К заходу солнца я – в назначенном месте. Ждал долго. Когда стало ясно, что Валентина не придет, почувствовал себя обманутым и заброшенным. Неожиданный подарок судьбы обернулся рухнувшими надеждами. Афродита, вышедшая из пены морской, оказалась лишь утренним видением, миражом. Возникло чувство жалости к себе и вселенской грусти. И тут со стороны пансионата я услышал мелодию, которая на все сто соответствовала моему настроению. Высокая печаль мелодии легла на мою грусть и, совершенно неожиданно, как бы растворила ее. Я целиком переключился на восприятие музыки. Звучала музыка в необычном, тонком стиле – фа́до. Стиля игры на португальских гитарах, рожденного на лиссабонских окраинах и объединившим мотивы средиземноморских мигрантов, оторванных от родины. Музыка, навеянная чувствами одиночества и надежд, ностальгии и грусти по тому, что могло бы произойти, но так и не случилось.
Так и не случилось. Не случилось что-то такое… Что-то новое, высокое. Не случилось чувство. Не случилась мечта. Не случился новый поворот…
Нет, Афродита здесь не при чём. Просто по жизни – не случилось. И сейчас это я почувствовал, как никогда. В этом и состоит один из секретов этой музыки. Музыки в стиле фадо. Вот так-то – добавил Вадим.
Подумалось: "Не прав Вадим. Ведь что-то же случилось, раз надолго запомнилось. Что-то душу затронуло, всколыхнулись чувства…"
Вновь вслушиваюсь в звучащую мелодию. Показалось, что мне удалось уловить эту песнь грусти. Она о мечтах и разочарованиях… Человек грезит мечтами, а жизнь забирает силы и ничего не оставляет для её воплощения. Грёзы уходят в разряд несбыточной мечты. Такова жизнь?
Старый капитан и море
Он сидел на песчаном берегу. У самой воды. Так, что мягкая утренняя зыбь, плавно выкатываясь из моря, доставала до его босых пяток. Это умиротворяло и создавало чувство единения с миром. С морем. Вся его жизнь была связана с морем. В детстве оно было местом праздного времяпровождения. Потом стало местом профессиональной деятельности, местом обитания. Теперь он приходил к нему по привычке, потому что не осталось больше мест, куда бы ему хотелось пойти. В это раннее сентябрьское утро море выглядело на редкость приветливым. Обычно состояние моря находило соответствующий отклик в его душе. Но не сегодня. Последнее время он стал ощущать какое-то безразличие ко всему. К своей жизни. К окружающим. К своему внешнему виду. Совсем еще недавно он слыл пижоном – носил белый капитанский китель с ярким английским орденом (за участие в спасении английских моряков), фуражку индивидуального пошива с "крабом", шитым настоящим золотом. Теперь – плевать.
Когда это началось? Нет, не тогда, когда он списался на берег и перешёл в администрацию пароходной компании. Тогда он находил отдушину в Морском клубе. Бильярд, общение со "старыми пиратами". Конечно, выпивали, но в меру. Жена, пока была жива, ворчала:
– Дались тебе эти старые алкоголики. Плавал – годами не виделись. Хотя бы теперь пожили домом. Вот остался один – жены уже нет, сын уехал за океан. Вдруг его пронзила страшная мысль: "С сыном они больше не увидятся. Он не хочет возвращаться, даже на время. А у старика уже нет сил, чтобы поехать самому. Фактически они друг для друга умерли?" Он постарался прогнать странную мысль: "Разлука навсегда и смерть – это одно и тоже". Ну, нет! Можно посмотреть на фотографии и представить, что ты разговариваешь с ним. Возможно, что сын почувствует это. Души могут общаться на любом расстоянии. И всё же… Грустно. Тоска. Друзей тоже не осталось. И в клуб пропал интерес ходить. Работа канцелярская опротивела. И без неё нельзя – считал ниже своего достоинства жить на копеечную пенсию. Получалось так, что на жизнь для себя, для души времени и не оставалось. Сон, работа, еда, снова сон. Суета одна. Для чего жить? Какой смысл? Старый стал для жизни. Всё, что положено было выполнить на земле – сделал.
Так может завершить круг, не коптить небо? Да, но ведь море ещё более старое, а живёт? Хотя и из него жизнь постепенно уходит – рыбы не стало, крабы ушли. Одни мидии, медузы, да водоросли скользкие остались. Может и море о том же думает?
Так размышлял старый капитан. И не просто размышлял, а по капитанской привычке готовил решение. Его осенила идея: море для него – самая что ни есть, родная стихия. Вот пусть оно и поможет принять решение. Старик разделся, вошел в воду и поплыл в сторону горизонта. Как в далёкой юности он плавал с пацанами. Решил так: он будет плыть, пока полностью не выложит свои силы. И, если не сможет вернуться – так тому и быть. Богу будет угодно – вернётся. Через не могу, как это неоднократно случалось в его жизни.
Плыть пришлось долго, прежде, чем он почувствовал, – силы на исходе. Руки отказывались грести. Постепенно вошел в состояние, когда мозг перестал понимать – где он и что с ним. Возможно, он неоднократно терял сознание. Он должен был утонуть, но не утонул. Мышцы продолжали машинально работать и поддерживать плавучесть тела. Когда мозг вновь включался, он обнаруживал, что продолжает плыть. Приходил в себя и вновь давал себе команду – вперёд. Сколько продолжался этот адский заплыв, он не имел никакого представления. Мышцы словно окаменели, а мозг смирился с постоянной мышечной болью. Наконец, он окончательно потерял сознание…
Старика нашли утром следующего дня на песчаном берегу. За две мили от того места, откуда им был взят старт смертельного заплыва. По-видимому, его тело само совершило спасительный разворот или волны сами развернули его в сторону берега, в один из моментов, когда его сознание не руководило телом. Старик дышал, но был очень плох.
На удивление врачей, старик выжил. Когда он окончательно пришёл в себя, подумал: а ведь его тело оказалось мудрее головы. Оно дало знать, что он еще крепкий старик и рано ему так наплевательски относиться к своей жизни. И было почему-то стыдно, и он никому не рассказал, зачем пустился в этот дурацкий заплыв – мол, просто решил тряхнуть стариной, проверить свои силы. И ещё ему подумалось: надо бы поискать старых друзей, пригласить в гости. Не мешало бы в клуб наведаться. А то ведь забудут его "старые пираты". Старый капитан осмотрел свой капитанский китель – как всегда, он выглядел безукоризненно.
До отправления поезда осталось пять минут
Теперь, когда я бываю в Одессе, то в день отъезда, перед тем, как прибыть на вокзал, совершаю, ставший традиционным, прощальный маршрут. Начинается он на углу Преображенской и Дерибасовской – там, где в советское время располагался центральный гастроном (№1). По Дерибасовской следую до Ришельевской, по пути – на углу Екатерининской забегаю в кондитерский, где прихватываю бутылку одесского коньяка ("Киев", "Одесса" или "Десна" – в порядке убывания стоимости). Дохожу до поворота к оперному театру и, обойдя его справа, выхожу к элегантному воздушному зданию купеческой биржи на Приморском бульваре. Отмечаю: памятник Александру Сергеевичу на месте, пушка – тоже. Далее – вдоль Приморского к Дюку (памятнику де-Ришелье. Дюк в переводе – герцог). Вид у Дюка явно растерянный, его взгляд, устремлённый вниз на ступени Потемкинской (бывшей Бульварной) лестницы, как бы говорит:
– Братцы–матросики, верните недостающее. Было 200 ступеней, теперь – вот, глядите – 192. Когда уволокли, не заметил?
Прощальный взгляд на море. Оцениваю чистоту горизонта. Чистый горизонт, прозрачный воздух – хорошая примета к дороге. От Дюка мой путь лежит к возрожденному памятнику Екатерине II и далее вновь выхожу на угол Екатерининской и Дерибасовской (раньше здесь располагалось весьма популярное кафе "Алые паруса"). На этом месте первая часть моего маршрута заканчивается. Ловлю "бомбилу" и – вперед. Нет, не на вокзал – на Привоз. Это также входит в ритуал – посетить Привоз и "затариться" в дорогу одесскими деликатесами. Вспоминаю В. Катаева: "Он привозил из Одессы в подарок копченую скумбрию, маринованную брынзу в стеклянной банке с водой… Он кричал, что это лучшая еда в мире, пища богов!" М. Жванецкого: "А какая колбаса была! А хлеб! А бублики!.. Возьмешь его – он пахнет на весь квартал… Внешний вид еды еще можно восстановить по фотографиям, но вкус – только через художественную литературу". Это все про Привоз!