски мяса выглядели соблазнительно.
Я разложил их по тарелкам вместе с зеленью, на каждый выдавил змейку аджики в форме смайлика, даже глазки нарисовал.
Разложил вилку и нож, помня, как ее возмутило отсутствие таких приборов в пабе, поставил перед ней стакан с салфетками.
– Мы всегда переодеваемся к ужину… – вздохнула она.
– Но ты и так прекрасно выглядишь, – успокоил я ее.
И она взялась за нож и вилку. Отрезала тонкий кусок и осторожно положила его в рот. Жуя, зажмурила глаза. Я сидел как каменный, наблюдая за выражением ее воодушевленного лица. Наконец она сказала:
– Вкусно…
И я с облегчением бешено заработал ножом и вилкой, как будто приехал на собственную кухню с голодного края. Было такое чувство, что меня помиловали после приказа о казни через повешение! Если бы она сказала что-нибудь противоположное, не уверен, что я бы не выпрыгнул из окна.
Потом я мечтал, чтобы поглощение бифштексов продолжалось как можно дольше. Поскольку просто не знал, что делать дальше. Разумеется, от нее нельзя было ожидать никакой инициативы.
Она поела, отодвинула тарелку, аккуратно вытерла руки и губы салфеткой и сложила руки на коленках, как первоклассница в школе.
Хм…
"Ну, в принципе, у нас есть куча дел", – подумал я и спросил в лоб, чтобы показать, что мы здесь собрались не для забавы:
– Ты сказала, что не знаешь, кто такая Тамила. Между тем Тамила – это полное имя одной вашей ученицы.
– Но у нас нет таких имен… – растерянно, как на допросе, сказала она.
– Знаю. Для вас она была Тур.
Ее ручонки упали с колен, а глаза чуть ли не вдвое увеличились от страха. Она молчала. Только моргала на меня своими глазенками, как будто увидела в моей руке топор.
Я поспешил успокоить ее:
– Не бойся. Дело простое: ее бабушка попросила меня узнать, отчего она умерла. Вот я и подумал, может, ты что-нибудь знаешь.
Но мои слова не успокоили ее. Она вся сжалась, как моллюск, и пропищала так же, как пищат моллюски, когда на них брызгаешь лимонным соком:
– Я ничего не знаю…
Но было в ее голосе и словах нечто такое, что дало понять: знает. И я превратился в настоящего следователя.
– Неправда, – достаточно строго сказал я. И чтобы надавить на ее совесть, добавил: – Если ваше заведение такое идеальное, то должен сказать, что вас учат идеально врать!
Она закрыла лицо руками и так горько разрыдалась, что кошка прыгнула ей на колени, пытаясь подсунуть свою голову под ее ладони.
Я тоже, честно говоря, испугался. Разве я хотел обидеть Колибри? Я присел перед ней на корточки и, так же как Кошка, попробовал оторвать ее ладони от лица.