- Пш-ш, пш-пш, - шипели они, оттесняя шалопая в сторону. - Пш-пш. Позвольте! Минутку! Мы только подымем, мы подымем товарища, гыу-гх-емм. Он приехал. Его ждут.
- Ах, как прелестно, но все же где я? - продолжал якобы ничего не понимать дяденька, лицо которого показалось шалопаю до боли знакомым.
Лифт. Тут молодые люди принялись и за дяденьку-старикана.
- Пожалуйте, пожалуйте. Так вам будет удобней, - говорили молодые люди, запихивая до боли знакомое лицо в кабину.
Говорили, толкали, пихали и сами, между делом, пытались забраться туда же.
Но дяденька-старикан оказался вовсе не какой-нибудь там надзвездный дурак. Он лукаво погрозил молодежи розовым пальчиком, отчего та брызнула в стороны и вверх по ступеням в целях скорейшей встречи.
Шалопай стоял всеми забытый.
Дверцы закрылись и были закрытые, но лифт никуда не поехал, потому что дверцы открылись и оттуда высунулся дяденька, и сказал, приманив шалопая уже использованным пальчиком.
- Простите! Вы, кажется, хотели ехать? Тут такая кутерьма. Простите. Хотели?
- Ну, хотел, - отвечал шалопай, не трогаясь с места.
- Вот и чудненько. Поехали.
И они поехали. Дяденька-старикан строго глядел в зеркало и выглядел орлом. Шалопай же увлекся изучением деревянной стенки, где было вырезано ножом слово "опорос".
Ну и конечно. Догадываетесь? Ясно, что это должно было случиться, потому что, как же иначе? И это случилось: лифт застрял меж этажей.
Воцарилось и установилось молчание. Первым его нарушил дяденька.
- Ну что, застряли, коллега? - ласково заметил он.
Отчего шалопай почувствовал сильнейшее раздражение и решился ответить так:
- Застрять-то застряли, а только какой я вам к черту коллега? Тамбовский волк вам коллега.
- Ну уж, - не смутился старикан, завязывая беседу. - Эко резко-то. Молодость. Стихи пишете или прозу? Литературные неудачи, наверное? Ничего, в молодости все пишут.
До боли знакомое лицо.
- С чего это вы взяли, что я пишу?
- Но ведь мы с вами в издательстве, как-никак.
- А хоть бы где бы мы с вами не были. Хоть у первопечатника Ивана Федорова, - глупо грубил шалопай. - Если хочите, то пишу, но лишь многочисленные открытки друзьям, родным и знакомым, поздравляющие с различными праздниками.
- "Хочите". Ишь! Скромность сатанинская… А тогда что же вы здесь делаете, молодой человек?
- Я сюда попал, потому что у меня тут работает подружка, и мы с ней сейчас пойдем в кино, если она сможет уйти.
- A-а. В кино. Ну, идите, идите.
Старикан зевнул. Шалопай со злобой смотрел на до боли знакомое лицо. Лицо молчало.
И лифт не работал. Уж и тревога случилась. Уж и молодые люди носились по лестницам, в беспокойстве звеня подковками башмаков. Ужи крик раздался: "Слесаря! Слесаря!"
И слесарь куда-то пропал.
- А что вы с ней собрались смотреть? - неожиданно продолжило лицо.
- Все, что угодно.
- Вот видите! Все, что угодно. А ведь хотели бы посмотреть что-либо хорошее. Или нехорошее. Например, фильм "Тарзан".
- Хотел бы.
- Вот видите! - радовался старикан. - Вы колеблетесь и не знаете, и не можете. Из чего явствует, молодой человек, что у вас в голове туман.
- А у вас - свинец. Цельная чушка расплавленного свинца. Он уже застыл.
- Ой-ой-ой! Какой глупый максимализм! - огорчился дяденька.
Тут шалопай решился начать обличения.
- Я вот что думаю. Я вот все думаю, думаю и додуматься никак не могу. Я ведь вас сразу узнал. Я все думаю, зачем вы пишете? А? Ну, зачем? Бросьте вы это дело. А вообще-то пишите! Вы нужны. Вы просто необходимы, как эталон для грядущей техники. Потому что скоро отладят машины, и они со страшной силой будут шпарить произведения а ля Вы.
Молодые люди все бегали и носились. Они бегали и перекликались, аукались тоненькими голосами.
- Шлендают и шлендают. Ученики тоже называются. Учитель в лифте застрял, а они шлендают. Сукины дети, - рассердился писатель.
- Сами змеенышей воспитали, сами и терпите, - не замедлил отозваться шалопай.
- Ах-ха-хамс, - развеселился мастер художественного слова. - Дерзите! И ведь нарочно дерзите. Знаете, что мне это нравится. Вы мне нравитесь. Я знаю, что вы знаете, что вы мне нравитесь.
- Я многим кому нравлюсь. Вы лучше о себе подумайте. О спасении души подумайте, - продолжал бесчинствовать хулиган. - Пишете всякую чушь и дичь.
- Ха-ха-ха. А не хотите ли стать моим секретарем? Честное слово, я - серьезно. Честное слово. Мне, знаете ли, нравится ваша дерзость. За ней что-то такое стоит. Ну, по рукам?
- Нет, не по рукам. Не хочу я быть вашим секретарем. Я ничьим секретарем быть не хочу. Я сам себе секретарь. А потом - вон у вас хевра какая, пусть они и будут ваши секретари.
- Нет. Они не годны. Идите ко мне в секретари, и я буду вам платить тысячу пятьсот рублей денег в месяц из своего кармана. Вот вам аванс.
И он вынул из кармана пачку хрустящих денег.
- Плевать я хочу на ваши тыщи! Мне мои трудовые рубли дороже! А если вы действительно хотите мне помочь или сделать для меня что-либо приятное, то мне гораздо милее будет взять вас за ушко и немного потрепать его вот так.
И шалопай схватил дяденьку-старикана за ушко…
…но тут я уже не выдержал и решительно прервал рассказчика, которым был никто иной, как Николай Николаевич Фетисов, регистратор больницы № 1, проживающий у нас в полуподвале тихий гений - автор стихов, поэм, драм, тетралогий и устных небылиц.
- Николай Николаевич! Имей совесть! Это уж ты наверняка загнул. За ушко. А потом я что-то не припомню, чтобы ты бывал в Москве. Ты же тут как-то хвастался, что далее Омска твоя нога на запад не ступала и не ступит…
- Честное благородное слово! Чес-слово! - закричал Николай Николаевич, покрываясь красными пятнами. - Я там был. Это был эпизод. И подруга была. В том-то и дело, что он действительно предлагал, а я действительно отказался. Я отказался стать секретарем этого, я не скажу великого, но очень большого человека с усиками. Я его уважаю, но не жалею о том, что сделал, хотя вся моя жизнь могла построиться по иному.
- И взял его за ушко?
- Взял и хотел трепать.
- А он что?
- А он что. Он тоже не фраер. Он, падла, схватил меня за нос и стал гнуть мой нос к моей щеке, приговаривая: "Молода! Молода! В Саксонии не была!" Это - прием каратэ. Я знаю. Я уважаю этого человека.
- А что потом?
- Что потом. Поехал лифт, конечно. Мы, ясно, расцепились. Старикан вышел, и его приветствовали многие, в том числе и моя подружка. Они говорили: "Дойдемте, пойдемте! Вас уже ждут." Меня же никто не приветствовал, не звал и не ждал, но зато я боролся со стариканом и чуть его не победил. А может даже и победил. Я независим и жив, а он - умер. Я написал стихи его памяти. Хочешь, прочту?
- В следующий раз как-нибудь, ладно? Вы лучше расскажите, куда девалась ваша подружка.
- Какая подружка?
- Ну та, которая была в издательстве.
- А, Маня. С ней мы вскорости расстались. Вышла одна тра-агическая история. Она теперь замужем за кандидатом наук.
Стемнело. Наш тихий дворик на улице Засухина погрузился во тьму. На небо вышла полная луна. Она немного освещала землю, а заодно и взволнованное лицо Николая Николаевича.
- Что-то я, Николай Николаевич, как кого не послушаю, вас, например, или известного вам гражданина венгра Ласло Вареллу, который работает грузчиком в пятнадцатом магазине, или, не к слову будет сказано, бичей с вокзала, так у всех у вас были жены и подруги, и все они оказываются замужем за кандидатами наук или становятся артистками.
- А что тут удивительного, - защищался Николай Николаевич. - У нас в стране очень много кандидатов наук и артисток. Ты знаешь, сколько у нас по последней переписи переписано кандидатов наук и артисток? Не знаешь? То-то. А я знаю. Их у нас там переписано очень и очень много.
И опять он оказывался совершенно прав.
Зеленый массив
У меня есть знакомый. Его зовут дядя Сережа. Он делает гробы. Как-то раз мы с ним случайно встретились, и он меня чем-то поразил. Осанкой ли своей сутулого рабочего человека, строгим, может, обликом лица, имеющего выдающийся красный нос, речами ли - не помню.
С тех пор я к нему и зачастил.
Мастерская дяди Сережи находится в глубине кладбища № 1 горкоммунхоза. Нужно пройти бывшую часовенку, где торгуют венками, цветами и лентами, через нищих, взывающих о помощи у разверстых дверей кладбищенского храма. По тихим и зеленым кладбищенским аллейкам, минуя покосившиеся кресты и памятники. Старое оно, кладбище № 1. И там даже уже запретили хоронить, ввиду старости и переполненности. Понимаете, издали указ, чтобы прекратить захоронения. И кладбище совсем закрыть для захоронения. И ровно через двадцать пять лет после последнего захоронения место это сравнять, сделав оспинку на лице земли.
Только ведь хоронят. Да. Все-таки хоронят, несмотря на ясный указ. Может, это, конечно, нарушение, но ведь и людей понять надо: какому умершему, спрашивается, захочется лежать вдалеке от родных? Каждому хочется, чтобы свои были под боком.
Вот почему кладбище № 2, внезапно устроенное за городом по случаю закрытия кладбища № 1, вызывало у горожан тихую и громкую ненависть. Несмотря на европейскую свою планировку и два миллиона рублей, отпущенных на его устройство, озеленение, ограждение.
- Там могилы экскаватором роют! Там - по порядку! Уж со своим не полежишь! Ветер там свищет, вместо покоя, - говорили горожане.