Под мерный звук двигателя машины и неторопливое движение солдат, я немного задремал и потому с некоторым запозданием увидел, как к нам подъезжает руководитель полетов. По иронии судьбы это был Волчатников, в отличии от меня выглядевший довольно бодро. Увидев, что я готовлю аэродром к полетам, он удивился:
- Витя? А где Косых?
- Да ему что-то нездоровится, - махнул я рукой.
- Что, опять запил? - почти утвердительно спросил Волчатников - до него, по-видимому, уже дошли слухи о периодических запоях моего командира роты, - доиграется он, могут выгнать из армии, а ведь хороший мужик.
- Я слышал, его вызывают на заседание партбюро батальона, Может, он потому и напился?
- Перед смертью не надышишься, - покачал головой комэска, - вон видишь, полоса приземления. С обеих сторон она имеет расстояние по триста метров. При посадке самолета летчик должен точно вписаться, сесть именно на этот четко обозначенный отрезок бетонки. Сядешь раньше - можешь удариться о кромку плит. Приземлишься позже - выкатишься за пределы полосы. В обоих случаях, если не рассчитаешь, возможна катастрофа, смерть. Так и в жизни, у каждого из нас своя полоса приземления. Любовь это, или что-то другое, неважно! Главное, не проскочить мимо.
- Значит, Косых может не вписаться? - спросил я, и мне отчего-то стало жалко этого неуклюжего большого человека.
- Вроде того. Не опоздай на инструктаж наряда!
Волчатников сел в машину и поехал по рулежной дорожке к вышке руководителя полетов.
У КДП, когда я подъехал туда, уже выстроился наряд. Среди солдат других подразделений стояли четыре человека и из моей аэродромной роты. Двое из них, вооруженные сигнальными пистолетами, обычно ходили по торцам полосы и своими выстрелами отпугивали птиц, которые могли попасть в воздухозаборник самолета. Два других бойца обслуживали аварийно-тормозную установку и потому их называли "атушниками". Эта установка представляла собой длинную сетку из парашютных строп, которую поднимали в конце ВПП, чтобы поймать случайно выкатившиеся в траву самолеты.
Конечно, опытные летчики не допускали выкатывания. Этим отличались в основном курсанты или только что выпустившиеся из училищ молодые пилоты. Но и старички иногда могли отличиться наподобие Паши Безродного, забывшего выпустить шасси.
Пока я осматривал наряд, вышел Волчатников и провел краткий инструктаж, после чего расписался у меня в журнале за прием аэродрома. О вчерашнем мы не говорили.
Потом я не раз вспоминал его слова о полосе точного приземления. Мне даже приснилось, что я лечу, а взлетная полоса в легкой дымке тумана наплывает издалека, постепенно нарастает, словно я был летчиком и должен посадить самолет. Вот показался край ВПП, обозначенный большими белыми полосами, которые издалека кажутся спичками, аккуратно уложенными каким-то шутником на бетонных плитах. Затем шла сама полоса приземления, короткая, вся исчерканная колесами самолетов при посадке.
Во сне я пытался коснуться колесами аэродрома точно в полосе приземления и, каждый раз, проскакивал мимо. Но мне было почему-то не страшно, даже отчасти весело, словно я участвовал в каких-то безумных гонках, где выигрывал тот, кто сильнее разобьет самолет. Может в этом разбитом самолете был какой-то смысл? Имела ли вообще для меня смысл сама жизнь и в чем он был? Воспитывать солдат, ходить на построения, делать военную карьеру, угождать разным большим и малым чинам? Разве в этом смысл?
Энергично кивнув мне своей головой с коротко стриженными седыми волосами, Волчатников вернулся на вышку, где поднялся наверх, в стеклянный купол, откуда просматривался весь аэродром.
Пока я стоял у диспетчерского пункта, первые самолеты на центральной стоянке уже стали подавать признаки жизни. Начинался запуск движков, и АПА подъезжал то к одному, то к другому самолету, помогая оживить сердце боевой птицы.
Поначалу раздавалось ровное гудение, перерастающее в рёв, а потом, у каждого из запускавшихся самолетов из сопла показывалась огненная струя газа. Она горела, рвалась наружу, как факел, зажженный исполинской рукой, и с силой била в газоотбойные щиты, стоявшие позади. Металлические щиты трепетали, словно легкие листья под напором ураганного ветра, но все же, выдерживали атаку раскаленного потока воздуха. Через некоторый промежуток времени, техники прекратили газовать, на рулежную дорожку выкатился первый самолет - разведчик погоды. Начинался обычный полетный день.
Пора было ехать на завтрак. И я поехал бы, если бы по дороге меня не перехватил дежурный по АТО прапорщик Сергейчик, передавший указание командира батальона срочно отправить капитана Косых на попутной машине в Азовск. Ничего хорошего для него это не предвещало. Приказ надо было выполнять, и я отправился на поиски своего командира роты.
Тот лежал, будто громадный медведь в берлоге, на солдатской койке в казарме, прямо у входа. Наряд, состоявший из солдат второго года, именовавших себя "дедушками", ходил вокруг разве что не на цыпочках, боясь потревожить покой командира. Я собирался подойти и разбудить его, но передумал. Пусть проспится. К тому же, надо еще найти машину, которая повезет людей в Азовск. Для того чтобы все разузнать надо было кого-то отправить к командиру автороты, но, оглянувшись, кроме дневальных, одиноко стоявших у тумбочки, лишних людей я не заметил.
Зато заглянув в бытовку, представлявшую собой окрашенную в темно-синий цвет комнату с гладильной доской в виде подставки и несколькими зеркалами, я сразу натолкнулся на двух солдат, одним из которых был Паша Толоконников. Маленький, вертлявый, подвижный, он держал в руках утюг, перевернув его подошвой вверх.
- Чем это вы здесь занимаетесь? - спросил я, внимательно разглядывая то, что было в руках у Толоконникова.
- Товарищ старший лейтенант, яичницу жарим, - бойко отрапортовал тот.
- Это как так?
- Да очень просто. Яйца хорошо жарятся на утюге.
Паша тут же продемонстрировал свое изобретение. Он обернул фольгу вокруг подошвы утюга, сделав что-то наподобие бортика как у сковородки. Быстро протерев нагретый утюг маслом, он тут же разбил яйца и пожарил яичницу.
- Вот так, - довольно улыбнулся он - не хотите, товарищ замполит?
- Так, Толоконников, закрывай-ка свою кухню, пока я тебе сам яйца не поджарил и дуй в автопарк. Узнай у командира автороты, какая из машин сегодня должна идти в Азовск. Потом позвонишь сюда, скажешь дневальному, а тот передаст мне. Все ясно? - спросил я.
- Так точно!
Быстро убрав "кухонные принадлежности", Толоконников и его приятель, который все это время стоял молча и с опаской наблюдал за действиями Паши, в темпе понеслись в автопарк.
В столовой обед разносила новая официантка, на которую обратил прежде свое внимание Волчатников. Самого его не было, поскольку первая смена полетов еще не кончилась. Я сидел за столиком в летной столовой и, как бы сказал Терновой, "живо созерцал" новенькую. Вероятно, она это заметила - вскоре оказалась рядом с подносом из вторых блюд. Она ничего не говорила, но приятно улыбалась. Поскольку официантки числились у нас в батальоне, а я был замполитом комендатуры, то решил, что вправе поинтересоваться ею.
- Ты новенькая? Я тебя не видел в Азовске.
- Недавно работаю, - ответила девушка, - зовут меня Илона.
- Что за имя? - удивился я.
- Илона, по-польски означает "возрождение". Меня так назвал дедушка.
- А он поляк? - поинтересовался я, но девушка уже удалилась к другим столикам, за которыми сидели летчики.
Я проводил её внимательным взглядом. Чем она привлекла внимание комэска? Мне было непонятно - девушка как девушка, таких много. Ходит, улыбается, заигрывает с летчиками. Обычное дело!
Пока я разглядывал Илону, в дверях столовой показалась Лида. Увидев, что я пристально смотрю на официантку, она резко повернулась и вышла. Я уже не в первый раз удивлялся женскому умению неожиданно появляться тогда, когда их, женщин, совсем не ждешь. Так внезапно на войне на голову беспечному бойцу сваливается опытный противник и фактором внезапности обращает первого в бегство.
Бросив недоеденный обед, я поспешил за Лидией и догнал ее уже на крыльце.
- Лида, в чём дело? - спросил, хватая её за руку, - куда заторопилась?
- Как трахаться, так Лидия, а как любовь крутить, так первая встречая финтифлюшка! - сказала она вроде с обидой, пытаясь показаться рассерженной.
Но я-то знал, что сердиться тут было не на что - ревностью совсем не пахло. Характер у неё был легкий, смешливый. В отношении меня она изначально не строила никаких планов, потому что женская часть батальона считала меня человеком, любящим всё усложнять, слишком образованным, таким, в чьем присутствии надо всё время напрягаться, чтобы не выглядеть полной дурой.
- Я тебя искала, - уже спокойно продолжила Лида, - машина ждет. Надо ехать за фильмами.
- Коробки со старыми фильмами погрузили? - поинтересовался я.
- А как же! Без них новые не дадут.
Кинофильмы мы брали на базе в Нижней Калитве. Ездили за ними каждые три дня после просмотра очередной партии. Поскольку киноустановка лагерного аэродрома в сферу обслуживания кинобазы не входила и, соответственно, денег за просмотр не приносила, с директором базы мы рассчитывались авиационным спиртом. Так и выходили из положения. Если не показывать фильмы каждый день, то от скуки можно было бы завыть на луну. Или стать хроническим алкоголиком.